Андреа Анна Хюннигер: "Страны, которая меня создала, больше нет"

Андреа Анна Хюннигер родилась в ГДР, ей было пять лет, когда исчезла стена. Сейчас, в 27, она написала книгу о бывшей родине. Написала с потрясающим знанием дела.

«Рай» - так называется книга писательницы Андреа Ханны Хюннигер. В ней она описывает свою молодость в Веймаре постгедеэровской поры. Она рассказывает о панельных домах, мечтах о Диснейленде, неонацистской моде. В интервью для портала jetzt.de 27-летняя писательница объясняет, почему она не имеет ни малейшего понятия о ГДР, и несмотря на это является восточной немкой, а также в чем отличие между восточно- и западнонемецкой молодежью.

- Ханна, когда стена пала, тебе было пять лет. Что ты помнишь?

У меня почти нет воспоминаний о времени до 1989 года. Самое яркое воспоминание – как я однажды шла по улице с родителями – но был ли это поход на демонстрацию или ярмарку лука, сказать не могу. Настоящие воспоминания начинаются с 1992 года, когда мы смотрели по телевизору церемонию открытия Диснейленда.

- Что рассказывают твои родители о ГДР?

- В общем-то мои родители мало рассказывали о ГДР. Они не говорят «А вот знаешь, тогда…» После объединения они перестали говорить о прошлом. Например, в 1989 году я увидела своего отца в униформе. Это было праздничное обмундирование. Когда я спросила об этом маму, она сказала: «Тебе показалось. В ГДР не было армии». Как-то я спросила: «Что за история была со штази?» Отец ответил: «Я больше не могу это слушать. Лучше наведи порядок в своей комнате!» Только когда я начала работать над книгой, отец стал рассказывать. Мне никогда не разрешалось задавать много вопросов. Так что понять толком, как это было, практически невозможно.

- Как это отразилось на твоих отношениях с родителями?

- В один прекрасный момент начинаешь испытывать едва ли не пренебрежение, когда они не говорят и все так и остается неконкретным. Тогда и мне уже не хотелось знать больше.

- Ты бы не смогла придти к родителям со своими проблемами?

- Об этом и речи быть не могло. В этом наше отличие от молодежи, выросшей в Западной Германии. То, что Нина Пауэр описывает в своей очень интересной книге – родители-друзья – справедливо далеко не для всей Германии. Наши родители точно не являются нашими друзьями.

- В твоей книге встречается многие клише: бананы, фильмы по романам Карла Мая, верность пацифизму. Это воспоминания или результаты специального исследования?

- Это вещи, о которых я узнала благодаря разысканиям, например, идея государства, в котором все граждане - антифашисты. Конечно, кто-то говорит, что я описывала клише, но ведь они когда-то существовали на самом деле. Я же не могу, стремясь к оригинальности, взять и заставить появиться в книге динозавров - только потому, что это непривычно! Я постоянно спрашивала друзей: «Правильно?» 

 - И как реагировали?

 - Большинство говорило: «Ничего такого больше нет, нет уже этой восточнонемецкой идентичности. Но чем чаще я об этом говорила, тем яснее мне становилось: нет, эта идентичность есть. Многие люди, даже из поколения, родившегося после падения стены, признавались, что у них такие же ощущения. Загадка, стоящая передо мной, стоит и перед другими: из какой страны я родом? А то, что сейчас вокруг - это и есть хэппи-энд?

- Эти вопросы задает себе и молодежь в Западной Германии.

- Да, но то, на что мы оглядываемся, кажется черным пятном. Наши родители не говорят о диктатуре, иначе им пришлось бы признать собственное слабоумие. Вместо этого царит атмосфера стыда. Как будто они переселенцы: страны, которая меня создала, больше нет, но лекала до сих пор жмут.

 - То есть ты ставишь те же вопросы, что и западнонемецкая молодежь, только подходишь к ним с другой стороны?

 - Взгляд на мир другой: завтра все может развалиться – вот наш опыт. У нас нет чувства безопасности. С одной стороны, есть социализм, который развалился, с другой, капитализм, врагами которого нас воспитывали. У нас нет никакой религии, для этого мы слишком разумны. В действительности мы ни во что не верим и находимся между двумя идеями. Мы не против капитализма. Он только делает людей глупыми и отвратительными. Таково мое мнение.

 - Значит, тебе кажется, что это плохо - слишком много возможностей, гнет которых ощущает на себе западная молодежь?

- Конечно. У нас все-таки не полнейшее бездействие. Биографическое пронзает собою все. Но это скорее район военных действий, чем чувство комфорта. Девяностые я провела в роли военного корреспондента.

 - И как неонацист, если верить клише.

- Действительно, на протяжении какого-то времени все парни носили летные куртки. Но это была адаптация,  чтобы избежать проблем. Этих парней нужно отличать от жаждущих насилия, которых я описываю в книге. Позже мода прошла, радикалы остались – как пережиток времени, когда ни одна свинья не интересовалась, чем занята молодежь. Также как родителям не понять смысл Диснейленда, так и молодежь 90-х. не поняла, какое это дерьмо - внезапно звучащая песня Хорста Весселя.

- Получается, в 90-е на Востоке и Западе существовали разные молодежные субкультуры?

- Как сказать. На Востоке тогда было два варианта: неонацисты или любители травки. Поначалу, в 1990 году, мама отказывалась говорить об «осси» и «весси» [т.е. жителях ГДР и ФРГ. – Ред.]. Только в 1995 году я поняла, сколько пропустила. Я поняла, в чем огромное различие между восточниками и западниками, когда отправилась учиться в Гёттинген.

- Что это за отличия?

- Мне казалось, все вокруг лучше воспитаны. Они были уверены в себе, лучше образованы политически. Я казалась себе глупой. Я пыталась мимикрировать, например, купила пуловер в Benetton, чтобы не вызывать сомнений в том, что я родом не из Восточной Германии. В отличие от альтернативных западных студентов в разорванных джинсах, я выглядела типичной будущей бизнес-вумен. Или, проще говоря, телкой.

- Ты пишешь, что ГДР в облике зданий и похожих формах больше не существует. Когда ты приезжаешь в Веймар, что там для тебя восточнонемецкое?

- Болезненное отношение людей к правилам, которые соблюдаются с диктаторской точностью. Например, хозяин гостиницы в Веймаре обиделся  на меня из-за того, что я выкурила сигарету в номере. Это страшный феномен – обхождение с собственностью. Теория врага гласила: капитализм – общество жестокой конкуренции, в котором нет дела до чужих бед. Люди это переняли. Как будто хозяин гостиницы должен был потратиться из-за меня на освежитель воздуха. Как будто я ему сигаретой в сердце ткнула.

  - Есть ли что-то, что тебе нравится в Восточной Германии?

  - Нравится? Я люблю Восточную Германию. Вымершие ландшафты в Мекленбурге, давящая атмосфера в деревнях, которая вызывает почти страх. Ее не почувствовать по улицами или домам. Что-то есть в людях, какая-то болезненность. Есть она и во мне. Я смотрю на мир с иронией, предопределенной семейными катастрофами и временем на диком Востоке.

- В рецензиях о тебе пишут как о «наследнице ГДР». Как ты к этому относишься?

  - Мы все что-то наследуем, не только я, другие тоже. Но конфликт у всех один, поскольку от самой страны уже ничего не осталось. Мы, наверное, не наследники, а, скорее, носители бессмысленной тяжести за спиной.

- Что тебя раздражает в образе ГДР в СМИ?

- В них ГДР из мира фантазии. Сплошное шоу ужасов ли незадачливая страна мечты. Меня спрашивали, было ли у нас достаточно еды или праздновали ли мы рождество. Слышать это унизительно. В стране ведь были люди искусства – Криста Вольф или Хайнер Мюллер, например, и три оркестра мировой величины. А после объединения все решили, что мы в вдруг станем счастливы. То, что происходил процесс, изменение общества, понимали немногие.

Андреа Ханна Хюннигер. Рай. Моя молодость после стены, изд. TropenVerlag / Andrea Hanna Hünniger. Das Paradies. Meine Jugend nach der Mauer. TropenVerlag. 17,95 евро.