Во все времена во всех культурах одним из важнейших вопросов, говоря словами нашего крупного поэта, был: «что есть красота/И почему ее обожествляют люди?/Сосуд она, в котором пустота,/Или огонь, мерцающий в сосуде?» Вопрос действительно важный и очень по-разному разрешавшийся в разные эпохи. Можно не углубляться далеко в седину веков, а представить себе стройную девушку в короткой облегающей юбке, с заголенным животиком и пирсингом в пупке, спокойно идущую по улице Москвы, например, в начале 1970-х годов. Ее даже не стали бы доставлять в милицию – отправили бы прямиком в психушку.
Определение понятия красоты, как и следующего рука об руку с ним понятия безобразного, - дело отнюдь не простое. Оно требует и философской углубленности, и владения огромным культурно-историческим материалом. Серьезный шаг был предпринят коллективом итальянских авторов под руководством знаменитого Умберто Эко, так появились на свет два увесистых изумительно иллюстрированных тома – «История красоты» и «История уродства». Сейчас они, благодаря усилиям издательства «СЛОВО/SLOVO», стали доступны и нам. Истории имеют ограничения: временное – от Древней Греции до наших дней, и цивилизационно-пространственное – речь идет исключительно о западной культуре. Устроены труды следующим образом: авторский текст, сопровождаемый соответствующими иллюстрациями, подкрепляется выдержками из трудов философов, искусствоведов, писателей, поэтов.
Прекрасное против желанного
Итак, красота. Эко начинает с понятийного хоровода, в результате которого проясняются сущностные черты феномена красоты. Прилагательными «прекрасное», «возвышенное», «восхитительное», «величественное» и им подобными словами мы определяем то, что нам безусловно нравится. В этом отношении прекрасное оказывается равным хорошему. В обыденной жизни хорошим человек называет то, что ему не просто нравится – этим он хотел бы и обладать. Оказывается, хорошего в нашей жизни невероятно много: это и разделенная любовь, и праведно нажитое богатство, и изысканная еда и т.д., и т.д. Нет ничего неестественного в том, что все это хотелось бы иметь. Человеческое, слишком человеческое! Хорошее, добро – это то, что пробуждает в человеке желание. Скажем, рассуждая о некоем хорошем, добром поступке, мы проявляем желание совершить нечто подобное. Дальше происходит удвоение смысла. Хорошими, добродетельными мы называем и поступки, которые соответствуют высоким принципам, но они оказываются сопряженными с неприятностями, а то и более серьезными издержками. Например, героическая гибель воина, самоотверженность ухаживающего за прокаженными и т.д. Подобными деяниями человек в основном предпочитает восхищаться, но в силу присущих ему трусости и эгоизму не хотел бы, чтобы они выпали на его долю. Тоже: человеческое, слишком человеческое! Таким образом, существует разряд очевидно добродетельных поступков, которыми нам нравится больше восхищаться, чем совершать их. Именно их мы и называем прекрасными.
Когда человек начинает искренне восхищаться чем-то, чем не хотел бы обладать, речь может идти о Красоте. Все дело в бессмысленности и бескорыстии. Красота – это то, что не для чего. Как писал еще один наш крупный поэт: «Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать». Красота, как и Свобода, не может производить ничего, кроме самой себя. Они выше обыденности. Страсти – алчность, ревность, зависть, жажда обладания, - которые терзают человека, не имеют отношения к чувству Прекрасного. Чувство Красоты принципиально отлично от желания. Хорошая иллюстрация – афоризм неповторимого Дона-Аминадо: «Натощак любоваться восходом солнца – это я еще допускаю. Но любоваться натощак закатом солнца, это уже просто брехня».
Авторы не исходят из заранее определенной идеи Красоты, они показывают, что именно люди в разные эпохи на протяжении тысячелетий считали Прекрасным. И еще одна особенность этого исследования. Установленная современной эпохой жесткая связь между Красотой и Искусством ставится здесь под сомнение. Многие эстетические теории признают только Красоту искусства, ставя гораздо ниже Красоту природы, однако были целые эпохи, когда дело обстояло ровно наоборот. Таким образом, перед нами история Красоты, а не история искусства, рассуждения об искусстве приводятся лишь там, где они увязывают Искусство и Красоту.
Тут же делается очевидным парадокс: весь документальный материал истории Красоты состоит исключительно из произведений искусства. Эко отвечает без обиняков: потому что именно художники, писатели, поэты, философы во все века рассказывали о том, что они считают прекрасным, а крестьяне и ремесленники нам таких свидетельств не оставили. Правда, когда исследователи начинают приближаться к сегодняшнему дню, в оборот вводятся документы, которые не могут быть отнесенными к сфере эстетического: образы кино, телевидения, рекламы.
Открывается том очень красноречивыми сопоставительными таблицами, представляющими идеальными для разных эпох типами женской и мужской красоты. Например, таблица «Венера обнаженная» начинается изображением изваяния ужасающей с сегодняшней точки зрения Венеры Виллендорфской XXX тысячелетия до н.э. и, пройдя сквозь века, завершается фотографией обнаженной Моники Беллуччи. Таблица «Адонис обнаженный» открывается мужскими изваяниями VI века до н.э., завершается мощными торсами Марлона Брандо и Арнольда Шварценеггера. Далее представлены разновременные образы Венеры и Адониса одетых, их лица и прически, эволюции образов Марии и Иисуса, короля и королевы.
Однако труд оказался бы крайне плоским, остановись он лишь на такого рода сопоставлениях. В нем затрагиваются многие аспекты феномена Красоты, в том числе и такие, которые позволяют по-другому посмотреть на большие исторические эпохи. Так, например, за Средневековьем прочно закрепилась репутация «темных веков». С освещением улиц и домов действительно были серьезные проблемы, однако темень, пройдя в частности через лучезарную эпоху Возрождения, просуществовала вплоть до изобретения электричества. Средневековый же человек был близок к гармонии, он видел себя окруженным лучезарным светом. Средневековые миниатюры просто светятся сами по себе, чего не скажешь о живописи, скажем, XVII века. В зрелый период Средневековья было сформулировано, что необходимо для Красоты: пропорциональность, целостность и claritas (ясность), то есть свет и лучезарность.
Наступает момент и Красота превращается в религию. В середине XIX века начинается наступление индустриального мира, города меняют свой облик, появляется толпа, зарождаются классы, которые никоим образом не соприкасаются с эстетической сферой, стремление к функциональности становится серьезной побудительной силой. Художник не мог не почувствовать себя оскорбленным, его враждебность нацелилась на все, вплоть до распространяющихся демократических идей. Так складывается эстетическая религия, согласно которой Красота – это самодовлеющая ценность, которая достигается любой ценой. В эстетическую сферу вовлекается то, о чем в былые века не могло быть и речи: болезнь, преступление, смерть, все мрачное, демоническое и ужасное. Восторжествовала ностальгия по эпохам упадка, например, распаду Римской империи или длительному разложению Византии, поэтому определяющую культурную атмосферу и назвали декадансом, который господствовал в Европе вплоть до первых десятилетий XX века.
Очень важно, что авторы проводят принцип: Красота никогда не была чем-то абсолютным и неизменным, она разнообразилась в зависимости от страны и времени. Речь не только о физической Красоте – человеческой или природной, но и Красоте Бога, святых, концепций, идей.
Неистовость безобразного
Определить безобразное оказывается сложнее, чем прекрасное. Чаще всего первое определяли в противопоставлении второму. В результате вышло так, что представлениям о красоте посвящено большое количество теоретических трудов, позволяющих увидеть, как ее трактовали в самые разные эпохи, а историю уродства приходится строить на основе визуальных и вербальных изображений явлений и людей, которые в ту или иную эпоху считались уродливыми.
Долгое время избирался самый простой путь: отталкиваясь от некой неизменной модели прекрасного, создавалось представление о безобразном. Мы уже упоминали, что для Фомы Аквинского составляющими прекрасного были пропорциональность, целостность и ясность (сияние). Целостность здесь важна потому, что через нее вещь должна явить все свойства, сообщенные материи ее формой. Таким образом, безобразным становится не только нечто непропорциональное (например, карлик с большой головой), но и существа, которых Фома называл «мерзостными» в силу их «ущербности» (например, человек, не имеющий одного глаза).
Со временем исследователи обнаружили слишком много форм отталкивающего (смерть, пустота, ужасающее, преступное, призрачное, дьявольское, колдовское и т.д.), чтобы оставаться на точке зрения, что безобразное – это всего лишь механическая противоположность прекрасного.
Умберто Эко идет на яркий, но продуктивный лингвистический опыт, который достоин быть воспроизведенным полностью: «Если мы рассмотрим синонимы прекрасного и безобразного, то увидим, что прекрасным считается все миловидное, красивое, приятное, благообразное, привлекательное, очаровательное, пленительное, блистательное, удивительное, гармоничное, восхитительное, изящное, изумительное, чарующее, великолепное, поразительное, утонченное, исключительное, превосходное, сказочное, волшебное, обворожительное, фантастическое, феерическое, живописное, роскошное, возвышенное, ослепительное; а безобразным – отвратительное, ужасное, омерзительное, неприятное, неприглядное, нелепое, ужасающее, мерзкое, непристойное, непотребное, похабное, неприличное, отталкивающее, жуткое, мерзопакостное, мерзостное, чудовищное, страховидное, страхолюдное, страшное, кошмарное, противное, невзрачное, неказистое, тошнотворное, некрасивое, тяжелое, неуклюжее, гнусное, гадкое, гадостное, негожее, одиозное, паскудное, поганое, паршивое, уродливое, уродское (не говоря уж о том, что ужас может возникнуть и в сферах, традиционно относимых к прекрасному, то есть в сфере сказочного, фантастического, волшебного, возвышенного)».
Эко обращает внимание на существенную деталь: если все синонимы прекрасного отражают реакцию беспристрастной, незаинтересованной оценки, то практически все слова со значением «безобразный» вызывают реакцию неприязни, а то и сильного отвращения, ужаса, испуга.
В результате исследователь выбирает свой путь. Он предлагает различать проявления «безобразного в себе» (экскременты, разлагающаяся падаль и т.д.) и «формального безобразного», в котором есть нарушение органического равновесия. Предложен красноречивый пример. Возьмем человека, у которого осталось мало зубов, нам не по себе не столько от формы его губ, сколько оттого, что рядом с сохранившимися зубами нет тех, которые должны были там быть. Третье явление, которое предлагает исследовать Эко, - это художественное изображение двух упомянутых ипостасей безобразного.
«История уродства» начинается с представлений о безобразном в классическом мире, завершается китчем, кэмпом и безобразным сегодня. Рассмотрены страсти, смерть и мученичество, чудовища и чудеса, комичное и непристойное, тема женского уродства от античности до барокко, колдовство и сатанизм и т.д. Важно отметить, что найденный метод рассмотрения феномена уродства содействует катарсическому эффекту.
Эти книги можно читать, продвигаясь от начала к концу. Можно перескакивать с эпохи на эпоху, с проблемы на проблему. В конце концов, их можно бесконечно рассматривать: восторгаясь и ужасаясь, удивляясь и содрогаясь. Но главное заключается в том, что они свидетельствуют о человеке: может быть, его цветущая сложность и дискуссионна, но он – не инфузория туфелька. Очень важная констатация, мешающая встать на путь, ведущий к сладостной простоте и чарующей примитивности.