Дилетант высшей пробы

В авторской редакции.

Дубинец Е.А. Партитура жизни. Андрей Волконский. М.: Рипол-классик, 2010. – 384 с.

Новая серия издательства «Рипол» «От первого лица» состоит из книг разных жанров. В ней уже появились дневники московской школьницы 30-х годов, а публицист Андрей Колесников написал воспоминания о своей семье.

«Партитура жизни» - книга бесед. Композитор и исполнитель Андрей Волконский вел их с журналисткой Еленой Дубинец и пианистом Иваном Соколовым в своей квартире в Экс-ан-Провансе. Автор не успел прочитать текст: расшифровка интервью завершилась за день до его смерти.

Получилась стройная композиция: глава о судьбе («Меня всегда поражала пассивность русских. Выражение «поживем – увидим» меня очень злило»), о своем творчестве (абсолютная свобода «является тормозом»), о понимании музыки и культуры («Для меня идея прогресса в искусстве неприемлема») и о композиторах. Оценки Волконского афористичны и порой несправедливы (Шопен – «мещанский салон», в Вагнере соединилось гений и злодейство, Брукнер «был очень чистый человек, без надбавок»), они напоминают, как интересным собеседником был композитор. Он говорит о двойственном восприятии Хренникова и ненавистном вибрато, нелюбви к музыкальным конкурсам и неприятии Ван Клиберна, и даже церковная жизнь касается его лично («У меня нет той звериной ненависти православных к католикам, с которой часто приходится сталкиваться и которая построена на абсолютном невежестве»).

Е. Дубинец дополнила текст публиковавшимися ранее интервью, а также текстами, надиктованными Волконским молодому композитору Ивану Великанову. К сожалению, в книге не обозначены вставки и их источники, а структура текста такова, что разобраться, где новое, а где напечатанное прежде, невозможно. Тем не менее это бесценный документ, раскрывающий взгляды и подробности жизни одной из главных легенд советской музыкальной истории. Князь из знаменитого рода Волконских, проведший юность в Париже, блестящий импровизатор, создатель сериально-додекафонных произведений, основатель ансамбля старинной музыки «Мадригал», этого пионера аутентичного исполнения в СССР, пропагандист неизвестных авторов и стилей - он повлиял на многих, даже тех, кто был старше него. И это при неисчезающем ощущении какой-то незавершенности и недосказанности, распыленности и переизбытке интересов. Он мог исчезнуть из Москвы на несколько месяцев, уехать в любимые горы Дагестана – и потом написать поразительный «Жалобы Щазы». В нем был «азарт первооткрывателя, сочетание эстетических и эстетских удовольствий», говорит знавший его Алексей Любимов.

Легенды о нем начали складываться задолго до отъезда Волконского из СССР (от некоторых – вроде того, что он был левшой и правшой одновременно, - он отмежевывается в «Партитуре»). Это была вторая смена паспорта: в 1947 году вместе с родителями 14-летний Андрей Волконский приехал из Швейцарии в СССР. Три года спустя он поступает в Московскую консерваторию, но так и смог ее окончить: был отчислен за неявку к началу учебного года. Существует несколько версий произошедшего. Так, Мария Юдина, с которой Волконский много общался и даже посвятил ей MusicaStricta, писала в 1959 году: «он не кончил консерваторию юридически, кончив ее фактически, ибо… 6 раз сдавал некие небезызвестные предметы и так и не смог… М.б., он этим и бравировал…» (Юдина 2008: 479: речь идет об истории КПСС). Сам Волконский считал причиной исключения неявку к началу учебного года – у него как раз родился в Эстонии сын.

К этому момент он уже успел стать известным и даже популярным человеком. Хотя начало не назовешь простым. Живя в Тамбове, он зарабатывал пианистом в ресторане «Цна». В Москве же дочери Плеханова свели его с семейством Тарле. Слабовидящей жене академика Андрей стал читать французские книги, «за это его кормили приличным обедом и давали сто рублей» (Пекарский 2005: 74). Хоть какой-то успех, если учесть, что отец по возвращении долгое время не мог найти никакой работы.

Титул князя производил ошеломительное впечатление на советскую публику, да и сам Волконский был очевидно не от мира сего. «Волконский привнес в нашу затхлую атмосферу европейский дух раскованности и свободы. Многих привлекал его подлинный, природный демократический аристократизм. Никаких сословных и национальных предрассудков для него не существовало. Он мог общаться на равных с московской богемой, с интеллектуальной элитой, с высокопоставленными чиновниками советских учреждений, с алкашами... Он как-то сказал мне, что его удивляет какое-то почтительное отношение к себе со стороны партийных бонз» (Голомшток 2011).

Дело было в каком-то редкостном обаянии, умении очаровать, особого рода гипнозе, действовавшим только в присутствии гипнотизера. Как вспоминал альтист Федор Дружинин, «многие, и я в том числе, испытывали к нему чувство, похожее на влюбленность. До тех пор, пока ты с ним, тебе все ясно и хорошо, и ты со всем согласен. И как только флюиды, идущие от него, исчезают, ты начинаешь возмущаться, не соглашаться, протестовать, звать на помощь устоявшиеся каноны, императивы, потому что боишься их нарушить» (Дружинин 2001: 146). Окружающих не отталкивало известное позерство молодого Волконского, о котором пишет и Юдина («…кое в чем он повинен сам, т.е. он немного бравировал эдаким парижским «бонвиванством», но, полагаю, больше было молвы, чем реальных грехов»), и Дружинин («Когда он играл на публике, многим мешала его рисовка, а иногда и откровенное ломанье. Окруженный всегда обожателями и сателлитами, Андрей сам начинал служить надетой на себя маске князя, снобирующего аристократа-гения»).

Главным оставалась музыка – и тут судьба обещала так многое, что впору вчинить истории очередной иск: почему не создала условий таланту? Зачем выталкивала его из профессиональной среды?

После исключения из консерватории Волконского тут же приняли в Союз композиторов. И хотя Хрущев упомянул его в манежно-погромной речи, запрета на профессию не последовало. Волконский продолжал играть в Консерватории, его произведения, как члена СК, порой исполнялись публично, он зарабатывал музыкой для кино (чем спасались многие будущие классики, от Вайнберга до Шнитке), писал для мультипликационных и художественных фильмов. Среди работ – популярная в 60-е комедия «Три плюс два» и культовый «Мертвый сезон». Жаль, что о киномузыке, как и о записях в студии Термена, в книге упоминается вскользь. Впрочем, советским годам посвящено много страниц. Изначально Волконский хотел говорить о старинной музыке, и только стараниями собеседников «Партитура» оказалась о жизни, а не главном увлечении героя, мечтавшего о книге «Уроки прошлого» (в итоге так называется четвертая часть). Желание рассказать о любимом увлечении не лишило Волконского критического настроя. Свою карьеру на Западе он считает несложившейся, хотя не говорит как о неудачной попытке организовать и там некий аналог «Мадригала», ансамбль HocOpus. «Он не аутенист, - говорит о Волконском восхищающийся им как музыкантом Алексей Любимов. - Собирая историческое знание, он пользовался им не систематически, а избирательно, фантазируя на темы. Дилетент высшей пробы, он не хотел встраиваться в исполнительские школы, не примкнул ни к одной ветви аутентичного исполнительства, и из-за этого многое потерял в исполнении».

Катастрофически малое количество написанного Волконский объясняет тем, что еще перед эмиграцией испытал кризис как композитор[1]. Возможно, в связи с этим после монографического фестиваля в Ла Рошели Волконский разочаровался в своих прежних произведениях и решил полностью сменить стилистику. Но новые опусыне были восприняты вовсе.

Наступившему молчанию, разреженному лишь редкими композициями, выглядящим трагическим для истории отечественной музыки, посвящено немало откликов современников. По словам Любимова, «Волконский не ставил никаких целей при сочинении музыки, он не думал о перспективе, о том, куда бы направить свои стопы». Кто-то видит причину в том, что Волконский был сибарит, «от природы ленив и вел жизнь хаотичную», и вообще - «мог вполне и не писать» (Маркиз : 163, 172). Главной оставалась жизнь – еда, коньяк, путешествия. Он мог всю ночь слушать Моцарта, хорошо бы вдвоем, но за партитурой просидеть ночь не мог, в нем, на взгляд мемуариста, не было самоотверженности Шнитке или Денисова, писавших в стол.

Такая оценка вряд ли бы понравилась самому Волконскому (известно его письмо против книги Маркиза http://www.forumklassika.ru/showthread.php?t=33160&p=660263&viewfull=1#post660263). Когда Елена Дубинец пишет во вступлении о воспоминаниях, «не всегда наполненные справедливым критицизмом», он ссылается как раз на книгу Маркиза. Но так ли уж тот был неправ?

Созданный им образ близок к тому, что писали о Волконском другие. Но важнее оказывалась способность к страсти. «Самыми приятными и драгоценными для меня были минуты, а иной раз и часы, когда Андрей садился за рояль, открывал партитуру одной из месс Фрескобальди или мотета Джезуальдо и начинал с листа играть. (…) знать Андрея могут только те люди, которые видели и слышали его в этом качестве. Все недостатки и, если хотите, даже пороки, в которых не без основания обвиняли Андрея, исчезали, и перед вами сидел и играл истинный музыкант, сам получающий и дарящий присутствующему слушателю подлинное наслаждение музыкой. (…)

Кто чувствовал, что скрывается под этой маской и кривлянием, тот находил оправдание, других же это бесило». (Дружинин 2001: 149). Дружинин также вспоминает, что «Андрей к признанию своей исключительности и гениальности относился с юмором и даже скептично», но знавшие Волконского утверждают, что он не был не только задирист в общении, задорен характером (что, видимо, сказалось на его французской карьере, точнее, ее отсутствии), но и чувствовал свою исключительность. В интервью он отрицает сам термин «массовая культура», видя в нем оксюморон: культура не может быть массовой, у масс нет культуры. Так что проскальзывающая в фотографии на обложке схожесть Волконского с Сальвадором Дали, который в итоге пал жертвой любимого им масскульта, оказывается внешним. Если у них и было что общее, это вечная подростковость. Как заметил Волконский, «признак возраста очень простой: отсутствие любопытства»

Книге не хватает фотогалереи, которую можно найти в Интернете (http://www.openspace.ru/photogallery/5502/19218/). Полезным оказался бы и редактор, который предложил бы обосновать спорные высказывания: то Дубинец долго обсуждает с Волконским появление в русском языке слова «пиарность» (кто его слышал? на него не реагируют Интернет-поисковики), то путается в управлении (на первой же странице она указывает на отсутствующий винительный падеж во фразе  "Для меня Россия была полная абстракция"). Зато в ней есть именной указатель, что для издательств широкого профиля, каким является «Рипол-классик», заслуживающая поощрения редкость.

Жанр подобных книг-бесед популярен на Западе. Успех в России серии издательства «Азбука» «Арт-Хаус», где вышли тома о Дэвиде Линче и Чарльзе Буковском, Серже Гензбуре и Томе Уэйтсе, показывает, как востребован этот жанр среди читающей публики. Правда, быстрое закрытие серии напоминает об узости той самой культ-прослойки. В советские времена книги с интервью композиторов выходили большими тиражами. Например, сборник «Игорь Стравинский – публицист и собеседник», подготовленный Виктором Варунцем, в 1988 году издали тиражем в 10 000 экз. У книги о Шнитке Юрия Ивашкина было 5000 экз. Тираж «Партитуры жизни» уже три тысячи: подобной серии об истории советской музыки сегодня без господдержки не обойтись. Особенно когда речь о персонаже сродни Волконскому – слишком талантливом, чтобы заниматься чем-то одним, недостаточно упорным, чтобы оттачивать совершенство, сделать выбор между художественною личностью и личностью художника. Он считал себя не композитором и исполнителем, а музыкантом, и не стеснялся слова дилетант (хотя в его случае требуется определение – «гениальный». Тем самым словно оправдывалась композиторская судьба, развивавшаяся не по восходящей.

Волконский уничтожил многие свои произведения – по крайней мере, он говорил об этом. Но иногда судьба человека оказывается полнее и насыщеннее судьбы наполняющего его сочинителя. Есть мифы, которые трудно разрушить даже саморазоблачением мага.

Литература

Дружинин 2001 – Дружинин Ф.С. Воспоминания. М., 2001.

Голомшток 2011 - Игорь Голомшток. Воспоминания старого пессимиста. Окончание // Знамя, 2011, № 4 (http://magazines.russ.ru/znamia/2011/4/go12-pr.html)

Пекарский 2005 - Пекарский М. Назад к Волконскому вперед. М., 2005. http://www.opentextnn.ru/music/epoch%20/XX/?id=2756

Юдина 2008 - Юдина М.В. Жизнь полна Смысла. Переписка 1956 – 1959 гг. М., 2008.