Колонка редактора

В сборник вошли две книги воспоминаний выдающегося русского композитора Николая Николаевича Каретникова (1930–1994): «Темы с вариациями» (1990) и «Готовность к бытию» (1992). По словам автора, люди, с которыми он общался, и события, в которых участвовал, показались ему «важными и даже необходимыми для феноменологии времени». Героями автобиографических новелл Н. Н. Каретникова стали М. В. Юдина, В. Я. Шебалин, Г. Г. Нейгауз, Я. Б. Зельдович, А. А. Галич, А. Г. Габричевский, Д. Д. Шостакович, А. Д. Сахаров, отец Александр Мень и многие, многие другие.

Н. Н. Каретников — один из самых ярких представителей послевоенного авангарда и одновременно самобытный продолжатель традиции православной духовной музыки. Его сочинения исполнялись крайне редко, известен он был преимущественно как кино- и театральный композитор. Среди наиболее известных фильмов и спектаклей — «Скверный анекдот» (1965) и «Бег» (1970) А. Алова и В. Наумова; «Прощай, шпана замоскворецкая…» А. Панкратова (1987); «Десять дней, которые потрясли мир» (1965, Театр на Таганке) Ю. Любимова; «Тевье-молочник» (1985, Центральное Телевидение) С. Евлахившвили.

В сборнике множество фотографий из архива композитора.

Предисловие Ольги Седаковой.

Книга издана при поддержке Фонда Николая Каретникова. Фонд и наследники Николая Каретникова благодарят Илью Данишевского за помощь в подготовке издания.

Читать электронную книгу на Bookmate.

⠀

«Книга Николая Каретникова позволяет нам встретить „нетипичное“, редкое: человека, сохранившего душу и достоинство в том воздухе, где это почти невозможно. Возможно чудом, как все настоящее». Ольга Седакова

«Эти истории обладают способностью возвращаться, приходить на ум, оказываться к месту и к слову на протяжении десятилетий. Что-то вроде наглядного пособия, поведенческого кодекса: „как можно“, „как нельзя“, „как должно“. Эту книгу, очень смешную и очень грустную, можно читать как роман (воспитания), мемуары, свидетельские показания. И много раз перечитывать». Мария Степанова

«Если Николай Каретников кого-то любил, он сразу начинал с ним работать. Для этого человека дружить означало совместно заниматься творчеством. Я был несказанно горд, когда мы стали вместе придумывать оперу «Тиль Уленшпигель». Музыка не была похожа на все, что я слышал раньше. Наше либретто тоже было не похоже ни на одно другое либретто. Мы сочиняли о себе, о своем времени. Мы были счастливы». Павел Лунгин

«За этими короткими рассказами встает жизнь большого артиста в советское время, когда личность художника старались подавить любым мыслимым способом. Острое слово у Каретникова соединяется с глубокой мыслью  и подчас оборачивается эмоциональным взрывом. Читать эти „рассказики“ – огромное удовольствие!» Алексей Парин

«В русской-советской музыке второй половины ХХ века Каретников – удивительное явление. Его бескомпромиссность, верность идеалам и уверенность в истинности пути, по которому он шел, действительно удивительны. Качество его музыки чрезвычайно высокое, причем постоянно высокое. «Мистерия апостола Павла» – шедевр. Каретников еще будет оценен по достоинству – нужны дистанция, время». Владимир Фельцман

⠀

История книги

Первые главы из книги были опубликованы в журналах «Юность» и «Огонек» в 1988 году и вызвали неоднозначную реакцию общественности. Часть сборника была опубликована в журнале «Континент» в 1992 году. Книга была переведена на французский и японский языки и издана в Париже и Токио в издательстве Pierre Horay.

Из предисловия Ольги Седаковой

Эти очаровательные новеллы (или вспышки воспоминаний, или анекдоты в старинном смысле слова) не хочется отягчать вступительными рассуждениями. Они написаны легкой рукой. Они совершенно свободны от злополучного «писательства». В них нет всей тяжелой «писательской» мебели: описаний, пейзажей, интерьеров, портретов действующих лиц — совсем нет, и это удивительно! Как удержаться от того, чтобы не сказать хоть пару слов об облике Федерико Феллини или Марии Юдиной, Генриха Нейгауза или Дмитрия Шостаковича, которых ты видел так близко, в таких занятных поворотах? Но Николай Каретников не отвлекается от сюжета своих новелл. Он не отвлекается на обобщающие размышления (они оставлены догадливому читателю), на отступления, лирические или исторические. Все происходит быстро, начинается непринужденно и кончается, как правило, неожиданным парадоксом, финальной пуантой (она-то и запоминается больше всего). Чистота жанра. Это никак не лаконизм: в лаконическом письме мы всегда слышим что-то натянутое, а здесь — простота и непринужденность. Это просто блестящее искусство рассказа. Николай Каретников, избравший в музыке самую строгую систему композиции — серийную додекафонию, и в своих словесных композициях, где, как он предупреждает, автор «не придумал ни одного слова», держит в уме целое. Это значит, в частности: у вещи (словесной так же, как музыкальной) есть начало, конец и объем. Можно быть «писателем» и очень мало знать об этих трех основополагающих свойствах искусства. Обращу внимание на одну деталь: искусство заголовка. Прочитав название какой-нибудь из новелл этой книги — например, «Сентиментальное путешествие», или «Началось…», или «Муму (подражание Тургеневу)», — мы ожидаем чего-то совсем другого, нежели то, что расскажет автор. Но закончив чтение и вернувшись к названию, мы вдруг читаем заголовок иначе — и, соответственно, иначе читаем сам эпизод, который нам рассказали. Как будто на зеркало навели другое зеркало.

Да, эти истории написаны легкой рукой. Почти все они освещены улыбкой и полны комизма. В них не слышны ни обида на эпоху, ни ее обличение, ни, с другой стороны, тяжелый пиетет перед «великими» современниками (в самом деле великими, без кавычек). Но темы, на которые Н. Каретников пишет свои легкие словесные вариации, — в действительности тяжелые и без преувеличения страшные темы. Как страшна судьба тенора — и, вероятно, великого тенора — Ивана Кортова, отбывшего свою жизнь на Магадане («Пять рублей золотом»). Мы слышали и читали множество таких историй жизни и едва ли не привыкли к этому сюжету. Меньше описан другой кошмар эпохи: когда в семье друзей тебя (именно тебя лично, рассказчика) считают осведомителем и в этом качестве принимают, а выясняется это через долгие годы («Время было такое»). Но в «феноменологии эпохи» (как назвал свои рассказы Каретников) есть еще одна черная дыра. Ее можно назвать политикой перевоспитания искусства. Когда я впервые посмотрела французский документальный фильм «Запрещенные ноты», он произвел на меня сильнейшее, сопоставимое с лагерными рассказами впечатление. Почему вдруг борьба с диссонансами, секундами и септимами оказалась делом партии и правительства? Это был, как мы знаем, не более чем эпизод тотальной идеологической цензуры, о которой все уже устали слушать. Но то, что политическая цензура входит в области, которые ну никак не должны были бы ее интересовать, а платят за это внимание государства к музыкальным интервалам жизнью, возможностью творческой работы, правом на преподавание (или же душой и даром — в случае согласия на предложенные условия), — вот это не перестает поражать. То, что невеждам и тупицам предоставлена неограниченная власть над профессионалами и гениями, — вот это не перестает поражать. Николай Каретников учился как раз во время великой борьбы с диссонансами. Самые значительные и зрелые свои сочинения ему не пришлось услышать — он первым или одним из первых у нас стал писать в додекафонной технике, а это было за пределами дозволенного. До нынешнего дня он известен по преимуществу как автор киномузыки. К такой творческой судьбе мало кто готов. У многих одаренных людей недостает сил ее вынести (я знаю это по людям моего поколения, поэтам самиздата, отлученным от публичности). Каретников рассказывает о собственных хождениях по официальным мукам, об уроках, которые ему давало начальство (чего стоит один рассказ о «праве на трагедию»!), как будто издалека, оттуда, где вся эта жестокая дурь, которую требовалось безоговорочно принимать, уже ничего не значит. Феноменология времени.

Я не буду останавливаться на многих других темах Каретникова. Вспомню только две, важнейшие, без которых феноменология времени (вообще говоря, нескольких времен) была бы ущербной. Первая из них — свободные, одаренные, просвещенные люди, которые в этом мертвом воздухе как будто строят вокруг себя гнезда, где светит прежний и всегда новый свет, где веет ветер независимости, ума и вдохновения. Мы, жители этой эпохи, знаем, как много значило встретить в юности хотя бы одного такого не искореженного, не перевоспитанного человека. Он открывал тебе вкус свободы и личного достоинства. Может быть, лучше здесь другой образ: не вкуса, а некоего камертона, который тебе дарили и с которым ты всегда мог сверить происходящее. Николай Каретников дает увидеть этих других людей как бы в моментальных снимках, в коротких эпизодах, в их ситуативных — и чаще всего забавных — словах, которые записала его память. В мире всеобщего советского воспитательства они антидидактичны. Они сами готовы учиться (рассказ о том, как Г. Нейгауз принял новую венскую школу). Каретников связывает этих своих учителей и старших друзей с традицией дореволюционной русской интеллигенции. С этой же традицией, с ее наследованием он связывает своих друзей уже другого поколения — Александра Галича и отца Александра Меня. Каретников, как уже говорилось, вообще избегает обобщений, но здесь он позволяет себе общее наблюдение, очень интересное и неожиданное: этих других людей отличали от прочих привязанность к жизни, умение любоваться и наслаждаться ею. И это правда: никем еще, кажется, не высказанная правда. Советский человек, советский художник обязаны были быть бодрыми и оптимистичными, но простая радость бытия была у них как будто ампутирована. Их никто не научил необходимому для этого навыку: расслабить мышцы души. Бдительность и мобилизация — какая же тут радость бытия?

Содержание

От автора
Как я стал «почетным планеристом»
Домашний концерт
Начинается ли театр с вешалки
Что может произойти от обыкновенного лома
Первый урок
Поэза
Время было такое…
Четвертая глава
Учебный процесс
Скерцо
Пелопоннесская война
Рассказ со слов пострадавшего
Началось…
Диалог
Парапсихология
Новый год
Интуиция
Who is who
Премия
И мы участвуем в международной жизни
Главный интерпретатор И. С. Баха
Обида
О странностях любви
Черный квадрат
Глас избранных
Какими бывают похороны…
«Народный» художник
Дополнение к «истории костюма»
Лекарство от тщеславия
Сентиментальное путешествие
Манеж
Кто ему помогает?
Флоренция
Генрих Нейгауз и «Новая венская школа»
Прогон для главного режиссера
Истинная бдительность
Однако проверила…
М. В. Юдина
Визит знатного модерниста
Дым кинематографа
Чего стоит балет
Еще раз о покаянии
Аллюзии
«Твой современник»
Покупка
Ностальгия
Без названия
«По наследству»
Объяснение в любви
На лестнице

Готовность к бытию

От автора
Готовность к бытию
Халва
Медитатор
Jedem das seine
Всего лишь пена…
О пользе подобия
Патриотический романс
Всякая музыка нужна
Морской бой
Симфония с ломбардом
Посвящение. 1969
Послание генералу от дирижирования
На то они и молодые…
Мне привиделось, что…
Не восполнить!
Пять рублей золотом
Непроизнесенная речь А. Б. Гольденвейзера на открытом
заседании кафедры теоретико-композиторского
факультета Московской консерватории
Как играет кларнет…
Муму (подражание Тургеневу)
Сколько стоили Рафаэли
А пора бы вернуть…
Он тоже был жертвой
Попытка теодицеи
Счастье было возможно
Дай бог последнее свидание…
Самообслуживание
Явление власти в 1962-м
?..
Мы — заложники
Он всегда боялся
Медицина для композиторов
Еще один уверовал
«Об искусстве кинорежиссуры»
Серийная додекафония
Одесса, 1959
Экскурс в историю
Народная мудрость
Истинного знатока не обманешь
Забота о детях в 80-м году
Заменитель мышления, или Замоскворецкий обиход
Апелляция
Они уже в царствии небесном
Еще раз о национальных достоинствах великороссов
Талисман
Здесь надо родиться
Где он брал материал
Бремя имиджа
Александр Галич
По пути к Тинторетто
Memento mori
Ранняя весна 1970-го
Господь велел прощать!
Легенда
Это было счастье…
Ответ
Черт на стреме
Крик о помощи
Отец Александр

Приложение
Немного о музыке в кинофильме
Концертный зал человечества