Олег Лекманов: «В мандельштамоведении до сих пор очень много дыр»

Недавно в издательстве «ОГИ» вышел почти 500-­страничный комментарий О. Лекманова, М. Котовой, О. Репиной, А. Сергеевой-­Клятис и С. Синельникова к одному из самых загадочных текстов Осипа Мандельштама — повести «Египетская марка». Корреспондент «Лехаима» встретился с Олегом Лекмановым — известным исследователем русской литературы XX века, автором ряда книг, среди которых комментарий к роману В.П. Катаева «Алмазный мой венец» (в соавторстве с М. Котовой) и биография Мандельштама в серии «ЖЗЛ».

Михаил Эдельштейн: Почему в качестве объекта комментирования вы выбрали именно «Египетскую марку», а не «Четвертую прозу» или, скажем, «Шум времени»?

Олег Лекманов: Ответ достаточно очевиден: «Египетская марка» гораздо более сложный текст. Когда читаешь «Шум времени», то все более или менее понятно — может, за исключением каких-то реалий или цитат. А в случае с «Египетской маркой» почти у любого читателя возникает ощущение, что непонятно ничего, неясно даже, о чем, собственно, идет речь. В начале книги мы приводим большое количество отрывков из прижизненных откликов на повесть, и основное чувство первых рецензентов, современников Мандельштама, то есть людей, заведомо понимавших его лучше, чем мы, — это недоумение, причем как в Советской России, так и в эмиграции. Мне кажется, это текст, прямо-таки взывающий к комментированию.

МЭ: Были какие-то комментарии, которые вы, приступая к работе, держали в голове в качестве образца?

ОЛ: Прежде всего, комментарий Шпета к «Пиквикскому клубу» и комментарий Юрия Щеглова к дилогии Ильфа и Петрова. Они не очень похожи на то, что получилось у нас, но это именно эталонные комментарии, хотя и разного типа. Кстати, и тот и другой замечательно читаются — и это была главная наша с соавторами задача: сделать книгу увлекательной.

МЭ: Щеглов сразу приходит в голову, когда берешься за ваш комментарий. И у него, и у вас очень большой «слой эпохи»: реалии, происшествия, всякие мелочи, извлекаемые из старых газет.

ОЛ: Да, в этом мы ориентировались на Щеглова, а еще на прекрасную книгу Димитрия Михайловича Сегала о раннем Мандельштаме. Но у Щеглова была другая задача. Поколениями «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» читались как легкомысленные романы, а он хотел показать — и показал, — что это сложные тексты, уходящие корнями в литературу модернизма. Насчет Мандельштама ни у кого, кажется, не возникало сомнений, что это сложный текст, и наша задача была скорее его расшифровать и объяснить…
Если же говорить про образцы для подражания, выходя за пределы узко понимаемого жанра, то нужно назвать еще Романа Давидовича Тименчика, который большими и небольшими фрагментами, разбросанными в разных местах, всю жизнь пишет комментарий к Серебряному веку в целом.

МЭ: Вы создали в «Живом Журнале» специальное сообщество, где выкладывали комментарий по частям, и он обрастал поправками и дополнениями. Бывало ли, что появлялись люди, которых вы раньше не знали или не подозревали, что они могут быть вам полезны, и существенно помогали в работе?

ОЛ: Среди авторов книги есть Сергей Синельников, с которым я лично и до сих пор, увы, не знаком. Это «живожурнальный» человек, который просто появился в какой-то момент и начал довольно густо комментировать. И я все собирался выражать ему благодарность, а потом вдруг понял, что количество перешло в качество и он уже не помощник, а соавтор. Еще интереснее получилось с другим соавтором, Ольгой Репиной. Я с ней когда-то учился на филфаке Московского педа, но мы не виделись много-много лет. Она заходила под своим ником, замечательно комментировала и только ближе к концу, когда я попросил ее представиться, чтобы упомянуть в числе авторов, назвала себя. Два автора из пяти — сами считайте, много это или мало.

МЭ: Вы говорите про исключительную сложность «Египетской марки». В чем ее уникальность на фоне других текстов русского авангарда 1920-х годов: Андрея Белого, Константина Вагинова?

ОЛ: Ответ, боюсь, будет очень банальным. Уникальность в том, что эта повесть написана Мандельштамом, мышление которого вообще чрезвычайно прихотливо и не слишком похоже на мышление даже самых близких ему современников. Есть и еще один существенный момент — к сожалению, в книге мы написали об этом недостаточно подробно. «Египетская марка» писалась в тот период, когда у Мандельштама была стиховая пауза. Это своего рода сублимация поэзии, и сложность повести еще и отсюда.

МЭ: Вы Мандельштамом занимаетесь уже лет двадцать, и «Египетскую марку», разумеется, читали много раз. Сами для себя вы сделали много открытий в процессе комментирования?

ОЛ: Должен сказать, что я не очень люблю «Египетскую марку». Мой любимый роман XX века — «Доктор Живаго». Я настолько его люблю, что могу ходить рядом, собирать крохи, искать мелкие подтексты, но всерьез заниматься им не буду, потому что я немедленно начну быть крайне субъективным, во всем Пастернака защищать и так далее. Мандельштама я тоже очень люблю, но как раз к этой вещи отношусь с холодком, считаю, что она переусложнена. Здесь я, впрочем, не одинок: как известно, Надежда Яковлевна Мандельштам тоже эту повесть не любила, полагая, что в нее перешла энергия от стихов и в результате получилась не проза и не стихи, а нечто межеумочное.
Если говорить об открытиях, то в них и состоит наслаждение от комментирования. Не знаю, насколько это передалось читателю, но буквально в каждом фрагменте — а иногда и по два-три раза на фрагмент — я произносил «ох!», находя что-то любопытное.
Правда, иногда оказывалось, что это «ох!» было сказано уже до меня другими исследователями. О «Египетской марке» писали филологи такого уровня, как Берковский, Сегал, Ронен, Тименчик, Кацис, Левинтон, Татьяна Владимировна Цивьян — понятно, что они многое уже сказали. Я вообще не понимаю стонов и криков: «Ах, у меня украли подтекст!» Мне кажется, к этому надо относиться с радостью: если кто-то переоткрыл твое, значит оно убедительно. Я не альтруист, я не люблю, когда у меня из кармана воруют кошелек. Но если кто-нибудь завтра случайно процитирует что-то из нашего комментария как свое — расстраиваться не буду.

МЭ: Насколько принципиально для понимания «Египетской марки» вписать ее в ту общность, которая называется «русско-еврейской литературой»?

ОЛ: Безусловно, в «Египетской марке» много фрагментов, которые так или иначе связаны с бытованием евреев в Петербурге — и не только в Петербурге. Об этом писали многие: замечательный, рано умерший пушкинист Александр Фейнберг, Сегал, Тименчик, Кацис. Ссылки на эти работы в нашей книге присутствуют, и все подобные фрагменты, разумеется, прокомментированы. Но для меня еврейская тема, если честно, не была самой актуальной, я старался соотносить такие эпизоды с остальными пластами текста. Я хочу напомнить то место из воспоминаний Бориса Кузина, где любивший Мандельштама Клычков говорит Мандельштаму: «А все-таки мозги у вас, Осип Эмильевич, еврейские» — и Мандельштам, смеясь, ему отвечает: «Да, мозги у меня еврейские, а писатель я русский».

МЭ: Какие основные задачи стоят сейчас перед мандельштамоведением?

ОЛ: Удивительным образом, несмотря на количество написанного о Мандельштаме, в мандельштамоведении до сих пор очень много дыр. Биографию Мандельштама я написал потому, что такой книги не было, хотя подходы, конечно, были, и почти сразу же после меня хорошее мандельштамовское жизнеописание выпустил Ральф Дутли. Комментария к «Египетской марке» — не было. До сих пор нет приличного издания воспоминаний о Мандельштаме. Хорошо издана Н. Я. Мандельштам, есть прижизненное издание мемуаров Герштейн, но очень многие воспоминания о поэте не собраны и не откомментированы. Сборник «Осип Мандельштам и его время», который подготовили Вадим Крейд и Евгений Нечепорук, очень слабый, а другого просто нет.
Нужно закончить наконец Мандельштамовскую энциклопедию — давний проект Павла Нерлера. Я не думаю, что в нашей ситуации возможно такое издание, как Лермонтовская энциклопедия, но пусть это будет сделано лучше, хуже — важно подвести какие-то итоги, чтобы можно было работать дальше.
И конечно, задачей номер один по-прежнему остается академическое собрание сочинений Мандельштама. Есть разные паллиативы — но такого собрания нет. Это странно, Мандельштам — не Андрей Белый, он написал горстку стихов, немножко прозы плюс рецензии и переводы. Казалось бы, все это вполне можно собрать и нормально откомментировать, но этого не происходит просто по каким-то личным причинам, потому что прекрасные люди и преданные Мандельштаму текстологи никак не могут между собой договориться. А теперь — после смерти лучшего специалиста почти по всему на свете и по творчеству Мандельштама в частности, Михаила Лео­новича Гаспарова, — надежд почти не осталось.