Марион Акерман: "...и вдруг, в одну минуту, многое стало возможно!"

Интервью директора Государственных художественных собраний Дрездена, побывавшей в Москве в связи с выставкой "Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии" в Третьяковской галерее. (Это расширенная версия публикации в Ъ).

- Как придумали объединить столь неочевидно схожее как русский и немецкий романтизм?

- Я довольно хорошо знаю российские собрания, в том числе и Третьяковки, но в основном если речь идет о Кандинском или Малевиче. Как-то Зельфира Трегулова сказала, что целый пласт живописи практически неизвестен на Западе – прежде всего романтизм, все сфокусированы на искусстве ХХ века. И у нас тоже все хотят заполучить экспрессионистов, а романтизм находится немного в тени. Но я, как и многие в Германии, и впрямь не знала толком Иванова, Карла Брюллова и Венецианова они не очень у нас известны. Но и Карус, столь важный для нас, у вас практически неизвестен. Мы подумали, что можем исправить ситуацию, должны выполнить свою миссию, незнание шедевров друг друга ни к чему хорошему не приводит.

Вторая вещь, которой мы озаботились – как раскрыть тему романтизма в выставочной архитектуре? Произведения в золотых рамах на белом фоне теряют от своей изначальной радикальности, как ее вернуть, чтобы человек смог – Клейст это ценил в живописи Фридриха, - выйти за свои пределы, приблизиться к природе, которая может, с одной стороны, приносить счастье, с другой – проявлять насилие, это очень актуальная сегодня тема. Зельфира предложила пригласить Либескинда, мастера «говорящей архитектуры», он смог бы передать через архитектуру эту неуверенность человека, выход за пределы, растворение.

- Порой оформление само по себе становится шоу, подавляющим собственно искусство. Либескинд всегда счастливое исключение, но в целом - может ли это стать проблемой?

- Да, такое происходит довольно часто, и я критично к этому отношусь. В России тоже есть такой тренд. Пару лет назад я видела в Петербурге выставку о русской революции, настоящий эксперимент для зрителя, в историческом музее он часто оправдан. В художественном музее с этим гораздо сложнее, да и современное искусство подобного не любит. Но в нашем случае это решение верно, тем более что Либескинда с самого начала по-настоящему воодушевил проект.

- Вы давно занимаетесь русской культурой, писали диссертацию о Кандинском, делали выставку о Екатерине Великой, теперь вот романтизм… Это следствие юношеского увлечения авангардом?

- Кандинским я увлеклась еще в раннем детстве, позднее меня фасцинировали его теоретические работы. Я занималась им десять лет, и всем, что вокруг – оккультизмом, теософией, интересом к физике и атому… Только вот русский не выучила - мой преподаватель, прочитав работу, сказал – только не начинай его учить, а то никогда не напишешь текста! Моя любимая история о Кандинском – как тот, приехав в Германию, сразу стал писать на немецком, но с незначительными ошибками. Его издатель был очень недоволен. Кандинский ответил ему: неидеальное – отличное пространство для творческого, для интерпретации.

- Среди последних выставок в Дрездене – «Миллион роз для Анджелы Дэвис». Имя американской коммунистки все знали в 70-е и в СССР, и в ГДР, но сегодня?! Это дань политическому или ностальгии?

- Музей должен заниматься политическим, то есть работать с локальным коммьюнити, с тем, что ему интересно люялм, с эмоциональным, с региональными историями. Не стоит все время вращаться в кругу чисто художественных тем, надо искать новые взаимосвязи. В принципе я этим всегда занималась, но в Дрездене этот опыт оказался особенно интенсивным. Здесь я столкнулась и с неожиданным для себя опытом – если раньше боролась с предубеждением против того, что была одной из немногих женщин-директоров, то в Саксонии немалое сопротивление вызвало то, что я из Западной Германии.

- Деление на «осси» и «весси», немцев из ГДР и ФРГ, еще актуально?

- И даже усиливается, особенно в последние два года. Пришлось объяснять, почему в конкурсе на директорскую должность победил кандидат из Западной Германии. Выходцы оттуда и впрямь занимают многие ключевые посты в восточных землях, с этим надо работать - как и с ПЕГИДА (правопопулистское движение в Германии против «исламизации» Европы. - Ъ). С другой стороны, я переживала ужасные моменты. В ходе одной дискуссии я рассказывала об Анкаре, где росла, о более либеральных временах, когда там еще царил, так сказать, «ататюркский дух» - меня освистали как рассказывающую сказки. Никогда прежде я так сильно не конфронтировала с ненавистью к иностранцам и расизмом как после нового назначения.

Проект об Анджеле Дэвис мы сделали потому, что в Восточной Германии ее знает каждый. На Западе это не так, мои родители, например, не слышали ее имя. Мы начинаем цикл диспутов на исторические темы, например, как понимают «дружбу народов» и солидарность прежде и сегодня; остается много непроговоренных вопросов о периоде 1989-1990 годов, об утопическом моменте, когда казался возможным третий путь, об использовании восточногерманского опыта - отказ от него многие воспринимают как признак колониального. Лаборатории, запланированные на ближайшие три года, сосредоточатся на фокус-группах, это будет место для дискуссий. Да, важнейшим является искусство, это наша первая задача, но важно, как мы о нем говорим, используем, если прибегать к филологическим терминам, тропы. Можно рассказывать об искусстве далекого прошлого – и одновременно через искусство, через то, что бессловесно, говорить о настоящем дне.

- Чем отличается музейная жизнь Восточной и Западной Германии?

- Многим. Например, вопросами структурирования, авторитета и иерархии. С одной стороны, большое уважение к авторитету, с другой – постоянное стремление его подорвать. Не просто руководить музеем при конфронтирующих представлениях о работе и гендерных ролях. В Восточной Германии постоянно идет какая-то борьба с государственными институтами за свободу искусства и мнений, постоянно приходится задавать вопрос, где должно кончаться влияние государства. Но чем хороши дрезденские собрания, это уровнем экспертизы и научных исследований. У нас 85 ученых, каждый специализируется на чем-то конкретном – такого уже почти нигде нет. Раньше не могли много путешествовать, но зато люди глубоко погружались в тему, хочется сохранить этот уровень.

- Недавно дрезденские музеи вернули картину Николя де Ларгийеля потомкам франко-еврейского банкира Жюля Штрауса. Тема реституции актуальна?

- Мы одними из первых среди музейных объединений в Германии начали массировано изучать провенанс, проект назван «Дафна», как коралловый кубок из «Зеленых сводов», коралл на голове богини ветвится, это незавершенный процесс. Изучаются и вещи из еврейских собраний, и связанные с историей конфискаций в эпоху ГДР, и военные трофеи, вывезенные немцами из России и Украины и наоборот, колониальные сюжеты, в Дрездене три этнографических собрания…

- Собираетесь что-то возвращать африканским странам?

- Есть разные подходы к этой проблеме. Мы не говорим, что отдадим все, но что-то очевидно – мы не можем выставлять человеческие скелеты из-за этического запрета. Много писем от Австралии, Новой Зеландии, Гавайев, люди против нахождения останков их предков в музеях. Это брутальная история, женщин и детей убивали в начале ХХ века в «исследовательских целях», чтобы измерять черепа и т.д., потом останки продавали в Лондоне европейских музеям, собственно, тогда в Германии и начала развиваться школа, подготовившая расистские практики национал-социализма. Я решила, что мы как можно скорее все вернем наследникам.

- Решали лично?

- Это мое принципиальное решение, мой предшественник подходил к этой проблеме иначе. Потом я должна была убедить в этом нашего министра в Саксонии. Материально останки не оцениваются, решить это просто. Но когда речь о произведениях искусства из инвентарных книг и тем более с высокой оценкой, это другое дело, даже если порой использованы обработанные кости. Каждый случай рассматривается отдельно. Так, мы часть особой общегерманской «группы Бенина», мы считаем, что должны участвовать в судьбе создающегося там музея. Вернем не все, скорее символически, у нас сотни вещей. Решение принимает парламент Саксонии, затем его подтверждают на федеральном уровне.

А вопрос с портретом из собрания Штрауса мы решали сами, обсудили его с министерством после того как прояснили провенанс и исследователи связались с наследниками, сказав: «Это принадлежит вам». Когда мы принимаем решение, остается лишь убедить в его правильности политиков.

- Но политики не всегда согласны с музейщиками, вот у нас сказали – нет украденного, это трофеи. А у вас есть вопросы о послевоенных лакунах?

- Мы в тесном контакте с русскими коллегами из больших музеев, включая Эрмитаж. С Михаилом Пиотровским пришли к мнению, что надо выработать совместную позицию – как, собственно, мы делим культурное наследие? Например, в России есть шпалеры с изображением Августа Сильного, они, однозначно, из замка. Возможно, нет смысла их возвращать – реституировать придется не в замок, а в Альбертинум. Но можно вместе исследовать, реставрировать, показать, если получится, выставку в Петербурге и Дрездене, сказать – это наше совместное культурное наследие. Пусть хранится в Эрмитаже, у меня с этим нет проблем. Зато это позволит показывать вещи, иначе часть их спрятана от общественности по обе стороны границы. Пора в этом случае оставить тему реституции и начать работу над новой моделью совместного культурного наследия. Это моя мечта, и, я думаю, также мечта Михаила Пиотровского.

- Выставка Вермеера в Дрездене вновь перенесена, уже в третий раз – насколько?

- Пока не знаю, известие о закрытии музеев пришло практически во время интервью.

- Есть ли хоть что-то позитивное для музеев в пору ковида?

- Позитивного много. Вы знаете, насколько сложны изменения в больших музеях, каждое усилие стоит больших усилий, порой приходится биться годами, и вдруг, в одну минуту, многое стало возможно – сближение семьи и профессии, гибкая рабочая модель, прежде у нас запрещенная, цифровизация музейной жизни, столь слабая в Германии…

- … из-за правовых проблем?

- Нет, Германия неразвитая в этом отношении страна, в школах это просто катастрофа – и вдруг такой сдвиг! У кураторов и сотрудников наших пятнадцати собраний появилось столько идей, что приходилось призывать их делать меньше. Фабрика искусства настолько огромная, иногда стоит притормаживать.

Тема этого года у нас – «Одиночество и эмпатия», это и тема последнего номера нашего музейного журнала. Это значит, мы сконцентрированы на человеке, и это хорошо. Другая тема – интернациональные контакты, столь важные для музеев. Мы с Зельфирой члены группы, объединяющей 60 директоров крупнейших музеев мира пяти континентов, раньше мы встречались дважды в год, это были порой длинные переезды. Сейчас наши трехчасовые встречи проходит онлайн регулярно, раз в шесть недель, это интенсивное обсуждение самых разных проблем: музей и активизм, новые модели устойчивости и расизм; у нас появился общий опыт, связанный с практически одновременным закрытием музеев по всему миру, мы еще никогда не были так близки друг другу.

- Музеи Дрездена находятся в одной «весовой категории» с Эрмитажем и Лувром. Многие мечтают превратиться в мегамузей. Не слишком ли он сложен в управлении, не становится ли похож в какой-то момент на динозавра - огромное тело и маленькая, едва справляющаяся с ситуацией голова?

-  Часто это происходит из-за зависти политиков, им хочется добавить еще то и это, тем самым якобы упростив административное управление. Это опасно даже с точки зрения непродуктивности руководства, возможности его использовать в ненужных целях. Но порой я радуюсь содержательному многообразию - у нас и кунсткамера XVI века, и искусство XIX века, три этнологических коллекции и прикладное искусство. Мы свободно можем объединять их в разных проектах. К тому же, мы обнаружили объекты из Бенина не только в этнографической коллекции, но и в «Зеленых сводах», что породило вопросы не только об их происхождении, но и том, что это в принципе - колониальное, преколониальное, и что такое в принципе постколониальное? В будущем году мы участвуем в выставке в Люксембургском музее в Париже с работами как раз из этих собраний.

- По поводу ужасного ограбления «Зеленых сводов» – спонсоры предлагали похитителям 5 миллионов евро в случае возврата драгоценностей. Остается ли предложение в силе?

- Скоро будет обнародована наша новая инициатива, в ближайшее время последует заявление на этот счет. Контроль на потенциальных рынках сбыта усилен, музеи в разных странах, от Индии и Турции до Ливана и Арабских эмиратов, предупреждены о возможном появлении там украденного. Преступники будут скорее всего схвачены, шансы есть, но вот произведения…

- Спасибо за беседу.