Прямая речь: Светлана Бурлак

Светлана Бурлак

кандидат филологических наук, специалист по тохарским языкам, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН

 

Для меня наука – это не семейная традиция, мои родные наукой никогда не занимались. А мне ещё в школьные годы стало интересно, откуда берутся слова. Я даже не знала тогда, что такое «этимология», не знала, что существует словарь Фасмера, – не стояли у нас в семье на полке такие книги. Но мои родители решили, что если про слова, то это на филфак. И большое им за это спасибо, потому что слова «филфак» я тогда тоже не знала. А дальше всё было просто: на филфаке обнаружилась Школа юного филолога, а в Школе юного филолога нашлись лингвисты.

Мне вообще всегда хотелось знать, откуда в мире что-то берётся (и лишь потом я узнала, что это моё желание тоже имеет свою предысторию, уходящую в глубь эволюции приматов). А в лингвистике самое простое, что откуда-то берётся, – это слова. В ней есть мощная традиция сравнительно-исторического языкознания, так что мне с самого начала было, на что опереться. Но для того, чтобы понимать, откуда происходят слова, надо понимать про звуки. Похожих слов можно набрать множество в любой паре языков, но для того, чтобы доказать, что это не случайное совпадение, приходится понимать, как развиваются звуки, как и почему происходят языковые изменения. И тогда уже можно получить доказательство неслучайности. Так что я просто влилась в эту традицию сравнительно-исторического языкознания и занялась исторической фонетикой тохарских языков.

о тохаристике

Когда я училась на втором курсе, Владимир Эммануилович Орёл и Сергей Анатольевич Старостин стали вести семинар по сравнительно-историческому языкознанию в Институте славяноведения, ещё в Трубниковском переулке, и я стала туда ходить. Было необыкновенно интересно! А на следующий год они стали вести спецкурс уже в университете. И когда мне стало нужно писать курсовую, я подумала: сейчас к тому, кто из них первый придёт, и попрошусь. Первым пришел Орёл. Я говорю, мол, Владимир Эммануилович, хочу у вас курсовую писать, не дадите ли вы мне что-нибудь? «Хорошо, – сказал Орёл, – я подумаю». В следующий раз приносит толстенный кирпич, спрашивает: «Вы по-французски читаете?» «Нет, – говорю, – не читаю». «Ну, вот заодно и научитесь!» Сказал, что, мол, они тут со Старостиным пытались расписать тохарскую историческую фонетику, у них не вышло, давайте, мол, вы займётесь. То есть два выдающихся лингвиста взялись расписывать, и у них не вышло, а ты, девочка-третьекурсница, давай займись! И я занялась – а что было делать?
Уже в первый год этих занятий я выступила с докладом на международной конференции, потом писала про это диплом. А потом Старостин предложил мне в качестве диссертации переделать всю ностратику, но я поняла, что на это у меня ума не хватает. Пару лет помаялась, а потом вернулась к тохаристике – диссертацию защитила, книжку выпустила.

о разговоре на мертвых языках

Однажды у меня было предложение поговорить по-тохарски. Некий человек решил сделать фильм, в котором герои-эльфы должны были говорить на каком-нибудь неизвестном языке. И кто-то этого человека навёл на меня. Он прежде всего стал выяснять, есть ли у меня копирайт на тохарский. «А у вас на русский копирайт есть?» – спросила я в ответ.
Так вот, он попросил меня перевести для фильма какие-то фразы, диалоги. Герои должны были говорить самые простые бытовые вещи типа «Ты кто?», «Налить тебе чаю?», «Угощайся!». Я немедленно полезла в тексты – и там очень много всего накопалось, что ещё не было исследовано до меня. Но многого просто не нашлось. Потому что тохарские тексты – это прежде всего пересказы буддийских сюжетов, а буддийских героев не слишком-то заботят простые бытовые вещи. К тому же, и тексты маленькие, большинство из них – даже не целые листы, а так, мелкие остатки того, что было наполовину и больше сожжено огнём или съедено насекомыми. Того материала, который есть в нашем распоряжении, для полноценного ведения беседы, увы, недостаточно оказалось.

о происхождении языка

Старостин от вопросов происхождения языка старался дистанцироваться, потому что это совершенно сумасшедшая тема, там всё вилами по воде писано, а он стремился заниматься тем, что можно строго доказать: какой язык какому родствен, какие слова откуда происходят. Он доказал, например, что японский язык входит в алтайскую семью, связан родством с тюркскими языками, монгольскими, тунгусо-маньчжурскими и корейским. Действительно, такая хорошая, добротная, аккуратная работа: вот слова, вот регулярные фонетические соответствия, соответствий этих много и они образуют систему. И это вполне доказательно, потому что случайностей таких не бывает. Дальше алтайские языки вместе с индоевропейскими, уральскими и ещё некоторыми языками входят в ностратическую семью. Это порядка 14 тысяч лет назад. Дальше ностратическая семья, видимо, тоже входит во что-то, это уже получается тысяч 20 лет назад. Сейчас сын Сергея Анатольевича, Георгий Сергеевич Старостин, как раз ведёт вместе со своими коллегами большую работу в этом направлении.

Но возникает вопрос: а когда вообще возник человеческий язык? В какой-то книжке я прочитала, что как раз двадцать тысяч лет назад. Что же, получается, если Старостин доберется до праязыка 20-тысячелетней давности, то мы узнаем, как говорили на самом первом языке? А откуда же тогда взялись те африканские языки, которые в эту «сверх-семью» не входят?

о ностратике

Когда мы восстанавливаем праязык, даже ностратический, получается нормальный язык – членораздельные звуки, слоги, гласные, согласные, корни, показатели грамматические, – словом, всё, как везде. Но был же какой-то момент, когда это всё только зарождалось, ещё не оформилось окончательно. Как оно тогда выглядело?

Может быть, восстановленные праиндоевропейские слова – это и есть те самые первые звуки, которые произносил самый первобытный человек, делая свои самые первые орудия? Были и такие гипотезы, в XIX веке, пока не появился метод радиоуглеродного датирования, они даже рассматривались в рамках науки.

Но какая же тогда ностратика, если индоевропейский – это уже самый древний язык первобытного человека, дальше в глубь времён – только обезьяньи крики? Это было ужасно странно. И я решила выяснить, как всё было на самом деле. Стала спрашивать у археологов, когда вообще возникает какая-то культура, спрашивать у антропологов, когда возникает первый человек и какие вообще анатомические характеристики релевантны для языка и речи, спрашивать у специалистов по поведению животных, какие бывают в живой природе коммуникативные системы, читать о том, как живут обезьяны, как они взаимодействуют друг с другом. Стала выяснять у нейробиологов, что у нас в мозгу происходит, когда мы говорим и понимаем, как вообще у нас устроены мозги и как устроены мозги у других видов. И постепенно это всё стало складываться, собираться в единую картину. И тогда я взялась писать книгу о происхождении языка. Ну, конечно, свою собственную теорию я не могла туда не вставить. Но я честно написала: пожалуйста, не думайте, что это истина в последней инстанции – теорией больше, теорией меньше. Но вот факты, которые я собрала, – это действительно существенно. Если будете делать свою теорию, то, пожалуйста, учтите их.

С тех пор прошло уже несколько лет. Самое удивительное, что мою гипотезу пока так никто и не опроверг, хотя я всем много раз предлагала. Может, в ней правда что-то есть?

о неандертальцах

Когда я работала над своей книгой о происхождении языка, вышла забавная история. Антропологи говорили, что представители нашего вида Homo sapiens могли скрещиваться с неандертальцами: посмотрите, мол, на эти ископаемые кости, такие признаки можно получить, только если один из родителей был сапиенс, а второй – неандерталец! Опять же, приматологи Бутовская и Файнберг в своей книге «У истоков человеческого общества» пишут, что разные виды обезьян запросто смешиваются. А генетики говорили: да вы что! Посмотрите на эти гены, скрещивания с неандертальцами не могло быть, потому что не могло быть никогда! Согласитесь, странная ситуация, не может быть, чтобы и те, и другие были правы. Мир-то один, и в нём либо скрещивались сапиенсы с неандертальцами, либо нет.

И вдруг я натыкаюсь на статью одного генетика, Алана Темплтона, который пишет, что если исследовать не митохондриальную, а ядерную ДНК, то можно увидеть, что некоторые гены имеют точки схождения 600 тысяч лет назад, некоторые – 2 млн. лет назад, так что в наших жилах течет некоторое количество крови не только неандертальцев, но и азиатских архантропов. Мне это страшно понравилось, и я немедленно вставила это ещё в первый вариант своей книжки – такой маленький тонюсенький обзор, вышедший в ИНИОНе. А потом, уже после того, как та книжка вышла, прочитали ядерный геном неандертальца и выяснили, что да, было дело, скрещивались. Как я обрадовалась! Ведь теперь всё собирается в единую картину! Да, приматы могут давать между разными видами плодовитое потомство, и в гоминидной линии эта способность тоже никуда не делась. Да, могут найтись ископаемые кости такие, что мама – сапиенс, папа – неандерталец или наоборот. Ну, и геном наш тоже хранит память о таком смешении, да, редком, конечно, но это и правильно – обычно невест среди своих выбирают. А когда информация из разных источников, независимых друг от друга, складывается в единую картину – это уже и есть действительно настоящее научное знание.

об учёном в медиа

Как медиафигуру я себя пока не оцениваю. Пока мне просто занятно: берут интервью, просят автограф на книжечке поставить, надо же! Что я буду дальше делать – не знаю. Самые ближайшие планы – защитить диссертацию. Потом – сделать что-нибудь научно ценное. У меня уже есть некоторые мысли, но пока времени нет их реализовать – вот сейчас сижу, интервью доделываю, а могла бы словарь расписывать вместо этого. Но, может быть, стезя учёного в медиа меня тоже не минует: должен же кто-то объяснять людям, как оно всё на самом деле!

об удовольствии от объяснения

Для меня ещё со школьных лет одно из главных удовольствий в жизни – что-то понять, а потом объяснить другому, чтобы он тоже понял. Моей маме какие-то родители рассказывали, что их дети иногда лучше понимали с моего объяснения, чем с учительского. И сейчас я много преподаю на всяких летних и зимних школах, в МГУ читаю курс. Собственно, и книга моя – это тоже ровно этот тип счастья: вот я тут почитала умных книжек, кучу всего поняла, сейчас вам расскажу, и вы тоже поймете, ура! Именно поэтому моя книга написана популярно. При том, что там занудный аппарат: указатели, ссылки подробные, со страницами, огромный библиографический список: мол, пожалуйста, если вы захотите в какую-то проблему вкопаться поглубже, я предоставляю вам такую возможность.

о науке и повседневности

Когда я работала над книгой, я узнала, что дети, когда выучивают язык, идут не от отдельных элементов к крупным целым, а от относительно крупного размера кусков, каких-то целостных блоков, которые потом делят на фрагменты. То есть, например, сначала человек говорит lemme-see, а потом понимает, что это let me see («покажи, дай посмотреть»). И тогда я решила, что так же буду сына читать учить. Вот сын просит меня нарисовать машинку, я рисую. На машинке написано «Хлеб». Я ему говорю: «Вот видишь, написано: хлеб, Х-Л-Е-Б». Ничего от него не требую, просто говорю, да по буковкам пальчиком веду. Потом смотрю, он рисует машинку – и на ней какие-то закорючки, он мне их показывает и говорит, что это «хлеб» написано. То есть у него сначала возник целостный образ письменного слова (как целостный образ устного слова), а потом он стал его делить на буковки. В итоге, когда моему сыну лет в пять попался на глаза известный текст про то, что «По рзелуьаттам илссеовадний одонго анлигйсокго унвиертисета, не иеемт занчнеия, в ккоам пряокде рсапожолены бкувы в солве. Галвоне, чотбы преавя и пслоендяя бквуы блыи на мсете. Осатьлыне бкувы мгоут селдовтаь в плоонм бсепордяке, все рвано ткест чтаитсея без побрелм. Пичрионй эгото ялвятеся то, что мы не чиатем кдаужю бкуву по отльденотси, а все солво цликеом», он его прочитал – и не понял, что тут не так. Я ему говорю: «Мил человек, ты по буковкам прочитай!» Он стал читать по буковкам – и тогда понял, посмеялся. Сейчас он пишет грамотно, совсем не уча правил и не думая о них.

Так называемая «врождённая грамотность» – это ведь, по сути, зрительная память. Человек запоминает слова как картинки. И неправильная картинка для него просто неприятна – ну, как собачка, которой вместо глаза лапу пририсовали, фу, уродство какое. Замечали, как «врождённо грамотный» человек проверяет правописание слова, если вдруг засомневался? Он берёт, пишет на листочке оба варианта – а потом из них с омерзением замазывает. Густо-густо, чтобы не просвечивало – нельзя же такой кошмар на виду оставлять! А нынешняя школа этого не понимает и мучает народ фонетическим разбором: вот, дети, напишите слово «собака» через а, потому что мы его так произносим! В результате в памяти застревают обе картинки – и правильная, и неправильная, – и мучайся потом, выбирай, которая какая. Согласитесь, когда одна картинка кажется правильной (на самом деле – просто привычной), а другая вызывает активное отвращение, выбирать куда проще.

о художественной литературе

Художественная литература – это отдельная тема в жизни. Не люблю я её. А всё потому, что у меня неправильный взгляд на литературу. Нормальный взгляд нормального гуманитарного человека выразил Шварц в «Обыкновенном чуде». Помните, там волшебник говорит: «Мне захотелось поговорить с тобой о любви. Но я волшебник. И я взял и собрал людей и перетасовал их, и все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала. Вот как я тебя люблю»? То есть получается, он взял живых людей, сделал так, чтобы они страдали, мучились, бедная принцесса чуть вообще не умерла, – и всё это, просто чтобы, как говорится, разговор завязать. Писатель, в принципе, делает то же самое – только, слава богу, не с настоящими людьми, а с придуманными. Но всё равно, когда у этих придуманных людей всё идёт наперекосяк, мне их ужасно жалко. И я не понимаю, почему нельзя придумать так, чтобы всё в конце концов было хорошо. В жизни – да, в жизни всяко бывает, но уж если придумывать, то почему же не придумать хорошо? Конечно, писатель так делать не будет, потому что он придумывает не ради хорошего конца, а ради того, чтобы поговорить с читателем о любви, о смерти, о жизни… А я этого пласта совершенно не чувствую. Для меня книжные герои – это такие же люди, ну, как в телевизоре: они где-то есть (или когда-то были), и мне про них кто-то рассказал. И да, мне больше нравится слушать про то, как спасатели откопали из-под снежного завала автоколонну и все живы, чем про то, как упал самолёт и все погибли. А вам что, нет? Да и зачем мне про это слушать, если помочь им я всё равно ничем не смогу? Как и книжным героям, кстати.

Нормальный интеллигентный читатель, когда читает книгу, проводит время с автором. А я – с персонажами. И, надо сказать, герои «большой литературы», добросовестно пройденные в школе, не вызывают у меня желания встретиться с ними ещё раз. Вот честное слово – люди, которые окружают меня в жизни, гораздо лучше: умнее, добрее, симпатичнее, чем все эти герои. Герои – они же сложные, их же нельзя сделать абсолютно положительными, так не принято. А живым людям – можно. Поэтому я предпочитаю именно их к себе в гости звать для приятного времяпрепровождения. А из литературных персонажей – сказочных. Потому что им тоже можно быть просто хорошими, и всё. И в конце у них обязательно всё получится. И это радует.

об акте понимания

Говорят, что КПД преподавания составляет 4%. Так что, когда люди, прочитав мою книгу или послушав мои лекции, задают глупые вопросы, – я говорю себе: так бывает. Но с другой стороны, это всё-таки значит, что где-то я не доработала, чего-то не донесла. Ну что ж, значит, есть куда расти!

Помню, как на заре своей преподавательской карьеры поставила плохую оценку одной девушке. Девушка ходила на каждую лекцию и писала, просто-таки не отрывая носа от тетрадки. Я собиралась поставить ей пятерку, но всё же решила немного поспрашивать. И вдруг девушка начинает нести какую-то невообразимую чушь. Я так тихо сползаю под стол и спрашиваю: «Девушка, откуда вы это взяли?» А она мне в ответ: «Вы сами так на лекциях говорили». Тут я совсем теряюсь и прошу показать конспект. Лекция была про доказательство языкового родства. Я говорила: «Нельзя доказать отсутствие родства» (это я помню точно, потому что для меня эта фраза – устойчивое выражение, как пословица или поговорка). Девушка записала три слова из четырех – неплохой процент, правда? И у неё получилось: «нельзя доказать родство». А потом она просто честно выучила свой конспект. Какие, казалось бы, претензии? Когда мне говорят, что Библию диктовал людям бог, а они записывали, я всегда вспоминаю этот случай. Записывали люди, да…

Любой акт понимания – это сотворчество говорящего и слушающего. Говорящий выдает всё, что может сказать. А слушающий понимает этот текст в соответствии со своим опытом, со своими знаниями, со своим пониманием слов, со своим уровнем внимательности, недосыпа или озабоченности каким-то другими делами. Понятно, что, как ни бейся, обязательно кто-то чего-то не поймёт. Но всё равно – надо стараться.

 

См. также: Светлана Бурлак. Происхождение Языка. Факты, исследования, гипотезы. М., 2011. - 480 с.