MoReBo публикует фрагмент «Азбуки» Чеслава Милоша (СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2014) - интеллектуальной биографии, выполненной в форме энциклопедического словаря.

Дункан, Айседора и Раймонд

Это было в 1934 году. Я шел по бульвару Сен-Жермен с Оскаром Милошем, когда нам повстречался мужчина в греческой хламиде и сандалиях на босу ногу — вид в те времена довольно необычный. Этот древний грек тепло поздоровался с моим родственником и получил обещание, что вскоре мы к нему зайдем.

Таким образом я впервые познакомился со странностями Калифорнии, еще ничего о ней не зная и не сознавая, что передо мной ее авангардный посланец. Грек оказался Раймондом Дунканом, братом танцовщицы Айседоры, о которой Оскар при случае кое-что мне рассказал, хотя откуда она взялась, какая атмосфера ее породила, я убедился лишь много позже, живя на берегу залива Сан-Франциско. Земля всяческих эксцентричностей, культов, наркотиков, хиппи и «детей-цветов», всегда державшая первенство в революционных модах и стилях жизни, Калифорния начала свой парад еще на заре двадцатого века. Уже тогда в ней нашлись проповедники освобождения от условностей цивилизации и возвращения к более естественным нравам. Это угадывается в решении поэта Робинсона Джефферса построить собственными руками дом на диком в то время берегу Тихого океана, в стоящих до сих пор в Беркли деревянных домах Мэйбека, чья архитектура напоминает закопанскую, или в обращении к греческой наготе, не знавшей шнуровок и корсетов. Айседора Дункан танцевала босиком — огромный переворот, — а ее наготу прикрывали ниспадающие одежды. Она была родом из Сан-Франциско и прославилась, танцуя на сценах Франции, Германии и России. Впрочем, свою эмансипацию она подчеркивала и в личной жизни, родив вне брака двоих детей. Позднее, в 1922 году, она заключила недолгий брак с Сергеем Есениным.

Перед Первой мировой войной существовала космополитическая культура, объединявшая Америку и главные страны Европы. Охватывала она и Россию — это видно по ранним стихам Мандельштама, по ballets russes, по таким произведениям, как «Образы Италии» Муратова. Следы этого сохранились и в раннем творчестве Ивашкевича — но опосредованно, через Россию, в то время как «Молодая Польша» производит впечатление очень слабо включенной в космополитическую среду.

Оскар Милош с ужасом рассказывал мне о пребывании в Париже Айседоры в обществе Есенина. Этот хулиган, танцевавший пьяным на столе, не заслуживал в его глазах ни малейшего снисхождения. Кажется, знакомство моего родственника с Айседорой и Раймондом было гораздо более давним, чем этот эпизод. Во всяком случае, в качестве издателя сборника его стихов «Adramandoni», вышедшего в 1918 году, фигурирует Меналкос Дункан, под чьим именем скрывается, вероятно, сын Раймонда. Заметим, что греческая хламида Раймонда была соткана вручную, о чем я узнал, когда мы направлялись с бульвара Сен-Жермен в Академию — так называлась коммуна или фаланстер калифорнийца.

Кажется, это было на рю де Сен, хотя я не очень хорошо помню. Они занимали целый дом с витриной, в которой выставляли свои ткани и сандалии, а выше располагались мастерские, все до единой кустарные. Были ли они в придачу вегетарианцами, не знаю, но им бы это подошло. Если не ошибаюсь, Академия (там читали какие-то лекции в соответствующем духе) существовала даже во время войны. Впрочем, вероятно, у Дункана, давно жившего во Франции, было французское гражданство.

В калифорнийской мании возвращения в доиндустриальные времена я смог убедиться в 1948 году, когда приехал с Вандой Теляковской в Сан-Франциско и миллионерши восторгались ее рассказами о промышлен -ном дизайне, который должен был подражать узорам польского домотканого полотна. Бедной Ванде хотелось верить, что в коммунистической Польше у нее это получится, но бюрократы, интересовавшиеся лишь индустриализацией, ничего в этом не смыслили.

Еще раз я вспомнил об авангардизме Академии году в 61-м. Тогда Беркли посетил какой-то важный советский деятель, кажется, кинорежиссер, и наш факультет славянской литературы решил отметить его визит. Его привезли в соседний модный городок Тибурон и пригласили на ужин в самый изысканный ресторан. Изысканность заключалась в том, что там не было электричества и единственным освещением служили стоявшие на столах керосиновые лампы. Я внутренне хохотал, представляя себе, как этот русский думает: «Вот глупые американцы!» — ведь он прекрасно сознавал, каким сокровищем было электричество для избушек его страны.

* * *

Судзуки, Дайсэцу Тэйтаро.

Открытость Америки к восточным религиям — во многом его заслуга. Я наткнулся на сочинения Судзуки, пытаясь понять американский буддизм, но внезапно оказалось, что мне к тому же придется иметь дело с американским сведенборгианством.

Фамилия эта в Японии такая же распространенная, как в Польше Ковальский. Судзуки родился в 1870 году, то есть в 1900-м ему было тридцать лет. Он одобрял политику японского правительства, направленную на индустриализацию страны, однако утверждал, что в эпоху технической цивилизации человек будет нуждаться в духовном измерении, которого поверхностная религиозность не сможет ему обеспечить. Воспитывался в дзен-буддийском монастыре, затем изучал философию в Токийском университете, а окончив его, задался целью обеспечить своим современникам знание о разных религиозных традициях и таким образом дать им возможность выбора. В результате Судзуки стал миссионером Востока на Западе и Запада на Востоке.

Живя в Англии, а затем в Соединенных Штатах, он пришел к выводу, что ближе всего к его мышлению учение Сведенборга. Впрочем, в 1887 году именно сведенборгианец Герман Веттерлинг начал издавать (где? разумеется, в Калифорнии) первый в Америке буддистский журнал «Буддист рэй», отстаивая тезис об идентичности учений Будды и шведского визионера. Американка Беатрис Лейн, на которой Судзуки женился,интересовалась Сведенборгом, когда училась в Колумбийском университете, и могла способствовать ознакомлению мужа с его трудами. Так или иначе, Судзуки перевел на японский (с английского) четыре книги Сведенборга и называл его «Буддой Запада».

Необычайное трудолюбие Судзуки принесло плоды в виде полутора десятков томов сочинений. В своем стремлении к экуменизму он наводил мосты между буддизмом махаяны и христианством, ссылаясь главным образом на произведения Мейстера Экхарта.

Он говорил, что дзен — не религия, которая должна быть непременно связана с буддизмом, а поэзия, причем в значении не мечтательности, но внутренней силы. Точно так же поэзией для него были странствия Сведенборга в потусторонних мирах. Он признавал, что учение великого шведа христологично и что состояние человека после смерти, подобное состоянию бардо в Тибетской книге мертвых, готовит его не к новому воплощению, но к раю или аду. Тем не менее Судзуки находил и сходство сведенборгианства с буддизмом — хотя бы в теории соответствий, которая объединяет предметы этого мира с интеллектом. Например, ложка существует одновременно среди прочих предметов и по другую, неземную сторону.

Похожая ситуация с понятием «я». Для буддистов оно — главное препятствие на пути к истинному созерцанию, в котором «я» должно полностью раствориться, в результате чего мы обретаем единство со всем миром, с горой, цветком, пролетающей птицей. Следовательно, это противоположность декартовского «я», воспринимаемого как очевидная данность, в то время как для буддиста «я» — это иллюзия, от которой необходимо избавиться. У Сведенборга «я» не выступает в роли центра, крепости, противопоставленной миру, и в этом смысле он составляет исключение среди западных мыслителей. Сведенборгианское «я» открыто для influx[1] небесных или адских сил, а его средоточие, propium[2], не может быть опорой, коль скоро преграждает доступ небесному влиянию. Человек творит добро благодаря божественному influx, даже если ему кажется, что он действует самостоятельно. Напротив, зло он творит по собственной воле, повинуясь своему propium, вступившему в союз со злыми духами. Иными словами, человека определяет не сознание, а его любовь, открывающаяся действию божественных флюидов или флюидов темных сил.

С понятием души как открытого сосуда, а не своего рода сущности у Сведенборга связана особая концепция спасения и осуждения. Вместо списка грехов, который просматривает Всевышний Судия, шведскиймистик предлагает нечто общее с буддийским законом кармы. Бог никого не обрекает на адские муки, а осуждение не является следствием приговора. Просто после смерти человек устремляется туда, куда его призывает движущая им любовь. Это означает, что он окажется в обществе себе подобных и, если попадет в слишком высокий круг, будет чувствовать себя там так плохо, что как можно скорее вернется в свой собственный, даже если это будет круг ада. Приблизительно то же самое говорит о спасении и осуждении старец Зосима в «Братьях Карамазовых» Достоевского, который немало почерпнул из Сведенборга в русском переводе.

Рай и ад у Сведенборга пространственны, хотя речь идет о пространстве символическом: то, что ты видишь, зависит от того, каков ты. В этом можно было бы усмотреть сходство с Тибетской книгой мертвых, которую Сведенборг, разумеется, не знал. Ведь описанные в ней всевозможные страшилища и божества — это проекция духовных состояний.

Моя глава о Судзуки завела меня слишком далеко. Я бы не хотел, чтобы эти сведения побудили кого-нибудь прочесть Сведенборга — такого смельчака ждет разочарование. Педантичная проза Сведенборга обладает мощными усыпляющими свойствами.