Владимир Войнович: "Мне было 14 лет, когда я спросил бабушку: “Бабушка, что ты думаешь о Сталине?”. Она сказала: “Думаю, что бандит”.

26 сентября исполнилось 80 лет писателю Владимиру Войновичу. 

Его первая повесть “Мы здесь живем” появилась в “Новом мире”. В 1962 году был принят в Союз Писателей. С конца 60-х принимал активное участие в движении за права человека. Повергался преследованиям.
Роман “Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина”, писавшийся с 1963 года, ходил в самиздате. Полностью книга была опубликована в 1975 в Париже. В 1974 Войнович был исключен из Союза писателей СССР, но принят в члены Пен-клуба во Франции. В декабре 80-го был выслан из СССР, а в 1981 лишен советского гражданства. Жил в Германии и США, сейчас живет под Москвой. Главные произведения: трилогия о Чонкине, роман “Москва-2042”, автобиография “Автопортрет”.
Голос писателя много раз звучал на волнах РС. Вот что Владимир Войнович говорил в передаче Ивана Толстого «Алфавит инакомыслия»:

Владимир Николаевич, нужно родиться  инакомыслящим или можно  им стать?

-  Я думаю, что бывает и так, и так. Можно и родиться, можно и стать. Дело в том, что инакомыслящие, как некая группа людей или некая общность людей, они   очень разнородные. Конечно, настоящий  инакомыслящий это тот, кто родился, который смотрит иначе. А есть такие, которые по обстоятельствам приспосабливаются. Но подлинное инакомыслие, это когда человек думает  не так, и, тем самым, никак не может угодить обществу.

Инакомыслящие, как и все прочие, бывают серьезные, упертые, упрямые, принципиальные люди, а бывает инакомыслие,  связанное с общей ироничностью человека. Вот у меня такое впечатление, что вы – не упертый инакомыслящий, а просто от природы человек  ироничный, который не может думать в унисон с партией, правительством и идти по какому-то заасфальтированному, бетонированному пути. Вам все время  милее какая-то иная дорожка.

- Я, пожалуй, как-то попробую конкретизировать. Бывает, что инакомыслие идет от того, что человек думает. Скажем, очень многие люди, которые верили в коммунизм  и читали усердно Маркса и Энгельса, потом столкнулись с тем,  что   действительность не совпадает. Они разочарованные, иногда возмущенные, становились инакомыслящими по этой причине. А есть такое, оно натуральное,  даже не думаешь и не хочешь им быть.

Но  вот я описал случай, когда мне было лет 16. У нас демонстрация должна была быть – Первомайская или Октябрьская. Решали, кто понесет какое знамя, транспарант, портрет. И мне хотели дать какой-то портрет. А  там кто-то выступил и говорит, что  мне давать нельзя. Почему? “А он его выкинет по  дороге”. Я, когда услышал про это, очень обиделся, потому что я бы, конечно, не выкинул его. Но что-то он во мне разглядел такое, что я был на это способен.
И то же самое с советской властью, например. Я Сталина не любил с детства. Но никакого протеста не выражал. Ленин мне тоже не нравился. На членов Политбюро   смотрел… Ворошилов казался мне ничего, более или менее, Калинин с козлиной бородой, вроде, тоже симпатичный дедушка.

Я политикой не интересовался. Мне было уже 20 лет, когда арестовали Берию. Я служил в Польше, после дежурства спал, потом вышел, мне дневальный говорит:  “Знаешь, Берию арестовали”. А я говорю: “Знаешь, он мне всегда не нравился”. Я не знал, что Берия сделал, я знал, что он какой-то человек наверху, но вот он мне чем-то не нравился. И советская власть - ну вот просто не нравились эти плакаты, эти портреты. Потом я уже стал сознавать, что это такое и почему мне это не нравится. А то просто не нравилось. И как-то попадал, бывало, впросак.

А что ваш  жизненный опыт подсказывает: инакомыслие идет от ума, от совести,  от вкуса?

- Я бы сказал, что сначала оно у меня шло от вкуса, пожалуй, потом от какого-то   знания. Когда я узнал, что мой отец сидел, я как-то верил, что мой отец хороший человек, и не думал, что он сидел за что-то. Стал думать. Сначала меня просто эстетически все это раздражало, эта пропаганда навязшая. И когда о Сталине писали, что он такой великий, про него много рассказывали, что он корифей всех наук, что он читает по 400 страниц каждый день при том, что он руководит, что он не спит никогда. Начинал думать. Думаю: чушь какая-то. И мне он не нравился. Мне было 14 лет, когда я спросил бабушку: “Бабушка, что ты думаешь о Сталине?”. Она сказала: “Думаю, что бандит”. Я так обрадовался, потому что все вокруг меня (или так мне казалось) были очень высокого мнения о Сталине.
Потом – от ума, от совести тоже, когда узнаешь уже сколько зла этот режим наделал. Тогда уже включается совесть.


В августе 2012 года Владимир Войнович говорил в интервью РС том, как сбываются предсказания, сделанные в его сатирической антиутопии «Москва-2042».

Думали ли вы увидеть многое из того, что вы напророчили на 2042-ой год, уже в 2012 году?

– Да, всего 30 лет осталось до 42-го года... Честно говоря, не думал. Я описывал то будущее, которое - я надеялся - никогда не наступит, поскольку это была не утопия, а антиутопия. А теперь действительность, кажется, уже превосходит то, что я там написал. У меня там правит КПГБ – Коммунистическая партия государственной безопасности, и еще там есть пятиединство: государственность, безопасность, религиозность... Я слышал не раз, что нашего патриарха, кстати, называют отец Звездоний. Но та глупость и пошлость, которая становится сейчас знаменем нашего времени – этого ожидать было невозможно. Издаются какие-то дурацкие законы, идут какие-то чудовищные суды, вот этот пресловутый суд над Pussy Riot... Это все превосходит любую, даже ненаписанную сатиру.

"Москва 2042" увиделасвет в 1986 году; перелом, перестройка. Сейчас многие в России говорят о грядущем переломе. Видите ли вы его?

– В 1986 году перестройка только забрезжила. Но уже тогда, при первых ее шагах, я на нее смотрел с большой надеждой. Если вернуться к роману – с тех пор я стал думать, что все-таки действительность уходит в другую сторону, и, слава богу, всё будет не так, как в моем романе. А потом смотрю - нет, какие-то вещи возвращаются как бы к моей выдумке, как будто кто-то не хочет, чтобы действительность ушла слишком далеко. Я не приписываю себе славу пророка, но какие-то вещи становятся пророческими. И 1986 год с теперешним временем сравнивать будет неправильно, потому что начало перестройки - это начало надежд. А теперешние события ввергают в отчаянный пессимизм, когда хочется и плакать, и смеяться.