«У Льва Толстого не было никакой силы, но он представлял опасность»

 

 

Самым именитым гостем только что завершившегося Московского международного книжного фестиваля стал один из известнейших современных мыслителей — французский философ, культуролог, литературовед Цветан Тодоров. Он прочел в Москве лекции о «развитии западной демократии» и о «роли интеллектуала в современном мире». Цветан Тодоров ответил на вопросы «Известий».

— На ваш взгляд, насколько важна такая форма литературной жизни, как фестиваль? 

— Для самого творчества она никакой роли не играет, но, чтобы книги существовали, нужно встречать публику, других авторов.  

— Вы уже бывали в Москве?

— Это второй приезд. Первый раз я приехал в СССР из Болгарии в 1959 году (Цветан Тодоров эмигрировал во Францию в 1963-м. — «Известия»). Конечно, это несравнимо: другой город, другой мир. Тогда мне было 20, я интересовался литературой. Помню, что встретил Евгения Евтушенко. Он был молодой поэт, бежал с одного выступления на другое:  как раз был период хрущевской оттепели. 

— Расцениваете ли вы русскую культуру как часть западной?

— Вообразить европейскую культуру, европейскую мысль без того, что создавалось в России, невозможно.

— Насколько русская литература представлена в сфере ваших интересов?

— Я написал предисловие к собранию сочинений Марины Цветаевой. У меня также вышла книга «Марина Цветаева: Исповедь. Жить в огне». Цветаева не оставила автобиографии, но она много рассказывала о себе в письмах и дневниках. Я попробовал собрать эти свидетельства. Книга была переведена на несколько языков. Также под моей редакцией во Франции вышло собрание сочинений Василия Гроссмана.

— После появления радиосериала BBC по роману «Жизнь и судьба» Василий Гроссман стал очень популярен в Англии. Это мода или свидетельство интереса к русской культуре?

— Интерес к русской культуре существует, но не такой сильный. Популярность Гроссмана все же нельзя назвать случайной. Он — один из лучших авторов, исследовавших тему тоталитаризма. В его произведениях содержится история политических конфликтов ХХ века — подобных авторов не так много. Интересно, что его популярность распространяется неравномерно. Во Францию приезжал с гастролями петербургский режиссер Лев Додин. Его спектакль «Жизнь и судьба» был очень успешен. Но особенно популярным Гроссман стал в Испании, это я знаю, поскольку писал предисловие к его собранию сочинений. Думаю, это потому, что в Испании знают, что такое диктатура. А во Франции этого не чувствуют так сильно.

— Кризис образования, который мы сейчас наблюдаем в России, — общеевропейская тенденция?

— Думаю, что да. Мы живем в эпоху «дикого капитализма». То, что не приносит мгновенную выгоду, считается ненужным. Это очень недальновидно.

— Ваша лекция в РГГУ называлась «Пути интеллектуала в современном мире». Могут ли интеллектуалы предложить выход из кризиса науки и образования?

— Все же это задача политиков. Дело в том, что наш взгляд на смысл человеческой жизни подвергся искажению. Торжествует идея, что человек может существовать только как отдельная личность, что смысл жизни он получает только от себя. Но на самом деле человеку, чтобы существовать, нужно признание со стороны. Господствующая либеральная экономическая доктрина этому не способствует. Я за такое общество, где к рассмотрению принимается общее благо, а не только нужды индивидуума.  

— Россия в XX веке пыталась во главу угла поставить общее благо.

— Россия — крайний случай: она учитывала общие интересы, но забыла, что этого недостаточно. Существуют еще и личные интересы. Но даже и «общими» они были в кавычках, это были интересы верхушки. Так что общая социальная устремленность была на долгое время скомпрометирована. Для нынешней ситуации характерна ориентированность на поиск выгоды, такая ограниченность для Запада неприемлема. 

— Каковы все же «пути интеллектуала в современном мире»?

— На самом деле я рассказывал о своем собственном «кривом пути». Интеллектуал не может напрямую повлиять на ход событий, но он может повлиять на сознание современников. Так случались все революции: сначала появлялись люди, у которых были свои проекты, свои сны. Затем они превращались в народное движение. Роль интеллектуалов очень ограниченна, но в то же время и великая, потому что они изменяют сознание публики. К примеру, у Льва Толстого не было никакой силы, но он представлял огромную опасность для царской державы.  

— Представители точных наук ныне обладают таким же влиянием, как философы, гуманитарии?

— Да, биологи, в меньшей степени — физики и математики. Они высказывают в прессе мнения об экологии, о будущем планеты. Это сейчас важные сюжеты. 

— Ваши труды посвящены истории литературы. А что для вас современная французская словесность, традиционная или экспериментальная?

— Я не большой поклонник экспериментальной литературы. Может быть, она существует во Франции, но я ее не знаю. Есть хорошие французские писатели, но нет одного, который пользовался бы всеобщим признанием.

— В вашей работе о фантастической литературе говорится, что в XIX веке фантастика противопоставляла себя веку позитивизма, в XX ее место заняла психоаналитика. А что произойдет в XXI веке?

— Роль фантастики уже не та, что была в XIX веке: это связано с тем, что в нашей каждодневной жизни нет места для фантазии. Поэтому нам и нужен «Властелин колец».   

— Тогда какие современные авторы кажутся вам значимыми?

— Меня интересует литература, в которой есть не просто частная жизнь двух человек, но и контекст общей истории. Например, книга финской писательницы эстонского происхождения Софи Оксанен «Очищение», это очень интересный роман и об оккупации, и о любви, и о времени. Еще один пример — «Ночь времен» испанца Антонио Муньоса Молины, тоже сложный и сильный роман о гражданской войне.

— О российских авторах не стоит спрашивать?

— Не о современных. Меня интересуют книги по истории первой половины ХХ века.