Иван Толстой: Сан-францисское издательство "Аквилон" выпустило "филологический сборник" "Мандельштам-читатель. Читатели Мандельштама". Редакторы – Олег Лекманов и Андрей Устинов. Среди авторов тематического корпуса – статьи и публикации не только последнего времени, да и не только живых авторов. Главное – что относящихся к обсуждаемому вопросу. Это мемуарная записка Надежды Мандельштам "Мандельштам-читатель", "Вергилий у акмеистов" Омри Ронена, глава из неизданной книги Евгения Тоддеса "Смыслы Мандельштама". С некоторыми публикациями мы сегодня постараемся познакомиться. А пока – поговорим с издателем сборника. Это хорошо известный нашим слушателям Андрей Устинов, филолог и руководитель "Аквилона".

 

Андрей Устинов: В 2016 году исполнялось 125 лет со дня рождения Осипа Мандельштама, и поскольку это празднование было переведено в регистр на высшем уровне, едва ли не правительственном, то хотелось сделать что-то альтернативное этому празднованию. Так появилась идея мандельштамовского сборника. Главное, чего мы добивались, чтобы это был сборник, целиком посвященный Мандельштаму, в отличие от прежних юбилейных сборников. Например, пастернаковский сборник полон материалов, посвященных современникам Пастернака, каким-то посторонним людям или семье.

 

А вторая идея заключалась в том, чтобы он был тематическим. Тема была выбрана строго – Мандельштам-читатель, читатели Мандельштама. И поводом для принятия решения по этой теме (решение мы принимали вместе с Олегом Лекмановым) был мемуарный текст Надежды Яковлевны Мандельштам, который я обнаружил в архиве Николая Ивановича Харджиева в Stedelijk Museum в Амстердаме, где она подробно описывает читательские пристрастия Мандельштама. Во-вторых, нам очень хотелось представить не только то, что читал Мандельштам, но и то, как читали Мандельштама его современники. Довольно хорошо известен машинописный сборник Мандельштама, который принадлежал Владимиру Лившицу (попал, видимо, к нему от Рудакова) и сохранился в архиве покойного поэта Льва Лосева. Лосев в свое время этот машинописный сборник середины или конца 30-х годов описал, и это дало повод говорить о том, что современники Мандельштама знали, его стихотворения были на слуху.

Сборник получился двоякий. С одной стороны, авторы говорят о том, что читал сам поэт, что он мог читать, откуда он мог заимствовать свои образы, темы своих стихотворений, идеи, которые отразились в его стихах и в его прозе. С другой стороны, мы хотели посмотреть на то, как поэт воспринимался современниками, причем не только его ближним кругом – об этом и так все хорошо известно и описано и самой Надеждой Яковлевной Мандельштам, и Эммой Герштейн, и Ахматовой. Нам было интересно посмотреть, как откликались на Мандельштама читатели от Полтавы до Сибири, в том числе, например, в Италии.

У сборника была непростая издательская история. Он должен был выйти в серии Stanford Slavic Studies. Этого не случилось, но, видимо, и к лучшему. Выход его задержался на год, зато он вышел как первый том известнейшей серии, раньше издававшейся издательством Berkeley Slavic Specialties под названием Modern Russian Literature and Culture: Studies and Texts. До этого сборника в серии вышло 46 томов, этот том – 47-й, а также это первый том новой серии, которую теперь издает не Berkeley Slavic Specialties, а издательство "Аквилон", также находящееся в Калифорнии. Оно издает и эту серию, и другие книги, но главная установка – на продолжение серии Modern Russian Literature and Culture: Studies and Texts, которую мне передал для издания Гарет Перкинс, за что я ему очень благодарен.

 

Иван Толстой: Я подозреваю, что не все наши слушатели знакомы с этим именем.

Андрей Устинов: Гарет Перкинс, житель города Окленда, который находится прямо по соседству с Калифорнийским университетом в Беркли, издатель не только серии Modern Russian Literature and Culture: Studies and Texts, это человек, который издавал Stanford Slavic Studies, выпустил совершенно замечательные книги под грифом Skithians Books, в том числе "Словарь русского мата" и "Русский эрот не для дам". Это человек, который внес, пожалуй, самый главный издательский вклад в развитие славистики в США. Не было бы его, не было бы ни одной из этих серий и не было бы совершенно замечательных изданий, которыми пользуются все специалисты по русской науке о литературе. Благодаря ему было издано собрание сочинений Кузмина, вышел трехтомник пушкинистики Ходасевича, вышло собрание стихотворений Николая Ивановича Моршена и многих других поэтов. В этой серии появилась знаменитая брошюра Владимира Николаевича Топорова "Ахматова и Блок", в этой серии вышел "Иверень" Ремизова и другие ремизовские книжки, двухтомник сочинений Александра Добролюбова, письма Бориса Пастернака к родителям и сестрам, и так далее. Не говоря уже о том, что все тома серии Stanford Slavic Studies,начиная с первого выпуска в 1987 году, издавались, готовились, верстались и распространялись именно Гаретом Перкинсом и его издательским домом Berkeley Slavic Specialties. Так что издание мандальштамовского сборника – это, отчасти, трибьют и ему тоже.

Идея заключается в том, чтобы продолжать эту серию и дальше, несмотря на то что он отошел от издательской деятельности, и продолжать эту серию по мере сил и возможностей. Следующие два тома сейчас находятся в состоянии подготовки и последовательно выйдут этим летом.

 

 

Иван Толстой: Мирно спящий Мандельштам. На обложке мандельштамовского сборника, вышедшего в Калифорнии, действительно изображен мирно спящий Осип Эмильевич. Рисунок П.И.Львова 1910-х годов, атрибуция Александра Парниса. Предыдущим владельцем рисунка был Александр Шлепянов.

Андрей Устинов: Моя работа посвящается несостоявшемуся изданию, которое должно было назваться "О. Мандельштам. Проза", которое готовили к изданию Евгений Абрамович Тоддес и Мариэтта Омаровна Чудакова на исходе 60-х годов в Москве. Это текст, который сохранился в архиве Харждиева в Амстердаме, и я посчитал, что для истории советского и постсоветского мандельштамоведения этот сюжет имел едва ли не переломный характер. Если бы эта книга вышла, то развитие мандельштамоведения еще в Советском Союзе пошло бы по совершенно иному пути. Поэтому я посчитал нужным напечатать эту заявку и попытаться представить ее в контексте эпохи, попытаться представить, что именно происходило в это время в советской науке о литературе. Поэтому эта статья посвящена Мариэтте Омаровне Чудаковой, с которой мне посчастливилось в свое время соавторствовать, и отчасти посвящается памяти Евгения Абрамовича Тоддеса, чью статью мы также напечатали в сборнике.

Иван Толстой: Вот что пишет Андрей Устинов в статье "О. Мандельштам. Проза": История несостоявшегося издания на фоне эпохи:

"На волне публикаторской удачи наконец-то состоявшегося издания мандельштамовской поэзии Тоддес и Чудакова взяли на себя смелость попытаться "пробить" сборник его прозы. Заручившись поддержкой обоих старших коллег, они обратились в третье по счету издательство – "Наука" – и в своей заявке довольно решительно сформулировали жалательность выпуска непоэтических произведений Мандельштама. Насколько нам известно, заявленное Тоддесом и Чудаковой издание "О. Мандельштам. Проза", прежде не упоминалось ни в мандельштамоведении, ни в истории филологии советского периода, в отличие, например, от другого нереализованного проекта того времени – двухтомного "Избранного" в издательстве "Художественная литература", инициатором которого выступила И. М. Семенко. Это предложение исходило напрямую от К. М. Симонова, отчасти официального, отчасти номинального председателя Комиссии по литературному наследию Мандельштама.

Стоит отметить, что в те же годы необходимость сходного по намерениям издания, посвященного исключительно мандельштамовской прозе, обсуждает в своей переписке Г. П. Струве. Поводом для таких размышлений послужила большая доступность текстов Мандельштама за границей по сравнению с предыдущей декадой, когда вышло в свет подготовленное им совместно с Б. А. Филипповым "Собрание сочинений". Несмотря на то что в этот первопроходческий однотомник вошли все доступные составителям произведения поэта, к началу 1960-х годов он утратил свое литературное и, в особенности, текстологическое значение, и Струве искал возможности подготовить и издать Мандельштама заново.

Если прежде случаи проникновения мандельштамовских текстов за границу были единичны, к началу 1960-х годов они широко расходились в самиздате, что способствовало началу их попадания в переписанных и машинописных копиях за пределы страны, в основном посредством дипломатической почты. Таким способом пересылки, когда материалы попадали напрямую к Струве, пользовался Ю. Г. Оксман. В 1962–64 годах он задействовал стажировавшихся тогда в Москве у П. А. Зайончковского калифорнийских аспирантов, а впоследствии известных историков Мартина Малиа и Теренса Эммонса для отправки через американское посольство найденных и скопированных им произведений Мандельштама, в том числе списка стихотворения "Мы живем, под собою не чуя страны…", благодаря чему оно стало известно и резко повысило интерес к поэту на Западе. Вероятно, именно Оксман подсказал Струве идею отдельного издания мандельштамовской прозы в самом первом своем письме, посланном в ноябре 1962 года и начинавшемся нейтральным обращением "Дорогой Н. Н": "В большой серии "Библиотеки поэта" уже лет пять-шесть "готовится"том стихотворений, но о прозе Мандельштама мы пока и не мечтаем".

Кроме того, теперь, в отличие от 1950-х годов, мандельштамовских стихотворений набиралось на целый том, и Струве раздумывал напечатать поэзию и прозу в двух отдельных изданиях. Однако эти планы сошли на нет, поскольку в результате активных переговоров Филиппова с соответствующими государственными инстанциями, возникла исключительная возможность приступить к подготовке полновесного "Собрания сочинений" Мандельштама, где проза была напечатана в одной книге с письмами, но уже в следующем переиздании была вынесена в специальный том.

Таким образом, ни тамиздатовское, ни советское отдельное издание мандельштамовской прозы не были осуществлены. То, что собрание прозы Мандельштама, предложенное Тоддесом и Чудаковой, не увидело свет, можно объяснить политическими обстоятельствами первой половины 1970-х годов, как известно, вызвавшими новый поток пристального внимания к идеологической деятельности, без экивоков включавшей науку о литературе, а также общее и повсеместное ужесточение цензуры.

Попытки издать сборник прозы Мандельштама до выхода в 1973 году "Стихотворений" в "Библиотеке поэта" были заранее обречены на провал: история "прохождения" первого советского посмертного собрания его поэзии сквозь издательские тернии подробно рассказана в обеих книгах Н. Я. Мандельштам и в ее опубликованных письмах, а дополнительные обстоятельства излагаются в соответствующих комментариях А. А. Морозова к "Воспоминаниям" и "Второй книге". Параллельная работа над книгой прозы Мандельштама – в особенности потому, что заявка была подана не в "Советский писатель", где издавалась "Библиотека поэта", а в "Науку", – могла поставить выпуск книги "Стихотворений" под угрозу невыхода. При этом Харджиев имел отношение к обоим изданиям, будучи заявлен Чудаковой и Тоддесом как ответственный редактор".

Еще одно имя в заявке – литературного функционера А. Л. Дымшица, который назван в качестве автора вступительной статьи, вряд ли является неожиданным: Тоддес и Чудакова воспользовались той же "схемой", благодаря которой издание стихотворений все-таки осуществилось. Как известно из недавней публикации переписки партийных кураторов советского литературоведения, после смены нескольких возможных кандидатур автора вступительной статьи к подготовленной Харджиевым книги, Дымшиц добровольно принял эту обязанность на себя. Несмотря на незамедлительно последовавшую критику его предисловия – эмоциональное письмо В. А. Швейцер (27 января 1974 года) и выразительный очерк Е. Г. Эткинда "Вверх по лестнице ведущей вниз", вошедший в "Записки незаговорщика" (1975), равно как и позднейшие неизменно негативные отклики, Дымшиц настаивал на том, что это был единственный возможный способ довести "Стихотворения" до типографии.

"Мы живем в сложное время, – передавал его слова Эткинд. – В руках тех, кто Мандельштама издавать не желает и ничего в нем не понимает, диктаторская власть. Наша задача – любой ценой издать Мандельштама. Любой ценой". – "Если так – не удивляйтесь, когда вам не станут подавать руки". – "Я на это шел, – по-прежнему гордо сказал Дымшиц. – Я знал, что ваши чистоплюи меня отвергнут, вместо того чтобы поблагодарить. Ну и пес с ними. Стихи Мандельштама выйдут в свет, и это моя заслуга".

В существующих изложениях обстоятельств издания "Стихотворений" совершенно отсутствует линия личных взаимоотношений Дымшица и Харджиева, которые оставались исключительно дипломатическими, несмотря на историю, случившуюся задолго до их совместного участия в продвижения сборника Мандельштама: в 1935 году Дымшиц подверг идеологической критике первый том Полного собрания сочинений Владимира Маяковского, подготовленный и прокомментированный Харджиевым и В. В. Трениным, в памфлете "Как издается Маяковский", напечатанном в журнале "Красная новь" (№9, стр. 226–239). Как замечает Э. Вайсбанд, восстанавливающий подробности выхода этого тома и критической реакции на него в советской и эмигрантской печати, "статья Дымшица была направлена прежде всего против двойственной редакторской политики Тренина и Харджиева". В частности, Дымшиц упрекал редакторов в том, что они "избегают рассматривать идеологические аспекты" отдельных произведений Маяковского, "уличая Тренина и Харджиева в редакторских и комментаторских упущениях".

Несмотря на этот уничижительный и направленный против него и его соавтора и близкого друга выпад тридцатипятилетней давности, Харджиев, обладавший прочной памятью и резким темпераментом, не отказался от кандидатуры Дымшица как автора вступительной статьи к "Стихотворениям". Более того, даже после выхода книги в "Библиотеке поэта" Харджиев не занес его в пресловутый список своих литературных врагов. О характере их совместной деятельности на последнем этапе издания свидетельствуют сохранившиеся письма 1973 года. Так, в письме от 18 октября, оперируя советской номенклатурной риторикой и жонглируя именами партийных и литературных функционеров, Дымшиц подробно пишет Харджиеву из Акавана, куда он отправился – по собственному признанию – под впечатлением от мандельштамовского "Путешествия в Армению", об окончательных перестановках в составе книги, сообщая дополнительные подробности издательской истории "Стихотворений".

"До меня сюда дошли сведения о том, будто книга О. М. идет в типографию и будто те 4 стихотворения, которые было вознамеривались снять, будут сниматься. Я убежден, что это архиглупо (ведь речь идет не о том стихотворении о поляках, которое предлагал снять Н. С. Тихонов и которое вообще в разделе предложений; его, разумеется, стоит снять). Ведь снятие этих стихов – козырь для враждебной нам белой (и черной) прессы. Почему надо снять "Наушнички, наушнички мои…" – сего никакая логика вообще объяснить не может. Вы говорили мне, что К. М. Симонов договорился с Б. И. Стукалиным об оставлении этих стихотворений. Я отсюда ничего сделать не могу. Посему прошу Вас поговорить с К. М. Симоновым (кстати, ему от меня большой привет!), как председателем комиссии по литературному наследству Мандельштама, и просить его добиться того, чтобы от Б. И. Стукалина пошла телеграмма в "Библиотеку поэта", предписывающая сохранить стихотворения, о которых возник вопрос.

Так как я в известной мере чувствую себя тоже соучастником книги и соответственным за нее, то я – вернувшись домой – также ввяжусь в это дело (напишу в инстанции), если это еще нужно будет. Но мне думается, что действовать надо сразу, чтобы потом "Библиотека поэта" не заявила – "поздно!". Вот почему я и тревожу Вас этим письмом.

В остальном, дорогой Николай Иванович, – скажу, что мне хочется Вас повидать. Хочу потолковать с вами о Хлебникове.

Будьте, пожалуйста, здоровы и бодры".

 

Иван Толстой: Среди статей сборника – работа Александра Парниса "Неожиданная встреча читателя с поэтом". Я попросил Александра Ефимовича рассказать, о чем идет речь.

 

Александр Парнис: Предложение участвовать в этом сборнике для меня было полной неожиданностью. Устинов и Лекманов делали этот сборник и спросили меня, нет ли у меня каких-то материалов о Мандельштаме. И я вспомнил, что еще в 90-х годах я записал одного выдающегося киевского переводчика европейской поэзии на украинский язык Григория Порфирьевича Кочура. Он написал небольшой мемуар о Мандельштаме по моей просьбе. Это был 1991 год. Более того, это было в дни знаменитого августовского путча. 19 августа, несмотря на все события, у меня был заранее куплен билет и я поехал в Киев к родителям, не подозревая, что происходит в Москве. Я пробыл в Киеве более двух месяцев, это был юбилейный год Мандельштама, я решил поработать в архивах, почитать газеты за 1919 год. И самое удивительное, что накопал некоторые вещи, которые не все до сих пор попали в научный оборот, в частности, связанные с пребыванием Мандельштама в Киеве в 1919 году.

Одна из них до сих пор является загадкой. Надежда Яковлевна уверяет, что она сошлась по-настоящему с Мандельштамом чуть ли не 1 мая 1919 года и что познакомил ее с ним замечательный киевский поэт Владимир Маккавейский. И тут получается, что это не совсем так, и я до их пор пытаюсь этот вопрос понять. В Париже, от друга моего покойного уже приятеля Вадима Козового, я получил машинопись нескольких текстов Маккавейского. Один из них посвящен был Мандельштаму, и там стояла дата, которая свидетельствует о том, что они были знакомы чуть ли не за десять дней до этого. 1 мая был знаменитый спектакль "Фуэнте Овехуна", который поставил Марджанов в киевском театре, и в этот день были молодые ребята, с которыми был как-то связан Мандельштам, и она познакомилась с ним в этот день. Но получается, что это не совсем так. По периодике получается, что приблизительно за две-три недели до того был знаменитый Вечер искусств, на котором выступали Мандельштам и Маккавейский, и в одном из отчетов была приведена фраза Маккавейского, обращенная и к слушателям, и к Мандельштаму. Это свидетельство того, что они уже были знакомы. Нужно все это сопоставить и разобраться до конца, но руки у меня не доходят.

Дошли у меня руки до другого. Помните эпизод, что в знаменитом стихотворении "Черепаха", которое кончается четверостишием, о котором она пишет, что, по-видимому, он подсказал Мандельштаму это четверостишие? Так или не так – до сих пор серьезный вопрос. И, просматривая киевскую периодику, я обнаружил один текст Маккавейского, где появляется образ черепахи. Похоже, что это правда, что он подсказал Мандельштаму эту строфу.

Я вернусь к своим разысканиям, связанным с публикацией в сборнике Мандельштама.

В 1991 году я, вспомнив о том, что Григорий Порфирьевич Кочур мне как-то рассказывал о своей случайной встрече с Мандельштамом, поехал к нему в Ирпень. Он – выдающийся переводчик, лингвист, знавший более тридцати языков, человек с очень большой и трудной биографией, как водится в нашей стране. Он был репрессирован после войны, потому что во время войны он оказался на оккупированной территории. Его и его жену арестовали, они были в ссылке, просидели около десяти лет, много лет его не печатали. Он ученик выдающегося украинского поэта-неоклассика Николая Зерова. Это целая школа, к которой принадлежал Рыльский и целый ряд выдающихся украинских поэтов. И он рассказал мне один раз о случайной встрече с Мандельштамом. Тогда мне казалось, что ничего серьезного в этой встрече не было, но на юбилейный год я решил его попросить написать мемуар об этой встрече. Я приехал в Ирпень, и он при мне, сев за стол, написал две странички замечательного текста на украинском языке. Встреча была краткая и в то же время значительная. Он был студентом первого курса Педагогического института. Тогда в научные библиотеки записывались студенты, особенно гуманитарии, и можно было брать книги домой. И вот он решил продлить срок, пришел к директору и просил разрешения задержать книгу. Фамилия директора поразительная – Постернак. Он ему сказал: "Пойдите и скажите сотруднику, что я вам разрешаю задержать книжку еще не две-три недели". В этот момент в кабинет директора влетел небольшого роста человек и сказал: "Я – русский поэт Осип Мандельштам! Разрешите мне задержать книжки, которые я брал в вашей библиотеке, еще на несколько дней". И директор, спокойно и ровным голосом, сказал: "Пойдите к сотруднику и скажите, что я разрешаю". И все. Вроде бы, ничего не значащая фраза, но она настолько изящно и красиво описана Григорием Порфирьевичем, что таких мемуаров я, кажется, больше не читал. Предыстория такова.

Он пишет, что среди его кумиров в молодости был не только Пушкин, которого он переводил на украинский язык, Лермонтов, но и Мандельштам. Когда он был студентом, он жил в одной комнате с сокурсником, и каждое утро они читали стихи Мандельштама. И один раз Ремо Янкилевич, его приятель, взял его за руку, они вышли в коридор, он сказал: "Я боюсь это сказать при свете, вот здесь темно, я тебе скажу: мне кажется, что Мандельштам выше Пушкина". Как он это изящно и красиво описал! Мне трудно пересказать, нужно это читать в оригинале на украинском языке. Но кончил он этот мемуар такой фразой, что он вышел вместе с Мандельштамом к сотруднице, они вдвоем шли – "и мне хотелось ему сказать о моей любви к его стихам, но я не решился, и я до сих пор жалею, что я ему ничего не сказал". Это мемуар на тему, которой посвящен весь сборник – Мандельштам и его читатель.

Иван Толстой: Любопытной показалась мне заметка Николая Богомолова "Мандельштам-библиофил". Процитирую ее.

"Вопрос об отношении О. Э. Мандельштама к своим и чужим книгам, несмотря на целый ряд разысканий, до сих пор принадлежит к числу острых. Уже в 2016 году успели появиться две значительные работы – библиофильская книга М. Сеславинского, где есть слова и о Мандельштаме как книголюбе и библиофиле, и большая статья С. Шиндина. Судя по всему, вопрос этот не может быть решен однозначно. В основополагающей для этой темы главе "Книжная полка" Н. Я. Мандельштам пишет в "Воспоминаниях":

"…в нем совершенно отсутствовала жилка собирательства и коллекционерства. (…) Ему хотелось, чтобы у него и с ним жили те книги, с которыми он как бы вступил в личные отношения, завязал настоящий разговор. Прочие он мог даже ценить, но легко с ними расставался".

С другой стороны, "Осип Мандельштам любил первоиздания поэтических сборников, и это нисколько не противоречит тому, что я сказала об отсутствии у него коллекционерской жилки", он ценил хорошие альбомы по искусству, качественные издания иноязычной поэзии.

Ю. Л. Фрейдин тоже отмечает двойственность: "обычно он не делал помет и надписей на книгах", – но время от времени писал на полях. Самое непосредственное отношение к теме имеет, конечно же, печальный эпизод с пропажей принадлежавшего М. А. Волошину тома Данте. Излагая этот эпизод, биограф поэта как вывод цитирует по дневнику М. В. Талова слова Мандельштама о некоем переводчике, способном украсть редкую книгу:

"Вот никогда бы не подумал, что такой джентльменистый человек может заниматься таким делом – взять, авось не заметит мил-друг, а если и заметит, не припомнит, кто взял!"

Однако, как известно, слова часто расходятся с делами. 13 января 1923 года И. Н. Розанов записывает в дневнике: "У меня были Гроссман (по вопросу о сонетах) и супруги Мандельштам (составление антологии). Оба посещения в связи с моей библиотекой".

К тому времени библиотека русской поэзии, собиравшаяся Розановым, была уже широко известна, и он довольно щедро делился своими сокровищами с теми, кому доверял. 15 января Мандельштамы снова у него, но тон записи ощутимо меняется: "День пропал из-за Мандельштамов, задержавших меня". Наконец, ровно через неделю, 22 января: "Вечером был у Мандельштамов и получил обратно свои книги, но в каком виде!! На стихотворениях Коневского – жирное пятно!"

Теперь мы можем прибавить к этому свидетельству еще два (соединенные в общий рассказ). 20 сентября 1945 года Розанов записывает рассказ своей давней подруги Е. Ф. Никитиной:

"Только вечером пошел к Дусе, которую очень давно не видал. (…) Вспоминала два случая обращения с книгами Мандельштама. Один раз этот поэт просил у Дуси Анну Ахматову на сутки, вернул много времени спустя книгу в испорченном виде: почему-то он вкладывал в книгу листы капусты, и остались всюду следы. Другой раз он просил спасти его: дать ему для срочной работы (составления антологии) все книжки крестьянских поэтов, хотя бы на одну ночь. Дуся дала, и не только крестьянских, но и пролетарских. Он так долго не возвращал, что пришлось напомнить и наконец послать грозное письмо. Тогда Мандельштам вернул, но все книги оказались с вырезанными страницами. Это ему было проще, чем списывать".

Как кажется, эта запись должна нас не просто натолкнуть на размышления о том, как Мандельштам мог относиться и относился к чужим (а возможно, и к своим) книгам, но и подтолкнуть к более серьезным выводам, относящимся уже не только к поэту, но и к общему духу его поведения, вписывающемуся в историко-культурную ситуацию этого времени".

 

Иван Толстой: Еще одна статья в калифорнийском сборнике озаглавлена "Откуда – ворованный воздух?" Ее написала Ирина Сурат. Звоним ей в Москву.

Ирина Сурат: "Ворованный воздух" – всем известная формула творчества из пятой главки "Четвертой прозы", если помните: "Все произведения мировой литературы я делаю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух". Формула настолько яркая эмоционально, что как-то не возникало вопроса: а откуда это взято, как мы можем это прокомментировать? Но мне захотелось немножко подумать об этом и немножко покопаться. И оказалось, как всегда у Мандельштама, что это словосочетание колоссального объема. Пересказать статью я не могу, потому что эта статья – тоже текст, в котором слова сцеплены так, что их нельзя разлучить. Но самое главное, выясняется, что, как во многих других случаях у Мандельштама, за словом стоит не просто какой-то литературный подтекст, а огромный объем смыслов.

Мандельштам нас учил, что слово – это "пучок, из которого смысл торчит в разные стороны". Я бы какие-то другие метафоры здесь применила. Может быть, это воронка, в которую втягиваются целые пласты жизни и литературы, причем неотделимо одно от другого, или это раковина (это мандельштамовское слово), которая отзывается на звуки мира. И вот формулой такого объема является словосочетание "ворованный воздух". Выясняется, при некотором приближении, что за этим стоит и любимый мандельштамовский Верлен с его искусством поэзии, и перевод Брюсова из Верлена, и какие-то излюбленные мандельштамовские приемы, межъязыковые интерференции и, самое главное, жизненная колоссальная история, вся эта история с Горнфельдом. Вот слово так у него устроено. Причем, не только такое заведомо значимое, как в этом случае, но даже и такое слово, которое кажется нам вроде незаметным, случайным и проходным.

 

Помните стихотворение "Еще далеко мне до патриарха", где поэт говорит: "Ну что ж, я извиняюсь, /Но в глубине души ничуть не изменяюсь". Вот мимо этого "извиняюсь" всегда проходишь, вроде как не требует это специального осмысления, а если покопаться и попробовать разобраться, то тоже оказывается, что стоит за этим невероятное что-то.

В 1924 году Винокур написал статью о пуризме, где обсуждал, можно ли приличному человеку употреблять слово "извиняюсь". Статья эта была направлена против того же Горнфельда. Потом возникла история противостояния Мандельштама и Горнфельда, и вопрос "извинений" очень остро стоял. В "Египетской марке" это слово "извиняюсь" обсуждается. Потом пришел Зощенко, любимый Мандельштамом, поэт себя чувствует в роли в каком-то смысле персонажа Зощенко, который таким просторечным словом оперирует. Так что это, в принципе, к вопросу о том, как устроена мандельштамовская поэтика и поэтический язык.

Но читать Мандельштама можно и не зная ничего этого, вполне можно читать и воспринимать. Я позволю себе вспомнить, что недавно выступала в Ясной Поляне, подошла ко мне после выступления женщина и сказала: "Я Мандельштама учу наизусть стихотворение за стихотворением (и действительно, она начала прямо тут читать стихи поздние, сложные), я что-то не понимаю, но в каком-то другом смысле я все это хорошо понимаю". Так что такое чтение тоже возможно. Но все-таки филолог может предложить читателю комментированное чтение, может ему что-то подсказать, чтобы помочь проникнуть вглубь строки. Вот так должен быть прочитан весь Мандельштам. Очень многое неоткомментировано. Так что поле деятельности огромное.

 

Иван Толстой: Ирина, а что творится в издательском деле вокруг Мандельштама? Со стороны кажется, что все на правильном пути. Вышло собрание сочинений, "Летопись жизни и творчества", "Мандельштамовская энциклопедия"… Создается ощущение, что "дело верно, когда под ним струится кровь".

Ирина Сурат: Кровь струится, к сожалению, баталии происходят разного рода, но об этом говорить не будем. Мандельштамоведение – это открытое огромное поле, работы невпроворот. Как ни странно, это довольно молодое дело, и очень многое остается еще невспаханным. Вот в пятом номере "Знамени" только что опубликован просто поразительный текст. Это статья моего любимого друга и коллеги Леонида Видгофа, написанная по поводу попавших в его руки мемуаров Бориса Мяздрикова, про которого никто ничего не знает. Это огромная рукопись, 700–800 машинописных страниц, старая желтая машинопись, где-то она пролежала, потом попала в руки к одному издателю, издатель показал это Леониду Михайловичу Видгофу, там встретилось слово "Мандельштам". Вы знаете, что это оказалось? Выяснилось, что Борис Мяздриков с Мандельштамом попал в одну камеру в мае 1934 года. Это просто поразительно. То есть еще сегодня всплывают вот такие свидетельства.

Мандельштам погиб всего-навсего восемьдесят лет назад, это было совсем недавно, из этой эпохи мы не вышли и мы далеко не все знаем. Если о Пушкине можно сказать, что новых знаний не прибавится, то здесь они прибавляются. Мяздриков буквально сутки пробыл с Мандельштамом в камере, но свидетельство бесценное. Там несколько абзацев, но это единственное стороннее свидетельство. До сих пор мы знали все со слов Надежды Яковлевны, но она не была свидетелем. И есть буквально один кусочек прозы мандльштамовской, дневниковая запись, одно единственное воспоминание, что следователь ему сказал, что поэт должен пройти через страх, что в карцере не давали пить и в глазок брызгали какой-то вонючей жидкостью, и что эти часы в карцере оказались для его психического состояния решающими. Это все, что мы знали.

Очень трудно было оценить поведение Мандельштама на следствии. Оценивать его вообще-то не надо, но понять, почему он так охотно дает показания на всех, показания эти есть и протоколы допроса давно опубликованы, и мы знаем, что это не сочинял следователь, потому что там такие формулы, которые он не мог бы выдумать. И вот сегодня у нас появилось свидетельство человека, который провел сутки или двое в одной камере с Мандельштамом, и мы теперь точно знаем, что буквально после первого допроса у Мандельштама произошел просто психический сбой. Он описывает его как сумасшедшего, который пытался его задушить. И дальнейшее все этим объясняется. А потом попытка самоубийства, потом дорога в Чердынь, там вторая попытка самоубийства. При первой попытке он просто вены себе перерезал, но не преуспел до конца. Дальше в Чердыни он выбрасывается из окна и потом эти стихи 1935 года – "Прыжок. И я в уме…" Он совершенно не мог находиться в тюрьме, хотя шел на все это, вполне понимая, что его ждет, но в первые же сутки буквально сошел с ума. И вот Мяздриков нам об этом со стороны рассказал.

А Мяздриков вообще не знал, кто такой Мандельштам, он не заинтересованное лицо, которое хочет что-то невероятное сказать о великом человеке, он только потом выяснил, что это тот самый великий поэт, тот самый сумасшедший, который с ним в камере был. Он на него нажаловался, его из этой камеры отселили. То есть мандельштамоведение еще без границ.

 

Иван Толстой: Ирина, а насколько можно доверять этому мемуаристу?

 

Ирина Сурат: Я рукописи не видела, рукопись видел человек вполне профессиональный. У меня создалось впечатление, что это подлинный текст, для мистификации он недостаточно ярок. Это люди – и сам Мяздриков, и видимо, его родственники, которые вложили туда, потому что там другой рукой подпись на портрете, вырезанный из календаря портрет, – это люди очень далекие от Мандельштама, они толком не понимали, кто это. У меня такое впечатление. Это было в провинции, рукопись очень долго лежала. Люди, мало связанные с литературным миром. Я прочитала внимательно эту публикацию, но не сам мемуар огромный, но у меня сложилось впечатление, что это тот случай, когда нашлось свидетельство. И меня это мало удивляет.

Тут же важный возникает вопрос, связанный с предыдущим вашим интересом к тому, что происходит в мандельштамоведении. У нас нет, например, собранного корпуса мемуаров. То есть есть отдельные издания, но до сих пор мы еще не смогли обрисовать круг свидетельств, воспоминаний во всей полноте о Мандельштаме. Это два больших тома, как я себе представляю, включая устные рассказы. Эта работа еще предстоит, в том числе критически оценить то, что есть. Что касается достоверности, понимаете, мемуары – самый недостоверный источник. Есть документ, есть дневник, а мемуары на самом последнем месте по степени достоверности. Все это прекрасно знают. Большая часть мемуаров пишется через 30–50 лет, мы с вами читали Одоевцеву, Георгия Иванова, так что вопрос этот всегда стоит. Но дело вот в чем. Что делает профессионал с этим источником? Он его сверяет с тем, что мы знаем. И вот этот фрагмент воспоминаний Мяздрикова вписывается в картину, дополняет ее, не идет вразрез никак с тем, что мы знаем из собрания "Слово и "Дело" Осипа Мандельштама", где все эти протоколы допросов опубликованы, и это вписывается в то, что Надежда Яковлевна рассказывала. Просто мы получили еще один взгляд, но уже со стороны. Так что у меня не вызывает сомнения, а вызывает большое волнение это свидетельство.

 

Иван Толстой: Что наиболее достойного за последнее время было издано в области мандельштамоведения? Что порекомендуете?

Ирина Сурат: Издается не так много. Критиканскую позицию по отношению к "Мандельштамовской энциклопедии" занимать я не имею права, потому что отказалась быть редактором и, соответственно, не принимала участие в ее подготовке, кроме той единственной статьи, которая была написана в 2003 году. Вот вышли два тома Энциклопедии, вышло в 2016 году новое издание "Летописи" с уточнениями и дополнениями, подготовленное Александром Григорьевичем Мецем. Вышло совершенно замечательное издание, которое я с легким сердцем порекомендовала бы, если бы оно было доступно. Купить его, по-моему, невозможно, но все-таки оно есть и, может быть, когда-нибудь будет тираж допечатан. Это альбом, называется "Осип Мандельштам. Я скажу тебе с последней прямотой". Альбом-каталог выставки к 125-летию со дня рождения Осипа Мандельштама. Вот это совершенно колоссальное издание. По следам юбилейной выставки, на которой было собрано все, что можно из 27 архивных собраний – здесь воспроизведены рукописи, портреты, которых я никогда раньше не видела. Это совершенно феноменальное издание Гослитмузея, но купить его невозможно – очень маленький тираж, как у большинства изданий такого рода, называемых научными.

Потом, конечно, нельзя пойти мимо собрания стихотворений Мандельштама хронологического, оно подготовлено Олегом Лекмановым и Максимом Амелиным в 2017 году. Это собрание хорошо тем, что к каждому стихотворению, помимо небольшого комментария, дается список литературы, и читатель может сам поинтересоваться, что было написано об этом стихотворении. Читать это удобно и полезно.

Вышла новая книжка Леонида Видгофа "Мандельштам и вокруг него". Там статьи его из "Мандельштамовской энциклопедии", по большей части, разного рода архивные разыскания. А вообще не так много издается книг и, надо сказать, что многие вещи из биографии остаются непроясненными. Вернее, есть вещи, которые мы вроде бы давно знаем, но не удосужились как следует в них разобраться. Это история с крещением Мандельштама у методистов в Выборге, про которую очень много написано, но я сейчас сажусь об этом писать заново, потому что непонятно, каков смысл этого события, какова была степень осознанности его шага и как это отразилось в стихах, например. А я считаю, что отразилось. Так что много еще чего можно сделать, хотя и сделано немало.

 

Иван Толстой: Возвращаемся к разговору с издателем Андреем Устиновым.

Андрей Устинов: Одной из особенностей нашего сборника является, на мой взгляд, включение иллюстраций – они не традиционные и довольно-таки редкие. За исключением фрагмента "Сумасшедшего корабля" Радлова, где портрет Мандельштама используется как виньетка. Я в особенности горжусь тем, что удалось найти машинопись с авторской правкой трех заключительных катренов одного из моих любимых стихотворений Мандельштама "Канцона". Эта машинопись воспроизведена на сотой странице и, я хотел бы прочитать именно это стихотворение. Говоря о задержке сборника и о том, что он вышел в 2017 году, о том, что это хороший показатель, я считаю, что 2016 год для памяти Мандельштама оказался неудачным, потому что правительственное празднование его дня рождения ушло в никуда, зато в 2017 году вышло переиздание полного собрания сочинений Мандельштама под общей редакцией Александра Григорьевича Меца. И наш сборник 2017 год подытожил.

Я прочту "Канцону" по первому тому нового издания под редакцией Меца.

 

Неужели я увижу завтра – 
Слева сердце бьется, слава, бейся! – 
Вас, банкиры горного ландшафта,
Вас, держатели могучих акций гнейса?

Там зрачок профессорский орлиный, – 
Египтологи и нумизматы – 
Это птицы сумрачно-хохлатые
С жестким мясом и широкою грудиной.

То Зевес подкручивает с толком
Золотыми пальцами краснодеревца
Замечательные луковицы-стекла – 
Прозорливцу дар от псалмопевца.

Он глядит в бинокль прекрасный Цейса – 
Дорогой подарок царь-Давида, –

Замечает все морщины гнейсовые,
Где сосна иль деревушка-гнида.

Я покину край гипербореев,
Чтобы зреньем напитать судьбы развязку,
Я скажу "села" начальнику евреев
За его малиновую ласку.

Край небритых гор еще неясен,
Мелколесья колется щетина,
И свежа, как вымытая басня,
До оскомины зеленая долина.

Я люблю военные бинокли
С ростовщическою силой зренья.
Две лишь краски в мире не поблекли:
В желтой – зависть, в красной – нетерпенье.

 

Иван Толстой: Я прошу Андрея Устинова приоткрыть ближайшие планы издательства "Аквилон".

Андрей Устинов: Следующий сборник - это том 2-й или 48-й, он будет посвящен Борису Викторовичу Томашевскому, это тоже монографический сборник, который должен был выйти в 2016 году, когда и Томашевскому исполнилось 125 лет. Это два юбилейных сборника, выход их задержался, но все равно по сравнению с темпами научных публикаций в России это превосходит все ожидаемые сроки.

А следующий том после Томашевского будет собрание сочинений Чролли, такого вот поэта, который готовит для нас Игорь Евгеньевич Лощилов, замечательный ученый из Новосибирска, специалист по русской поэзии, который очень помогает мне с изданием этой серии и берет на себя тяжелую корректорскую, а в данном случае редакторскую работу.

Иван Толстой: И на этом мы заканчиваем выпуск "Мифов и репутаций", посвященный сегодня сборнику "Мандельштам-читатель. Читатели Мандельштама", вышедшему в сан-францисском издательстве "Аквилон", которым руководит Андрей Устинов. Сборник редактировали Устинов и Олег Лекманов. В книгу, помимо уже упомянутых материалов, включены также исследования Стефано Гардзонио, Михаила Кукина, Олега Лекманова, Игоря Лощилова, Полины Поберезкиной, Эндрю Рейнольдса, Павла Нерлера, Александра Соболева и Павла Успенского.