Затяжной прыжок Валентина Зверовщикова

Не подумайте, что речь о спортсмене-парашютисте. Просто сообщение о рекордном прыжке из стратосферы совпало для меня с открытием нового имени в литературном Иркутске. И подумалось, что автор книг, уже прочитанных на два раза и всё ещё не отпускающих от себя, тоже совершает своего рода затяжной прыжок. Только это не свободное падение вниз со скоростью реактивного самолёта, а медленное движение по заветной вертикали художника – вверх. А «парашютом» служит, чтобы завершить сравнение, талант. Но от земли до неба, как известно, дальше, чем от неба до земли. Впрочем, может, и потому ещё прыжок затяжной, что грани таланта затягивают Зверовщикова в разные творческие сферы. То в актёрство, то в режиссуру, то вот и в писательство…

Две первые книги – «Зима в Кюрасао» и «Какая-то у вас работа дурацкая!» – изданы в Петропавловске-Камчатском, городе, где автор как раз и выполнял «дурацкую работу», будучи художественным руководителем театра драмы и комедии на Камчатке. А третья, под названием «Дичь», вышла в нынешнем году уже в Иркутске, куда Зверовщиков десантировался в качестве худрука театрального училища и где уже поставил на вампиловской сцене комедию Шекспира «Укрощение строптивой». Что ни говорите, а по первой ипостаси он режиссёр, чем и стал известен в театральном мире России. По первой – да, но по главной ли? На писательской стезе он смотрится отнюдь не новобранцем. Не по причине членства в Союзе российских писателей, а по мастеровитости и притягательности своей прозы и драматургии.

Стиль, язык, интонация – всё незаёмно. Перо лёгкое, глотаешь страницу за страницей на одном дыхании. Подумалось: если это и беллетристика, то отменного качества. С захватывающей интригой в каждом произведении, будь это роман, повесть, рассказ или пьеса. Наверняка первая профессия помогает выстроить любой сюжет как увлекательное виртуальное зрелище. Так живописать словом события, характеры, взаимоотношения, так выстраивать диалоги, что ты вдруг ощущаешь себя в гуще происходящего и даже как бы его участником, проникаясь скрытой болью автора, под силу только настоящей литературе. На поверхности, действительно, дичь, над которой можно вволю позубоскалить. Не зря это слово в названии. А из глубины пробивается другое – жуть. Сам автор предельно сдержан, скорее даже отстранён, эмоций своих не открывает. Зато читателю становится не до смеха.

Это относится и к роману «Корова Стеллера, или Проверка правописания по-французски», и к рассказам «Бассейн» и «Папка Индиры» в той же третьей книге, показавшейся мне наиболее цельной. И даже к очень смешной повести «Капустник для губернатора», сюжетом для которой послужила реальная история, изменившая место жительства автора. А может, и судьбу, и без того, похоже, не безоблачную. К лучшему или худшему, не мне судить. За нелепым, анекдотичным случаем встаёт такая «картина маслом» о жизни сегодняшней, что, как теперь говорят, мало не покажется. Если, конечно, дать себе труд поразмыслить над ней. Причём не столько о пороках власть предержащих, сколько о своей реакции в нестандартных ситуациях, когда задето наше человеческое достоинство.

Время действия романа – канун первой мировой войны, год 300-летия царствования дома Романовых. Место действия – дальняя окраина России, куда из столицы надо добираться на перекладных целых два года. Камчатку, равную по территории нескольким Франциям, рвут на куски, как беззащитную морскую корову, последнюю особь которой варварски истребили в 1768 году. Франция упомянута не случайно. В центре авантюрно-исторического детектива – охота чиновника по особым поручениям Павла Клочкова за неуловимым японским шпионом Миядзаки и попутно за… французской этуалью Рашелью Бутон, знаменитой певицей, внезапно для себя загоревшейся от вулканической любви похитившего её ротмистра. Загадочные убийства множатся, и заказчик их становится известен начальнику полуострова, да нет на богача-самодура управы. Но куда больший ужас внушает экзальтированной супруге губернатора история покорения Камчатки казаками Атласова, безжалостно расправлявшимися с ительменами и прочими аборигенами, а потом и с самим атаманом и его женой. Мороз по коже от этих сцен. Даже жаль становится лихоимца, не говоря уже о его жертвах. Однако познавательно, и весьма.

Юмор плюс ироническое отношение ко многим вещам в жизни, в том числе и к себе, Виктор Некрасов считал тем, без чего нельзя жить, как без хлеба и без воздуха. «Только умные люди позволяют себе такую роскошь», – уверял он. Валентин Зверовщиков, похоже, не может обойтись без этой роскоши ни минуты. Ещё и поэтому в удовольствие читать его. Цитировать да цитировать бы с каждой страницы его театральных наблюдений из второй книги все каверзы, оговорки, нелепости и розыгрыши, вызывающие хохот до слёз. Но газетная полоса не резиновая. Разве что парочку не самых, может, смешных эпизодов для примера, зато коротких.

«В театре кукол артист с украинским акцентом спрашивает детей:

– Гадна ягодка и ещё гадна ягодка, сколько будет?

Дети отвечают:

– Две гадны!»

И следующий:

«В Мукачевский театр драмы при-ехал Брохес, знаменитый аккомпаниатор Шульженко, с сольным концертом.

Заглянул на сцену посмотреть инструмент, увидел, схватился за голову. А директор театра говорит:

– Это знаменитый рояль. На нём сам Рихтер отказался играть!»

А если хотите, что называется, животики надорвать, то сами читайте эпизоды с Колей Дубаковым и его коллегой, посетившими в  седьмом часу утра… могилу Рашидова. С Венгером и Чирвой в мгновенной сценической импровизации, с репликой Славы Степанова на спектакле «Ромео и Джульетта», с фантазиями Бори Деркача на праздниках для актёров – ветеранов войны… Много знакомых встретите в неожиданных комических ракурсах. И самого себя автор не пощадил.

Это жизнь, живая, неприкрашенная. Весёлый и грустный осадок тридцати пяти лет служения Мельпомене. И даже без прямых признаний автора видишь, как он любит своих товарищей по сцене и как готов их понять, а значит, и простить. Лично мне, правда, досадно, что писатель отдал некую дань моде на не вполне нормативную лексику. На мой вкус, эвфемизмы куда выразительнее. Отточия, конечно, что-то смягчают, важно, чтобы автор не считал распространяющуюся, как пожар, разговорно-письменную словесную накипь легитимной. Но когда сама власть общается с подчинёнными по типу: «Пусть оборжутся, растудыть и перемать!» – то это вполне реалистичная и незаменимая краска к её образу.

Ирония, гордость и боль. Тот ещё, согласитесь, коктейль. Вульгарных-то смехачей сейчас пруд пруди. А Зверовщиков, мне кажется, тем и берёт читателя в полон, что, ничего специально не педалируя, лишь привлекая наше внимание к гримасам жизни, заставляет доверчиво проглотить этот коктейль – и вдруг ощутить толчок в сердце. Не потому ли его пьеса «Трагедии первого этажа» по жанровым признакам тяготеет скорее к комедии из-за любве-

обильности её героя, художника Зункова, облепленного женщинами, как мёд пчёлами? А комедия «Как стать счастливой» на поверку оказывается драмой о душевной неустроенности шести её героинь с их неуклюжими попытками замаскировать хроническое невезение на семейном поприще. Юмором и добротой буквально сочится пьеса для детей «Улица, двор, Ваське», где соседствуют домашние любимцы и пугливые взрослые.

Рассказ о бомже Грише Кренделе с его медалью за Чехословакию-1968 и подвигом спасения из Дуная пацана-«диверсанта» исполнен поистине художественной мощи. Опять смех, разбавленный горечью послевкусия, опять дичь с жутью пополам. Заключительная фраза: «С длинных волос его капала на лицо холодная вода и смешивалась со слезами, которых никто не видел».

Так же и авторские слёзы нам не видно. Но мы с благодарностью оказываемся на какое-то время причастны к его затяжному прыжку.