Политик и его время

Антропологические аспекты власти — каковы они? Конечно, человек слаб, но особо слабы и уязвимы политики, некоторые из них без этого каждодневного опьянения властью не могут жить. Власть фасцинирует, завораживает, известна иконографическая традиция, которая учила видеть вокруг голов святых мучеников, великих тиранов и королей нечто подобное нимбу. Власти никогда не мало, в этом ее всем известная и пошлая тайна. Власть — это всегда более власти. Правда, это разрушает саму власть, поскольку, получая больше возможностей, чем она на это имеет прав, и, отделяясь от тех, кем правит, она становится недоступной… и производит Беззаконие во все больших масштабах, вступая в опасную зону саморазрушения. Нет ни одного примера в мировой политической истории, где бы власть, уверяясь в своей полной безответственности, не уничтожала саму себя, нанося труднозаживаемые раны обществу. Единоличная, ничем не ограниченная власть сегодня — просто нонсенс, в худшем случае — вид социальной патологии. Основная функция власти — вспомогательная, она должна поддерживать управляемость общества и государства, формы справедливости и гражданские институты, солидарность и нравственные ценности, она — творец гражданского мира, peace maker.

Сакрализация власти

Ф. Гойя «Властитель»

Традиционный тип отечественной власти не изменился. Это все те же приемы, которые когда-то были объявлены Достоевским: тайна, чудо, авторитет. Попробуем прокомментировать.

Тайна. Тайна играет фундаментальную роль: это сфера осуществления властных полномочий и функций в реальном времени и месте. «Секретные письма», lettre de cachet — одна из важнейших особенностей государственного принятия решений во Франции при Людовике XIV. По любому навету, по клевете и доносу подданный мог повлиять на решение высшей власти. В России самодержавный произвол имел ничем не обузданные формы прямого действия (насилия). Значение указов и принимаемых законов, их темная изнанка остается частью игры в тайну властных полномочий. Сегодня эта секретность выглядит крайне наивной игрой и, в сущности, построена на эффекте запугивания населения и возможных противников ненавистью, страхами и местью. Заметно неучастие власти во всем, что может приоткрыть ее тайну, поставить под сомнение секретность решений, принимаемых ею якобы на основании «здравого смысла». Причем интересно, что политик полагает, что вместе с властью он получает право говорить от имени «общего чувства». Но именно тогда, когда политик пытается присвоить себе всеобщее «здравомыслие», мы и имеем дело с яркими свидетельствами самодурства авторитарной власти.

Чудо. Власть, чья легитимность целиком связана с традициями и обычаями народной, той же властью изуродованной жизни. Народ всегда воспринимал власть в контексте ее сакрально-религиозного, скорее даже языческого представления. Даже сегодня делаются попытки такого рода. Казалось бы, произошло очевидное «расколдование» власти, и она потеряла свойства чудогенной, чудо производящей власти. Вера в чудо постепенно утрачивалась и распылялась по разным сословиям. Современная власть более не может поддерживать народную традицию ожидания и произведения чуда, хотя и цепляется за иллюзию собственной чудогенности. Сегодня настоящим чудом оказывается совсем другое, например: восстановление элементарной справедливости, отказ от лжи, признание равных условий, благодарность и человеческое достоинство… и ничего сверх этого. Можно наблюдать, как резко снижалась, начиная с перестроечного периода, чудодейственность власти. И как только власть потеряла способность легитимации через чудо, основной потребитель ее чудес —  так называемое «постсоветское сознание» тут же впало в апатию и отчаяние. Итак, народная вера в чудо ослаблена. Гражданское общество по мере формирования больше не надеется на чудо, точнее, в нем не нуждается.

Авторитет. Не существует никакой этики или нравственного кодекса для людей, которые исполняют властные функции по определению, они замещаются тем, что М. Вебер называл харизмой. Современный политик — не помазанник божий и не герой (хотя героем, чаще отрицательным, и может стать), тем не менее нельзя сказать, что лицо, облеченное властью, сегодня лишено некоей сакральности. Что, собственно, представляет собой харизма? Это не бренд, а условие перевода личных качеств правителя в политическую капитализацию. То, что власти предается сакральный характер группой, захватившей власть, вовсе не делает ее легитимной. Однако легитимация власти очередного правителя посредством самосакрализации — древнейший прием. Поведение первого лица как раз и показывает, насколько он уверен в том, что власть сама по себе сакральна и что легитимация принятых решений исходит из его положения как первого лица, а не их истинности или ложности! Нехватка личной харизмы зависит от ранга политика. Не власть легитимируется, а имение власти есть легитимация правящего лица. Должность, кресло, пост — вот что харизматично и сексуально! Испокон веков на Руси власть отождествлялась не с Логосом, а с Эросом (надо страстно любить власть, только тогда ты ей понравишься).

Гротеск (как) политика

Когда Монтеню по настоятельной просьбе короля Франции предложили во второй раз занять пост мэра Лиона, он согласился, но с одним условием: «Теперь я не буду брать службу ни в сердце, ни в печень»… Приходит время, и политик перестает замечать, как власть начинает проникать в его симпатическую систему, пропитывать сладким ядом тщеславия и амбиций его сердце, легкие, печень, как отравляет отношения с близкими, делает нигилистом и циником. Больше власти — больше личной силы и веры — карлики становятся гигантами. Гротескной или монструозной властью можно назвать власть, которая переходит пределы собственного могущества, претендуя на владение тем, на что не имеет права… Вот почему публичная гротескность политика симптоматически указывает на его уязвимость. Собственную комическую конвульсию, отдельный жест, «меткое словцо» он толкует как свидетельство высшего могущества. Здесь Ч.Чаплин, поставивший «Диктатора», — наш учитель. Можно назвать аффектом власти, когда имеющий власть больше не отделяет себя от нее и не стыдится этого, напротив, пытается вновь и вновь ее присвоить. А. Арто пишет большое исследование «Гелиогабал, или Коронованный анархист», объясняющее феномен абсолютной власти римских цезарей и их безумие: он приходит к выводам, которые позже формулирует А. Лосев: «Наслаждение от чужого страдания, кровавое сладострастие и садизм мучителя-убийцы, педераста и кровосмесителя — это в конце концов только вид эстетики…» Это очень верно: там, где власть становится чьей-то собственностью, она требует инцеста, т.е. нарушения любых человеческих запретов. Э. Канетти, Э. Фромм, Э. Эриксон видят в тиране и преступнике Гитлере особый случай патологии власти (случай «некрофилии»), который нельзя объяснить только особенностями детских травм. Абсолютная власть у М. Бахтина толкуется через ее гротеск — снижающе-смеховое разоблачение, опрокидывание властной пирамиды на средневековых «праздниках осла» и римских карнавалах, унижение, отбрасывание и переворачивание всех масок господства. Тиран Сталин был оскорблен манерой С. Эйзенштейна представлять тиранию самодержца в виде набора чрезмерных по выразительности «гримас», «жестов», «оскорбительных снижений и профанаций» (третья серия «Ивана Грозного»).

В фильмах о тиранах и императорах А. Сокурова насилие и власть имеют некий абсолютно сакральный смысл, замечу, не сам человек, желающий власти и ее добивающийся. Только позже, обретая ее, когда погружается в это плотное облако-нимб высшей власти, он перестает быть человеком. Иногда даже для себя самого — теперь он некое «третье лицо», некий всемогущий Он. Так (Коба) Сталин отделял себя от СТАЛИНА — ОТЦА ВСЕХ НАРОДОВ. Но как только власть отступает, чтобы явить нам быт и человеческие страсти тирана, тот становится по-человечески жалок и ничтожен. Всё в нем разрушенная плоть, прах и тлен. Гитлер в «Молохе» — ничтожная личность, Ленин в «Тельце» — такой же… Мораль, которую легко извлечь из наблюдений Сокурова: без харизмы нет тирана, но харизма не идет от качеств личности того или иного правителя, а только и исключительно от самой власти. Иное мы видим в фильмах А. Германа. Там власть —  настоящий господин-монстр, жестокий и беспощадный; ничем не ограниченная власть тирана утверждает себя через преступление. Как это ни парадоксально, но именно легитимацией тиранической власти и будет брутально эстетский образ совершаемых ею преступлений. Сталин-цезарь в римском убранстве как образец эстетики чистого произвола и насилия.

Принцип компенсации

Теории власти Ф. Ницше и А. Адлера существенным образом повлияли на формирование аналитической техники в политической психобиографии. Можно даже сказать, что в их работах (не следует забывать отцов-основателей З. Фрейда и К. Юнга) предложена модель объяснения психотической конституции политика, получившего признание. Конечно, в основном это касается политиков, стремящихся к единоличной власти и разного рода авторитарным предпочтениям в управлении. Этот принцип сформулирован Фрейдом и Адлером как принцип компенсации. В одной из первых политических психобиографий, посвященных Вудро Вильсону, Фрейд приходит к выводу: крайняя слабость личности в чем-то (пассивность житейская, холодность матери, унижения и пониженный социальный статус, физические недостатки, страх перед отцом и т.п.) может компенсироваться успехами в достижении всё больших властных полномочий. Комплексы детства — как мотор воли к власти. А власть над людьми дает многое, в разы возрастает самооценка личности и вместе с ней желание еще большей власти. Возможно, зрелый политик начинает себя понимать тем лучше, чем острее осознает свою слабость и даже «неполноценность», и тем в меньшей степени он способен отказаться от власти. Характер политика формируется на основе разнообразных техник психологической компенсации. В одной из встреч с народом политик признавался, что не боится влияния, поскольку тщательно следит за тем, чтобы даже «ближайшие» были от него равноудалены. Великая драма режима личной власти — никто не может дать совет, приходится принимать решения самому и за всех. Властью делиться нельзя, ибо она составляет наиболее ценную часть личности политика, некий орган его жизни. Приходится компенсировать личные недостатки невероятной по размаху, но крайне простой сверхкомпенсацией. Возникает порядок компенсаторного кодирования любой ситуации, требующей психологической реакции. Эти коды следующие: «свои, не чужие», «друзья, не враги», «помнить зло, не добро», «не закон, а по понятиям», «не быть, а казаться» (массмедийная версия власти). Конечно, такое упрощение дает прибавок в компенсаторной энергии, да, оно провокационно, оно разделяет… но и обнаруживает. Более того, позволяет политику вносить дополнительную сплоченность в ближайшее окружение и также в группу политтехнологов и ТВ-демагогов, обслуживающих власть. Компенсаторный код позволяет отказаться от ответственности за что-либо (это код «ни стыда, ни совести»). Общенациональная идея Блага для всех снята с повестки дня. Для режима личной власти идея Блага оказывается прикрытием для того или иного способа захвата и удержания власти.

Современный политик в растерянности, он подавлен массмедийным процессом: он в рабстве у собственного образа, которому теперь надо следовать. Вероятно, все замечательные мгновения низового юмора, часто вульгарного, совершенно пацанского юмора, лишь подтверждают нашу догадку: политика угнетает эта «зависимость», он хочет быть иногда вне власти на стороне собственной личной идентичности, и тогда юмор служит этому очеловечиванию, а точнее, восстанию против собственной власти. Тот, кто имеет больше власти, чем ему полагается, всегда легко переходит в область беззакония, и юмор симптоматически и пластически указывает нам, как это делается. Хороший пример — недавняя книга Г. Павловского «Гениальная власть», весьма остроумная и предельно откровенная. В ней все излагается по понятиям. Нет даже намека на поиск какой-нибудь сдерживающей по отношению к власти общественной и нравственной силы. Прибавлять власти каждый день, каждый час, каждую минуту, власти никогда не мало… Мыслить о власти как о чем-то похожем на игру в рулетку, которую не остановить; и выигрыш не обменивать, не распределять, не потреблять, а снова пускать в дело. В снах игроков мучают кошмары невезения…

Идеальный слуга

Прекрасные образцы гегелевской мысли —  4-я глава из «Феноменологии духа»: сцена слуги и господина. Слуге не столько важно занять место господина, сколько освободиться от него вообще, или, точнее, каждый слуга может стать господином, но никто больше не должен быть слугой. Вот абрис будущего свободного общества, состоящего исключительно из господ, т.е. свободных. В случае диктатуры на первый план выдвигаются иногда фигуры из переходных сословий, ничем не примечательные: так слуга в одночасье и по чьему-то выбору становится господином, но не перестает быть слугой, поскольку он не отменил господина, а просто стал им. Чтобы стать господином, нужно было бы пройти путь общественного признания и борьбы, по сути дела, оказаться отчасти народным героем, со всеми взлетами и падениями (это «отчасти» получилось у Ельцина). Стать же господином, не перестав быть слугой, это и есть, пожалуй, точная констатация ситуации современного выбора. Именно потому, что политик на ранних стадиях вживания в образ господина не имел никакого навыка в понимании личной власти, потребовались годы для обретения уверенности. Позднее — политической идентичности. Но это идентичность не господина, скорее слуги, служения чему-то, что постоянно угрожает твоей личной человеческой идентичности. Под этим я понимаю крайнюю, возможно, даже рабскую зависимость правящего лица от помощников и всех тех, кто составляет группу или клан, возможно, и новую влиятельную, невероятно разбогатевшую клиентуру. Вывод напрашивается: коррумпирование внутренних связей группы необходимо для создания эффекта ее сплоченности и несменяемости ее членов, и это один из реальных способов удержания власти.