Кетиль Бьёрнстад: «Кому-то встреча со злом выпадает уже в детстве»

 

Трилогия норвежского писателя и музыканта Кетиля Бьёрнстада, - "Пианисты", "Река" и "Дама из Долины" - переведена на многие языки. В России история взросления пианиста Акселя Виндинга, его отношений с музыкой и людьми, вышла в издательстве «КомпасГид»

MoReBo встретился с писателем на окраине Осло, в его доме на берегу фьорда – с видом на воду, остров и другой берег.

 

- Вы, наверное, не знаете, но в России Вы сегодня едва ли не самый популярный норвежский писатель после Гамсуна. Ваш издатель давно мечтает о Вашем приезде в Москву.

- Поскольку я еще и пишу музыку, довольно трудно совместить график гастролей-концертов и расписание книжных ярмарок. Надеюсь, что в этом году мы наконец-то сможем это сделать.

- Когда я читал трилогию, мне хотелось спросить об одной вещи, которая теперь, в Вашем доме, уже кажется более понятной – о воде, смерти и музыке. Три эти образа в Вашей прозе кажутся тесно переплетающимися друг с другом.

- Я вырос около той самой реки, которая описывается в книге. Потом, в течение 16 лет, я жил на острове в южной части Норвегии, затем переехал сюда. Когда я начал писать об Акселе Виндинге, то понял, насколько важна для меня вода. В то время я писал музыкальную пьесу для одного фестиваля в Северной Норвегии, «Песню моряка», где использовал текст о море, берущем жизнь, и море,  жизнь дающем. Например, рыбаки получают от моря рыбу, но и гибнут в море. Или беженцы из Африки, приплывающие в Италию на лодках – для одних путешествие оказывается спасительным, открывающим ворота в новый мир, другие же умирают. Вода динамична, как и жизнь.

- Эта динамичность воды – метафора движения? Но Вы же не можете совместить язык природы и язык музыки? Или музыка – часть природы, нечто, что вне ее не существует?

- Музыка абстрактна и невидима. Но вода – хорошая для нее метафора. Продюсер из музыкальной компании предложил воспользоваться морем как метафорой для пьесы. Вода, как и музыка, – это ритм.

- В романе вода является источником опасности. Она может убить – и убивает. Опасна ли так же и музыка?

 - У Шопенгауэра есть мысль о том, что музыка – это мелодия, для которой жизнь пишет слова. Все, кто занимаются музыкой, воспринимают ее как необходимую часть существования, без которой нет самой жизни. Если бы у Моцарта отняли музыку, он не смог бы жить.

- При этом Акселю Виндингу не хватает только музыки, важнейшую роль в его жизни играют женщины.

- Он – человек, который всегда молод.

- Он напоминает Бергмана, гения на сцене и в кино, для которого любовные романы в жизни тоже оказывались произведением искусства. Только Виндинг всегда несчастлив в своих любовных историях, он никогда не может достигнуть апогея счастья, не пережив трагедии.

- Да, это так.

- Получается, что искусство лишь иллюзия, не спасающая человека от жизни как таковой.

- Не думаю. Но искусство возникает из несчастья, из потерь.

- В какой степени история Виндинга может быть прочитана как история поколения 68-го года? Или в Норвегии 68-й не сыграл такой роли, не стал таким же мифологическим, как во Франции?

- Нет, он здесь не был таким, как во Франции. То, что происходит в романе, могло происходить и до этого года, и после. В то же время конец 60-х – очень важный период борьбы за независимость по всей Европе, в том числе и у нас. Вдруг мужчины и женщины, девушка и юноши получили гораздо больше возможностей для встреч.

- Предположим, что Аксель Виндинг является для Вас вымышленным персонажем и в нем ни капли автобиографии. Но есть ли события, от которых Вы хотели бы его спасти? Есть ли какие-то ситуации в романе, в которых Вам его жалко?

- Это очень грустная история. Я хотел писать о человеке, который познает много горя уже в начале жизни. Бывают люди, которые проходят через жизнь почти без приключений. На долю других встреча со злом выпадает уже в детстве. Такие страшные вещи как изнасилование, насилие вообще, терроризм, как остров Утёйа (где Брейвик расстрелял молодежный лагерь. – Ред.). Я хотел писать именно об этом.

– Но в романах нет социального насилия, это скорее насилие метафазическое, рок в древнегреческом смысле слова.

- На долю героя выпадают прежде всего потери – и борьба между деструктивными силами и теми силами, которые помогают тебе вырасти.

- Образ Виндинга получился насыщенным, богатым, живым. Кажется странным, что Вы не захотели продолжить описывать его биографию дальше.

- Мне часто задают этот вопрос – будет ли продолжение? Возможно, будет.

- Виндинг в доме престарелых?

- Хотелось бы описать другой период в его жизни.

 

 

Фото: Алексей Мокроусов

 

- Как Вам удается сочетать занятия музыкой и литературой? Даже по роману видно, насколько целиком подчиняет себе человека музыка.  Подобной самоотдачи требует и литература. У Вас две жизни или, может, кто-то за Вас пишет музыку или прозу? Как Вы успеваете?

- Если бы я продолжал карьеру классического пианиста, это было бы невозможно. Классический репертуар требует по шесть-восемь часов занятий в день. А поскольку я пишу музыку, значит, я могу периодами писать, а играть каждый день лишь понемногу. Анн-Софи Муттер сказала, что требуется час в день, чтобы поддерживать технику, и шесть-семь часов, чтобы учить новый репертуар. Это очень трудно.

Сейчас у меня период письма. А послезавтра концерт. Мы о нем давно договорились. Значит, сейчас придется потратить много сил, чтобы его сыграть.

Хорошо в этом то, что литература и музыка позволяют взглянуть и на себя, и на то, чем занимаешься, с новой стороны, вернуться к прежним занятиям обновленным человеком.

- Чувствуете ли Вы, что эти занятия влияют друг на друга, что Вы пишете как музыкант, а играете как литератор, писатель?

- Хороший вопрос. Много лет я старался отделить одно от другого, чтобы меня воспринимали серьезно. Я хотел быть только музыкантом, когда играл, и автором, когда сочинял. Поэтому в ранних произведениях я мало писал о музыке. Когда я начал роман об Акселе Виндинге, то понял, что там есть несколько важных вещей. Главное – требование формы, архитектуры и ритма. И сейчас я лучше вижу, что это взаимное проникновение.

Меня очень удивляет, когда мои коллеги-литераторы слушают музыку, когда они пишут. Я так никогда не мог.

- Мне это тоже кажется невозможным.

- Прежде всего это авторы детективов…

- …

- … но и довольно серьезные писатели тоже. Знаю одного немецкого автора, который так делает. Я этого не понимаю. Но когда я играю, литература может мне помочь формой и своими линиями, последовательностью.

- Оказывает ли музыка влияние на язык? Думаете ли Вы, что, как у музыкального человека, у Вас другое понимание языка? Влияние ритма на строение фразы понятно, но в чем еще это проявляется?

- У языка свои правила. В то же время есть что-то абстрактное в музыке, что может отражаться в языке. А вы как думаете?

- Мне кажется, музыканты в принципе думают иначе, чем «обычные» литераторы, и пишут иначе. То же самое происходит с художниками. У них очень специфическая проза, выпуклая, рельефная, ее можно пощупать. С музыкантами сложнее – речь идет о чем-то невидимом.

Благодаря Вашей трилогии я впервые задумался о неожиданном для меня факте: русская культура может играть такую важную роль в жизни норвежца. Казалось, романы трилогии специально создавались для русского читателя, чтобы польстить ему.

- Я вырос на текстах Гоголя, Достоевского, Толстого, с музыкой Шостаковича, Прокофьева, Рахманинова, Чайковского, Бородина… В 15 лет я познакомился с Эмилем Гильелсом, это одно из важнейших событий всей моей жизни. Я слышал несколько раз, как играл Рихтер. Потому мне так интересно наблюдать за успехом сегодняшних выступлений в Норвегии молодых пианистов из России.

- Я рос во времена, когда Норвегия казалась  совершенно чужой нам страной, входившей в НАТО, с не очень близким нам прошлым во время второй мировой войны. А каким казался вам монстр, нависающий с востока – Советский Союз? Когда вы слушали Прокофьева или Чайковского – они были как-то связаны для вас с СССР? Или это были явления разных миров?

- Я над этим особенно не задумывался. Отец был довольно скептично настроен по отношению к Америке. Он был против НАТО. У меня же было стремление к Америке, но стремление к Востоку было еще больше. Как и Виндинг, я был в Пассеке на самом севере, и стоял там на границе – и долго смотрел по ту сторону. И всегда был вместе с людьми, которые ориентировались на культурную Россию. Разницу между Россией и Советским Союзом я понял уже позже, когда мне было 18 лет или больше. Но Хрущев был похож на моего дядю и я не боялся его.

- Дядя тоже стучал ботинком по столу?

- У меня жизнерадостная семья. Там было многое возможно.

- Но у вас не было особого желания посетить нашу страну?

- Я несколько раз был в России, два раза играл концерты в Москве и один раз в Санкт-Петербурге. Я хотел бы увидеть гораздо больше. В 94-м мне повезло, я был на больших гастролях в Латвии и ощутил там, что такое постсоветская атмосфера. Это произвело огромное впечатление. Я встретил тогда музыкантов, которые сказали, что они тоскуют по советским временам – тогда зимой в магазинах был по крайней мере хотя бы один вид овощей.

 

 

Вид из окна рабочего кабинета Кетиля Бьёрнстада. Фото: Алексей Мокроусов

 

 

- Вам нравится русский джаз, Вы играли с российскими джазменами?

- Я знаю, что у вас  очень много интересного происходит, но знаю, к сожалению, немного и немногих. Мне запомнился Миша Альперин. В джазе очень много музыкантов из бывших советских республик – Украины, Прибалтики, Грузии. В России высочайший уровень музыкантов. Надо, конечно, ходить по клубам, слушать концерты в интернете – чтобы понимать, что происходит.

- Будете в декабре в Москве – оставите время для клубов?

- Обязательно.

- У нас в иных клубах много курят.

- У вас еще курят!?

- Надеюсь, cкоро запретят.

- Поздравляю.

- Кажется, и в жизни Акселя Виндинга русская культура занимала важнейшее место. Можно ли сказать, она играла для Вас ту же роль, что и норвежская культура?

- Моя мама путешествовала благодаря радио. Одно из самых ранних воспоминаний детства – Чайковский. Патетическая симфония и концерт для фортепиано с оркестром произвели на меня огромное впечатление. А когда я учился на классическом фортепиано, то открыл для себя Прокофьева, он был очень важен для меня. На дебютном концерте я играл его Третью сонату. Сегодня каждый день играю его дома – как репетицию, особенно последнюю часть его последней сонаты. (Садится за рояль и играет. – Ред.). Это очень хорошо для техники и для разработки рук. Я тогда дружил с издателем, который печатал собрание сочинений на норвежском, и он мне сказал – почитай Достоевского. Мне тогда было 13 лет. Только что вышел датский перевод Достоевского, и я его прочитал целиком.

 

 

Фото: Алексей Мокроусов

 

- Вы пишите на букмоле. Был ли это осознанный выбор? Хотели ли Вы писать на нюнорске - новом норвежском?

- Я среди тех, кто поддерживает нюнорск. Как музыкант я много путешествовал, побывал в каждом уголке Норвегии. И увидел, насколько важны нюнорск и диалекты. Было бы огромной потерей, если бы не было нюнорска. Это очень красивый литературный язык, если на нем хорошо писать, вряд ли с чем можно сравнить удовольствие от него. Но, чтобы так писать, надо вырасти с ним, он должен быть родным.

Мои же родители из западной части Норвегии, где больше говорили на букмоле. Но сегодня не может быть автора, который не поддерживает нюнорск.

- Биографии, которые Вы пишете, отличаются не только энциклопедичностью, но и разнообразием персонажей – от художника Мунка и композитора Грига до актрисы Лив Ульман. Что их объединяет, кроме того, что они скандинавы и занимаются искусством?

- Я никогда не думал, что буду писать биографии. Мне предложили ими заниматься. Редакторы, наверное, посчитали, что я правильный человек для таких проектов. Каждый раз я долго решаю. В итоге отказывался так же часто, как и соглашался. В основном мои герои – норвежцы и XIX век, столь важный для понимания нашей истории. Мне нравится быть в той эпохе. Биография – сложный жанр, требующий особой эмпиричности. Мне все время хочется оживить героя книги. О Мунке, например, хотелось говорить не только как о художнике, но и как литераторе, ведь он беспрерывно что-то писал.

- Тоже был пограничной в искусстве фигурой?

- Да. У него был много амбиций в литературе, но поняли это поздно.

- В какой степени его образ жизни, далекий от буржуазного, был шоком для Норвегии?

- Он много путешествовал, и поначалу больше жил в Европе, чем в Норвегии. Это был русский период в норвежской духовной жизни. Много эмоций, чувств, было много ярких персонажей, как и на Севере вообще – например, Стриндберг, «Богема Христиании», Пшибышевский в Польше ...

- А Ульман? Как все мы, Вы были в нее влюблены в молодости?

- Конечно, я всегда ее очень любил. Наше сотрудничество началось, когда она работала над книгой, которую все никак не могла закончить, и она поняла, что никогда ее не закончит. Я использовал фрагменты той книги в своей, так что сотрудничество наше было совершенно особенным, она поделилась чем-то гораздо большим, чем если бы просто разговаривала со мной.

- Как и любому автору, Вам бы, вероятно, хотелось все свои книги видеть переведенными. Например, на русский -  что в первую очередь?

- Биографию Мунка, где много реконструкций его собственных текстов, фрагментарных, но ярких и сильных. Он хотел писать автобиографию, и моя книга во многом основана на его замысле.

- Кто Вам нравится в современной норвежской литературе?

- Очень многое.

- Давайте ограничимся тремя названиями.

- «Любовь» Ханне Эрставик, красивый, короткий и точный роман (переведен на русский. – Ред.). Последний сборник рассказов Ларса Соби Кристенсена «Чувство места» - настоящий шедевр. И впечатляющий, страшный роман «Через ночь» Стига Сетербаккена, ушедшего из жизни два года назад.

- Все-таки Вы читаете современников? Когда следишь за взрослением Акселя, кажется, он весь в классике и вообще не слушает ХХ век. Единственное имя, которое упоминается в трилогии – это Хиндемит. Ни Шаррино, ни Лучано Берио, ни дармштадская школа в Норвегии никому тогда не были известны? Или в этом выборе сказались Ваши предпочтения?

- Нет, это не мой выбор. Я тогда играл атональных авторов, Булеза и Штокгаузена знал уже в 12 лет. Атональную музыку меня заставили играть до того, как я сам ее полюбил.

- Спасибо за беседу.

 

MoReBo благодарит литературное агентство по поддержке норвежской литературы за рубежом NORLA за помощь в организации интервью.