“Итак, в Берлине стоит теплая дождливая погода, температура днем 20-22⁰ тепла... В воздухе чем-то пахнет, сильно пахнет: не то гипнозом, не то психозом, не то еще чем-то”. Доктор Альфред Деблин прослужил в бедных кварталах Берлина врачом-психоневрологом с 1911 по 1933 год. (С перерывом на Первую мировую). Ему эти запахи знакомы отменно. Анамнез - понятен. Диагнозы Деблин ставит сам. И пытается назначить метод лечения.

 Его роман “Берлин, Александерплац”(1929), ныне изданный в Петербурге, в серии “Millenium”, был для интеллектуалов Веймарской республики культовым. Для потомков стал знаковым. Был историей болезни страны - стал памятником эпохи. Диагнозы доктора Деблина себя не оправдали. Случай оказался сложней, чем ему представлялось. Принудительное лечение трудотерапией, предписанное автором главному герою, прервалось в 1933 году.  Но в романе четко описана симптоматика “не то гипноза, не то психоза” разоренной и отчаявшейся Германии между двумя войнами.

По мотивам книги снят 15-часовой телесериал Р.В.Фассбиндера “Берлин, Александерплац” (1980) - самая обстоятельная и фантасмагорическая из всех его “германских хроник”. Киноведами отслежено стойкое, чуть не с отрочества, пристрастие Фассбиндера к герою романа - лихому и припадочному,  порядочному и преступному Францу Биберкопфу.

 Франц хочет покоя. Но не такова карма времени: усталая и злая  толпа 1928 года несет его, плоть от плоти своей, -  с биржи труда на фашистский митинг, из квартиры моложавой вдовушки на сборище “красных”, из дансинга в банду Рейнхольда, собрата брехтовского Мэкки-Ножа. Немец до мозга костей, Биберкопф еще помнит о “довоенном” кодексе чести берлинца средней руки, но навеки свихнут с этой точной,  умеренной и аккуратной  резьбы.

Франц-типаж (иногда сохраняя полное имя), мелькает в ранних фильмах Фассбиндера, словно постоянная маска мрачной балаганно-уличной мистерии.

У Деблина и до Фассбиндера были примечательные почитатели. “Это большое имя среди новых немецких романистов... Мне кажется, Деблин должен воспринимать зримый мир как нечто абсолютно несовершенное”, - говорил Франц Кафка, прочитав его ранние романы “Три прыжка Ван Луня” и “Черный занавес”. В литературу доктора ввели в 1910-х годах экспрессионисты, к нему был благосклонен легендарный журнал “DerSturm”.

 “Никогда не было времени, потрясенного таким ужасом... Время становится воплем нужды. Искусство присоединяет свой вопль...” - гласит манифест немецких экспрессионистов 1916 года. В экспрессионистской живописи - проклинающие ангелы летят в ночи над темными городами Германии (не этому ли, знаменитому полотну Карла Хофера “Проклятие”(1929) ответил Вим Вендерс в своем “Небе над Берлином”?). Измождены добродетельные старики, в кровавую окопную мешанину трупов превращены солдаты, всеми смертными грехами дышат блеск и нищета больших городов  на картинах Отто Дикса. Ужасны фельдфебели, обыватели, спекулянты, роковые женщины, голодающие дети в саркастической графике Георга Гросса 1920-х гг. И Деблин в своем романе исследует улицу, берлинскую толпу - как коллективное бессознательное места и времени.

Лихорадочный монтаж кабаретных песенок, реклам, угрюмых разговоров,  обрывков Священного писания, джаза, административных предписаний, народных баллад, полицейских рапортов составляет фон скитаний Франца Биберкопфа. (Если говорить о российских аналогах - письмо Деблина чем-то напоминает размашистые коллажи Бориса Пильняка). Здесь Берлин - Содом, в котором молча гибнут или переходят в “стан нечестивых” последние праведники. Город - главный герой книги. Самый яркий, страшный и обреченный. “Берлинский текст” многослоен, инструментован с истерической остротой. Деблин играет с топографической символикой города, как Андрей Белый с гранитными барельефами Петербурга, Джойс с перекрестками Дублина, Генри Миллер с рекламами Монпарнаса.

 Но Содом-на-Шпрее - в 1920-х годах был воистину самым пропащим из всех Содомов. В “шуме времени” - и секретный циркуляр правительства о помощи многодетным семьям (“ввиду недостаточности имеющихся средств” предписано помогать семьям, в которых не менее 12 детей, - при условии, что воспитание их “требует совершенно особых жертв и все же проводится образцово”). И  кокетство дамских журналов: “Какая девушка не хотела бы стать королевой Пиксафона? ...Запах чайной розы - эти духи во вкусе интеллигентной немки: их аромат нежен, но устойчив”. И трудовые будни  скотобойни, где особо высок спрос на телят, а во дворе стоит памятник мясникам-фронтовикам. И статистика: “В Германии полтора миллиона безработных, только за последние две недели зарегистрировано 226 000 новых”. И проспекты турбюро: “Нас... влечет на солнечный юг, по ту сторону Альп, в Италию. Счастлив тот, кто может последовать этому влечению”.

 И десятки городских сплетен, трамвайных разговоров образца 1928 года:

“Люди теперь совсем озверели. ...Какой-то субъект напал на одну барышню в вагоне городской железной дороги и избил ее до полусмерти из-за паршивых пятидесяти марок...

- Из-за полсотни марок и я избил бы. ...А вы знаете, что такое полсотни?” 

Сторож склада грабит склад, чтоб попробовать все консервы и ликеры. Добродетельные жены безработных и подросшие девочки из пригородов с неслыханной прежде легкостью идут на панель. Невинное по мирным временам кокетство стоит жизни Мицци, возлюбленной Биберкопфа, - распаленный отказом девушки, гангстер Рейнхольд легко убивает ее в лесу, на прогулке.

 Легко идет на кражу со взломом сам Франц, торговец газетами и шнурками. Подельники легко выбрасывают его потом на ходу из автомобиля.

После пятнадцати лет нищеты - износ и амортизация нравственных устоев достигли в этом городе критической точки. Почти каждый готов почти на все - легко,  в режиме нервного тика. Франц Биберкопф с его злоключениями - один из тысяч. Меченая птица, по которой можно отследить  миграцию стаи.

А фашисты? Собственно говоря, они не играют в тексте особой роли. Так, одна из разновидностей спекулянтов, истероидов, борцов с режимом. Их, разных, много в Берлине 1928 года, -  все почему-то рассчитывают на удачу.

    ...Роман Альфреда Деблина близится к концу.

И затем, как известно, начнется пьеса Брехта “Страх и нищета в Третьей империи”. В первой сцене два эсэсовца определят новую историческую задачу:

- А теперь... надо выцарапать истинного немца из этой кучи неполноценной сволочи!

И выцарапают. Но “Берлин, Александерплац” все-таки написан в 1929 году. Автор до конца надеется на излечение героя, города и эпохи.

 “Отчизна, сохрани покой, не влипну я, я не такой!” - утешительно названа предпоследняя глава. После принудительного лечения в  психиатрической больнице Биберкопф честно служит вахтером на заводе. И какие бы “люди со знаменами, музыкой и песнями” ни проходили под его окном, - Франц не спешит к ним присоединяться.

   В 1929 году такой финал врачевал сердца интеллектуалов. В 1933-м, сразу после пожара Рейхстага - автор, очернитель немецкой действительности, покинул страну. Вернулся он в 1945-м, полковником французской армии. Победители наделили его званием (или чином) “литературного инспектора”.

 И в этом качестве доктор Деблин приехал в Баден-Баден... 

 У сегодняшнего русского читателя - “Берлин, Александерплац” вызывает странное чувство. Роман экспрессиониста-психоневролога - насквозь берлинский. Дым, туман, запах кокса, горячих каштанов, густого супа, грохот и грязь городской надземки, блеск ночных огней (почему-то именно там - бесплотных, как огни святого Эльма), музыка, бесприютность в берлинской толпе, знакомая еще безумному кавалеру Глюку в новелле Гофмана... Все так.

 Коллаж Деблина исключительно точно воскрешает конкретный город. Конкретное время. Соль, желчь, отчаяние, тяжеловесный и точный сарказм конкретного народа. И его, чисто немецкую, дай им Бог здоровья, трагедию, с хэппи-эндом в конце ХХ века. Все это совершенно не похоже на нашу соль и желчь, рекламы турбюро, трамвайные толки, циркуляры о многодетных семьях.

Но так жестко, пером диагноста, прописана тема износа общественной морали, невыносимой легкости греха, ожесточения сердец, дистрофии закона, - что  невольно ловишь сполохи сходства, лихорадочные и случайные:

“...Подпусти ближе черную ночь, и увидишь автомобили, дороги, вокзалы. Видишь - вон маленькая девочка прощается с родителями, знакомые удочерили ее, увозят с собой в Америку. Не плачь, привыкнешь, обживешься там, будь всегда послушной, а остальное все приложится...”.

Аналогии мчатся, как бесы, - рой за роем.

- Отчизна, сохрани покой, не влипну я, я не такой! - бормочет русский читатель, закрывая книгу.

Елена ДЬЯКОВА