Книга Хэла Фостера «Дизайн и преступление», выходящая по-русски более чем через десять лет после оригинального издания, тем не менее, кажется в чем-то удивительно своевременной. Ее своевременность — в том, что она, как неоднократно повторяет сам Фостер, написана в состоянии «после» и содержит опыт разочарования и поисков нового. Мудрая разочарованность — основная интонация этой книги. И в сегодняшнем состоянии российской культуры эта интонация (вновь!) как нельзя кстати.

Каждая из восьми глав-эссе сочинения Фостера (кроме разве что последней) — о том, что вполне очаровательных вещей больше нет. Все обманчивые, но пленительные удовольствия, которые искусство когда-либо предлагало зрителям, расколдованы критическим анализом и самим ходом истории. В двух главах книги на примере «творческих биографий» Рема Колхаса и Фрэнка Гери Фостер прослеживает траектории разочарования, истории пленения этих «работников нематериального труда» дизайном и неразрешимыми противоречиями времени. В других главах такой же печальный вывод делается в отношении целых дисциплин — например, американской художественной критики. Из состояния после очарованности модернизмом или постмодернизмом Фостер, словно с большой высоты, кидает взгляд на крупные артефакты культуры, на ее значительные агломерации, набрасывая их расположение на карте истории и современности. Наиболее яркий тому пример — глава об истории искусства, где Фостер размечает все основные координаты, в которых более столетия блуждают, вечно распадаясь пополам, эта дисциплина и ее производные. Имена этих вечно парных координат: кантианство и гегельянство, автономия и социальная значимость, визуальные и культурные исследования, психоанализ и антропология. Чарует легкость, с которой Фостер рассекает материал и разъясняет свои построения читателю. Это новое очарование, очарование ума, — то, что возмещает читателю и самому Фостеру горечь отказа от прежних удовольствий и веры в старые ориентиры. Впрочем, в восьмом эссе, названном «Похоронили не того…» и прославляющем живое несмотря ни на что искусство, задача очаровывать возложена и на ряд художественных практик, которые, согласно Фостеру, осмысляют состояние «после» и вдыхают в него новую жизнь, как это делает и его книга. В качестве примеров Фостер одобрительно анализирует работы Роберта Гобера, Рэйчел Уайтрид, Уильяма Кентриджа, Дэвида Хаммонса, Габриэля Ороско и других.

Так причем здесь российская современность? Думаю, книга Фостера — полезный для нас сегодня опыт взгляда на искусство после разочарования в искусстве и системе искусства; но в нашем случае не после модернизма и постмодернизма, а после 90-х и нулевых, когда в системе искусства — по крайней мере, в Москве — настала «нормализация» (юбилей Биеннале, новый «Гараж», МВО «Манеж», капковизация столицы), и одновременно возникло ощущение, что нечто важное в этой отлаженной и долгожданной для многих индустрии культуры оказалось упущено. В этом Россия действительно разделила общемировую проблематику, хотя и привнесла в нее очень специфические местные черты и проблемы.

К слову сказать, Фостер хотя и критикует несколько раз мимоходом американо-центристские построения, но книга его предполагает универсальную значимость содержащегося в ней анализа американской культурной ситуации. В отношении культуры автор в конечном итоге остается оптимистом и даже прогрессистом; разочарованность этой книги (как и всякая разочарованность) — последствие очарованности, в данном случае — последствие веры в искусство, которая становится особенно очевидной в последних двух главах. Разочарованность предполагается как основа для поисков нового очарования, поисков «пространства для культуры», «непреодолимого стремления к альтернативам», как сказано в эпиграфе этой книги, взятом из текста Эдварда Саида.

Тут уместно вспомнить, что книга описывает состояние американской культуры около 11 сентября 2001 года. Последовавшее десятилетие, увенчавшееся акцией «Оккупируй Уолл-Стрит», во многом продолжило те поиски, которые Фостер наметил в восьмой главе «Дизайна и преступления». Можно вспомнить последнюю «Документу» с ее наложениями следов различных пространств, блужданием среди призраков модернизма и исторических травм — на все эти модальности искусства в состоянии «после» указывает и Фостер. Да и сам «Оккупай» с его отказом (и невозможностью) выдвинуть требование и создать «большой нарратив», но живущий желанием альтернативы, вписывается в настроение и логику «Дизайна и преступления». Сегодня, после того как движение «Оккупай» распространилось на весь мир, после того как за последние два года усилилась политическая активность в России, вопрос об альтернативах стоит еще острее. Не является ли это состояние ожидания обновления в культуре развитых стран тупиковым: обаятельным, но все же неспособным само по себе привести к подлинным переменам?.. И как тогда можно (и можно ли?) по-новому выстроить свои отношения с разочарованием и очарованием, с культурным оптимизмом и культурным пессимизмом?

Глеб Напреенко

Родился в 1989 году в Москве. Историк искусства, художественный критик. Живет в Москве.