Поцелуй для Дуче

 

 

Сильвио Берлускони, покинувший пост премьер-министра Италии в ноябре 2011 года, сообщил прессе, что проводит время за чтением последних писем Муссолини  к  любовнице Кларе Петаччи.

Берлускони, которого уже сейчас можно назвать одним из самых влиятельных политиков в послевоенной истории Италии, признался, что видит «собственное отражение во многих фрагментах этих писем».

Дуче, по мнению Берлускони, считал Италию неуправляемой. «Что же это за демократия?»- вопрошал Муссолини. Когда журналист возразил, что не совсем корректно называть Италию времен Муссолини  «демократией», бывший премьер ответил: «Что ж, это была демократия в небольшой степени».

Правые партии, доминирующие в итальянской политике с окончания холодной войны, последовательно отказываются от антифашистского наследия, оставленного христианскими демократами  и коммунистами, бывшими у власти с конца 1940-х до начала 1990-х годов.

Новые Правые завоевали популярность на волне разочарования итальянцев в нестабильной и коррумпированной политической системе, установившейся после Второй мировой. Лозунги правых находили отклики в настроениях масс: установление закона и порядка, «Италия для итальянцев», уважение к католической церкви, финансовая прозрачность и стабильность.

Последние два десятилетия были периодом перестановки сил. В этом процессе активно участвовали и нео-, и  постфашистские политические группировки. Они смягчали  риторику и шли на  компромиссы, там, где это было необходимо, чтобы получить кусок электорального пирога.

В сложившейся ситуации серьезная  критика Муссолини почти ушла из общественного дискурса. Режим дуче (1922 -1943 гг.)  в стране считают относительно мягким.

«Муссолини, - заявил Берлускони  в сентябре 2003 года  журналу Spectator, - никогда никого не убивал». Если он и ссылал своих политических оппонентов, то это была не ссылка, а  путевка на  курорт. Неудивительно, что во время правления Берлускони политики, начинавшие карьеру в неофашистском итальянском движение (MSI), беспрепятственно занимали самые высокие посты.

Примеры многочисленны. Скажем, Фини, бывший в течение нескольких лет министром иностранных дел. В 1992 году Фини заявил, что фашизм был «частью истории Италии и выражением вечных ценностей».

Или Алессандра Муссолини, внучка диктатора, основательница недолго просуществовавшей партии «Социальная инициатива». Муссолини вошла в парламент, примкнув к альянсу правых партий, возглавляемых Берлускони.

Джанни Алеманно, бывший секретарь молодежного крыла MSI, в 2008 году стал мэром Рима, пообещав изгнать из города нелегальных иммигрантов. Его речь после победы на выборах была встречена фашистскими салютами и громкими овациями. Толпа скандировала: «Дуче! Дуче!»

В  небольшом городке Предаппио, где родился и похоронен Муссолини, вдоль главной улицы вытянулась череда сувенирных магазинов. Городской совет запретил выставлять на полки статьи дуче, книги и DVD- диски, посвященные знаменитому земляку, но их, и многое другое, владельцы по-прежнему продают через Интернет. Среди самых тревожных «сувениров» - «Manganelli», нечто вроде дубинки, на которую наносят надписи в духе «Molti nemici, Molto Onore» («много врагов, много чести»).

Каждый год в годовщину Марша на Рим, а также в дни рождения  и смерти Муссолини, тысячи людей в черных рубашках проходят маршем от центра города до фамильного крипта Дуче, скандируя фашистские песни и лозунги. И каждый день десятки, а иногда и сотни людей совершают паломничество к месту захоронения без специального повода.

Многие оставляют надписи в книге посетителей, размещенной в передней части гробницы. Подавляющее большинство записей адресовано  непосредственно дуче: «Только под Вашим мудрым руководством Италия была "нацией", нацией, которую боялись, уважали и  которой завидовали»; «Если бы вы были здесь, то не допустили бы этого беспорядка».

Некоторые обращения носят очень личный, даже интимный характер. Не редкость  религиозные образы и настроения: «Если бы вы могли видеть, как глубоко опустилась наша бедная Италия»;  «Возвращайся, перевоплотись в одного из нас! Теперь и навсегда» (запись  2007 года).

Совершенно невозможно представить что-либо подобное в Германии: немцев, открыто оправдывающих Гитлера; бывших нацистов и неонацистов в правительстве; политиков, заявляющих, что Гитлер «никогда никого не убивал»; кого-то с фамилией Гитлер, избранного в парламент; экс- премьер-министра, «видящего себя» в письмах Гитлера к Еве Браун ; скандирование  нацистских лозунгов; почти открытую продажу нацистских «сувениров».

В то время как итальянцы были и остаются недовольны властью и состоянием экономики, политическая система, установившаяся в Германии с 1949 года, получила широкую поддержку у населения: она принесла стабильность, богатство, воспитало в немцах особенное чувство самодостаточности, иногда раздражающее, но все-таки заслуженное.

В Италии  после всеобщей амнистии политических и военных заключенных в июне 1946 года не было политики преследования военных преступников и фашистских чиновников. Многие деятели предыдущей администрации остались на своих постах. Так, судья, назначенный в 1957 году председателем  Конституционного суда, в 1938 году был  президентом трибунала, созданного для рассмотрения «расовых дел». В 1960 году 60 из 64  региональных префектов и все 135 полицейских начальников занимали свои посты, несмотря на то, что начали карьеру во время режима Муссолини. Не преследовались  высокопоставленные фигуры режима, не было и общей расплаты за преступления фашизма ни на национальном, ни на международном уровне.

В Германии, как известно, лишь немногие из бывших нацистов избежали денацификации, а открытые процессы над военными преступниками продолжались в течение многих лет, что привело к вскрытию и широкой огласке зверств Третьего рейха и его слуг.

В Германии между прошлым и настоящим существует пропасть, мост через которую перекинуть практически невозможно. В центре любой ретроспективной оценки третьего рейха будет стоять Холокост (эта парадигма мышления, особенно распространенная в США, стала общечеловеческой). 

Даже итальянские неофашисты стараются дистанцироваться от расовых и антисемитских законов Муссолини конца 1930-х годов. Известно, что массовое преследования евреев и депортации в Освенцим начались в стране только после падения дуче и начала немецкой оккупации. Таким образом фигуру Муссолини действительно легче отделить от Холокоста, что, возможно, и привело к другой посмертной судьбе диктатора.

Сегодня собрано и систематизировано множество материалов, дающих представления о степени и характере поддержки нацистского режима в Германии, однако итальянские исследования на ту же тему - редкость. 

В новой книге Кристофера Даггана предпринята попытка начать заполнение пробелов.  В этой работе исследован большой корпус дневников (в том числе Петаччи) и писем к Муссолини, которые дуче получал на протяжении двух десятилетий своего  правления. В этих письмах несложно увидеть сходство с теми записями, которые итальянцы и сейчас оставляют в его склепе.

Работа с этими источниками не только позволяет Даггану описать состояние общественного мнения в период правления дуче, но и добавляет важное слово о самой сути итальянского фашизма. Впервые режим Муссолини рассматривается не как тирания, пресекавшая свободу самовыражения, не как жестокая диктатура буржуазии, превратившая граждан в жертв, но как режим, глубоко укоренный в народных чаяниях.

Конечно, собранные материалы, хотя бы в силу своего характера, дают несколько преувеличенную картину популярности Муссолини. Совершенно противоположное мнение об общественных настроениях того периода можно составить по книге The Fascist Party and Popular Opinion in Mussolini’s Italy Пола Корнера, который настаивает на том, что к 1939 году  коррупция и административная безответственность сделали фашистскую партию непопулярной.

Да и другие источники, использованные в работе Даггана, вскрывают куда более неоднозначную ситуацию, чем та, которую можно предположить по цитатам из в писем и дневников.

Действительно, Муссолини получал поддержку Католической церкви и многих верующих. Конкордат, заключенный с папством в 1929 году, положил конец  взаимной враждебности церкви и государства, берущей начало в XIX веке, и стал основой того симбиоза, в рамках которого и сегодня находится светская и церковная власть в Италии: католицизм одна из важных опор власти.

Антисемитские законы Муссолини в свое время были поддержаны ведущими католическими периодическими изданиями, получили одобрение, например, ректора Католического университета Милана, отца Агостино Джемелли. Он назвал их частью «страшного приговора, который этот народ навлек на себя и из-за которого он обречен блуждать по миру, не находя отечества, в то время как последствия их чудовищного преступления преследуют их везде и всегда», и поддерживал мнение, что «нет возможности изменить, облегчить этот приговор: из-за своей расы они никогда не ассимилируются в то, что Гамелли назвал новым итальянским фашистским единством: единство «происхождения, религии, языка, обычаев, надежд, идеалов».

Когда Муссолини говорил на публике, а это происходило часто, он становился объектом преклонения. Муссолини рассказывал о «фантастических сценах, неистовстве, сумасшествии» толпы, которая «плакала, падала на колени, кричала, тянула к нему руки». Восхищение, высказываемое обычными людьми в письмах, убеждало его, что восторг толпы не был срежиссирован (хотя Корнер убедительно доказывает, что многое было подстроено).

В какой-то степени Дагган ставит под сомнение собственные аргументы, приводя данные о надзоре за огромном количестве людей, реальных и потенциальных инакомыслящих.

Известные критики фашизма были легкой мишенью. Вооруженные чернорубашечниками  в ноябре 1926 года проникли в дом Бенедетто Кроче и устроили погром на глазах его семьи. Полицейскую охрану, выставленную у дома Кроче после после этого случая, интересовала не столько безопасность философа, литературоведа и политического деятеля, сколько имена его гостей - весьма немногочисленных. Вскоре знакомые могли встретиться с ним только в «безлюдных проулках и  коридорах».

В еще большей изоляции оказались те, кто был сослан в отдаленные районы южной Италии. Среди 13 000 сосланных были не только «политически ненадежные», но и другие нарушители новых порядков, в том числе гомосексуалисты и мелкие преступники.

Ссыльных отрывали от семьи и работы и отправляли в самые глухие деревни. «Христос остановился в Эболи» — частично автобиографический роман итальянского писателя Карло Леви рассказывает именно о таком изгнанничестве.

Поговорка, распространенная в провинции Лукания, точно отражает ощущение «конца мира». У крестьянина, ведущего ежедневную борьбу за существование с суровым внешним миром, нет времени для отвлеченных размышлений о политике или итальянском государстве, каким бы ни было его устройство; для такого крестьянина, как отметил Леви, Рим был «столицей синьоров, столицей иностранного и недоброжелательного государства».

Политическая полиция (PolPol), была образована в 1926 году и имела бюджет в 50 млн. лир, то есть только в два раза меньше, чем отводилось на полицию в целом. Она была  связана  с местной полицией через OVRA (Organo di Vigilanza dei Reati Antistatali /Орган надзора за антигосударственными проявлениями, сокращенно «Piovra» или «осьминог»). Дагган называет ее «еще одним важнейшим щупальцем». Ее работа заключалась в перлюстрации переписки инакомыслящих.

Специальная секретная служба записывала телефонные разговоры не только подозреваемых в оппозиции к власти, но и самых видных деятелей режима, на случай, если Муссолини понадобится материал для шантажа.

К 1938 году только для записи разговоров «подшефных» абонентов в штате организации состояло 462 стенографистки. OVRA, как считал Муссолини, была «самой сильной организацией мира», на нее, зачастую под страхом разоблачения собственных секретов, работало множество шпионов. Некоторые из них были социалистами или коммунистами, которые соглашались работать за плату, спасаясь от неминуемого финансового краха в случае отказа. 

Все это стало причиной сгущения атмосферы недоверия и страха. Даже школьники, чьи дневники Дагган также цитирует, опасались высказывать критику в адрес режима. В ноябре 1926 года был принят закон, запрещающий высказывания «крамольные или наносящие ущерб престижу власти», а также изображение «символов подрывной деятельности». В тоже время в Италии, в отличии от Германии, политические шутки, процветающие при любой диктатуре, в основном оставались безнаказанными.

Однако во время экономической депрессии 1920-1930-х арест и заключение были далеко не единственным методом воздействия; увольнение с работы, даже плохо оплачиваемой, могло стать катастрофой, и это наказание применяли часто. Также как и в Германии, многие люди, став свидетелями неблагожелательного поведения, доносили в полицию, что Дагган относит преимущественно к страху оказаться под подозрением в сопричастности.

Несмотря на тесные связи режима с католической церковью, сексуальная раскрепощенность, кажется, была составляющей имиджа власти. В этом ключе, кстати, можно трактовать слова Берлускони о том, что он обнаруживает себя в переписке Муссолини и Петаччи. И Муссолини, и Берлускони не слишком усердно скрывали свою любвеобильность, чем глубоко впечатляли итальянцев.

Женщины, как любил хвастаться дуче, бросались на него, и он не пытался их останавливать. Действительно, мало сомнений остается в характере некоторых из 1500 писем, каждый день приходивших диктатору: «Так много поцелуев и ласк я хотела бы дать моему дорогому Бенито», «Я хотела бы обнять его, чтобы он не мог убежать!»

С большинством из этих женщин, как  Муссолини признавался Петаччи, он занимался любовью всего один раз, и никогда их больше не видел. Он использовал их «для плотского удовлетворения», и, видимо успокаивая Петаччии (их отношения  начались в 1936 г.), писал  и звонил ей десятки  раз в день.

От масс информация об интимной жизни вождя не скрывалась. Во время военной кампании в Греции зимой 1940- 41 гг., Муссолини, Галеаццо Чиано и их окружение остановились в большом отеле в Бари, куда каждую неделю для «обслуживания» доставлялись около двадцати девушек. Во время изобретательных оргий окна отеля были открыты настежь.

Все это далеко от скрытного в личной жизни Гитлера, державшего в тайне свои отношения с Евой Браун вплоть до их женитьбы незадолго до окончания войны. Когда Гитлер узнал о страстном романе  Геббельса с чешской актрисой Лидой Бааровой, он заставил министра разорвать отношения.

Образу Муссолини, кажется, ничто не могло повредить. Люди могли жаловаться на те или иные вещи, но, как и в нацистской Германии, в лидере для них воплощалась идея социального, культурного, поколенческого и регионального единства во имя национального величия.

«Если бы только фюрер знал» - фразу можно было нередко слышать в годы третьего рейха от людей, недовольных грешками местных представителей нацисткой партии, и точно также в Италии уповали на дуче. Сколько бы обвинений не сыпалось на головы его приспешников, фигура Муссолини оставалась почти сакральной.

Пика своей популярности Муссолини достиг после вторжения в Эфиопию в октябре 1935 года. Тогда режим насаждал и поддерживал фантазии о достижении имперского богатства и  ставил задачу взять реванш за поражение либеральной Италии от Менелика сорок лет назад.

Стремясь не допустить повторения провала 1896 года (тогда сухопутная итальянская армия оказалась не приспособлена к природным условиям), Муссолини приказал  использовать отравляющий газ применительно и к военным, и к гражданским целям. И это решение получило широкую поддержку. Любые средства были оправданы целью наказать «бесчеловечных, мерзких... диких абиссинцев». Группа студентов писала дуче: «Химическое оружие, конечно, дорого, это правда, но итальянский народ готов на финансовые жертвы, чтобы сохранить своих сыновей». Возражавшей Женеве было сказано, что химикаты только лишают сознания, а задокументированные при помощи фотографий тела людей, погибших от  горчичного газа, были названы жертвами проказы.

Даггон приводит выдержки из пары дневников, авторы которых сомневались в правоте действий итальянских войск — например, в связи с историей, когда Акилле Стараче, партийный секретарь, использовал эфиопских заключенных в качестве живых мишеней, стреляя сначала в половые органы, а затем в грудь, - однако подавляющее большинство комментаторов были далеки от критических замечаний.

Как следует из многих цитат, приводимых исследователем, Муссолини в тот момент становится олицетворением итальянской национальной гордости и достижений страны. «Правильно, что мы ищем место под солнцем,- пишет один из авторов, - сегодняшняя Италия — это нация, это люди, сознающие свою ценность, которые знают, чего они хотят и как этого добиться. Италии пятнадцатилетней давности больше не существует. Она умерла».

Война в Эфиопии дала режиму повод надеяться, что из итальянцев можно сделать агрессивных, хорошо дисциплинированных и фанатичных членов нового общества. Кроме прочего это означало, что нужно избавиться от «буржуазных» привычек, таких как рукопожатие (его провозгласили «мягким» и англо-саксонским, и заменили фашистским салютом) или формальное обозначение улиц (подобное английскому line Lei  было заклеймено как «иностранное заимствование» с коннотацией низкопоклонства).

Распивание кофе называли пережитком прошлого (попытка уничтожение этой итальянской привычки, пожалуй, были еще более безнадежны, чем все прочие подобные реформы). Муссолини говорил о намерении сделать итальянцев менее «милыми» и более «одиозными, жесткими и непримиримыми»

В апреле 1937 года, узнав о многочисленных сексуальных связях, возникающих между солдатами и эфиопскими женщинами, он запретил браки между белыми итальянцами и чернокожими. Как писал 26-летний фашистский журналист Индро Монтенелли, поступивший на войну добровольцем: «Мы никогда не будем доминировать, если не разовьем чувства своего главенства. Нет братанию с неграми... Нет снисхождению или любовным интрижкам... Белые должны командовать». Такие убеждения, правда, не помешали Монтенелли потратить 500 лир на приобретение 12-летней девочки у ее отца в качестве «жены», но вполне согласуются с тем, что, возвращаясь на родину, он бросил свою «супругу».

Завоевание Эфиопии и одновременное широкомасштабное вмешательство в гражданскую войну в Испании взвалило на государство непосильное финансовое бремя, что делало невозможным инвестирование в военную технику и расширение парка вооружений. Муссолини считал свою армию непобедимой и никто не смел возразить ему. В беседах с Петаччи дуче свысока подсмеивался над другими европейскими народами: об англичанах он писал, что это «отвратительные люди... Думают только задницей», и что «люди, которые ходят с зонтиком», «никогда не смогут понять ... моральное значение войны»; испанцы- « ленивые, вялые»; Франция - «смесь рас и подонков, убежище для трусов», а сами французы -  «бесхребетные и безвольные люди, ослабленные «алкоголем и сифилисом». Только итальянцы и немцы были, по мнению диктатора, в состоянии «любить это высшее, неумолимое насилие, которое является главным двигателем мировой истории»

В 1939 году Муссолини, наконец, понял, что итальянские вооруженные силы плохо обучены, что техника устарела и армия испытывает острую нехватку оружия и боеприпасов, все это делает ее крайне уязвимой в большой европейской войне. Подчиняясь обстоятельствам, Муссолини провозгласил, к облегчению большинства итальянцев, позицию «невоинственности».

Тем временем победы Германии следовали одна за другой. Муссолини все более и более раздражало отсутствие в итальянцах военного энтузиазма: «Я должен сказать, меня от них тошнит. Они трусы и слабаки... Это разочаровывающее и душераздирающее зрелище, видеть, что я не смог изменить этих людей, воспитать в них стойкость и мужество!»

Общественная реакция на объявление войны Франции и Великобритании 10 июня 1940 года была неоднозначной. И скептики имели все основания для сомнений.

Если попытки атаки на Францию были провалом, то вторжение в Грецию стало настоящей катастрофой. Вместо ожидаемой молниеносной победы плохо подготовленные итальянские войска несли огромные потери, в то время как британцы, воспользовавшись случаем,  громили итальянцев в Ливии и Эфиопии. Вмешательство Гитлера, правда, спасло ситуацию, однако легкость, с которой немцы вытеснили англичан из Греции и победы Германии в Северной Африке, только сыпали соль на раны итальянской гордости.

Письма и дневник, которые цитирует Дагган, теперь меняют тональность. Сомнения и скептицизм теснят патриотические настроения. Во время посещения раненых в больнице Муссолини  был встречен криками «Убийца!» (второе посещение обошлось бес эксцессов и вновь демонстрирует исключительную поддержку диктатора, правда, тогда часть раненных была заменена на переодетых полицейских).

Дагган пишет о ликовании и радости, которыми сопровождалось свержение Муссолини  после вторжения союзных войск. Фашистское движение словно растворилось в воздухе. Корнер показывает, что повседневные фашистские практики исчезли из быта большинства людей задолго до падения режима в 1943 году.

Фашизму в Италии не удалось победить коррупционные начала местной и региональной политики, поэтому режим оказался прежде всего способом достижения личных и финансовых амбиций местных дельцов.

Так же, как в XIX веке национально ориентированная идеология либерального государства  пыталась «создать итальянцев», так в  ХХ-м  диктатура пыталась «создать фашистов». Обе попытки в конце концов провалились. Итальянцы капитулировали в сентябре 1943 года, массы встретили это известие с огромным облегчением. Правда, за этим последовало разочарование действиями немцев: Германия не только оккупировала страну, но и  использовала итальянских военных на принудительных работах на заводах и полях. Режим, начавшийся с насилия над народом, закончил тем же.

Дуче был освобожден из плена немецким спецназом и, при поддержки Германии, возглавил  марионеточный режим на севере. В это же время по всей стране разворачивается движение сопротивления, ведутся ожесточенные бои. Муссолини и Петаччи попали в плен к партизанам и были расстреляны при попытке к бегству. Их обезображенные тела подвесили за ноги к перекрытиям автозаправочной станции в пригороде Милана под улюлюканье и восторг толпы, которая, вполне вероятно, состояла из тех же людей, которые совсем недавно бились в экстатическом восторге, приветствуя вождя.

 

Перевод Екатерины Туповой, студентки ГУ ВШЭ, проходившей практику в MoReBo.