Десять стихотворений Дмитрия Пригова

Десять стихотворений Дмитрия Пригова

Выбор Михаила Айзенберга - специально для MoreBo


***

Народ с одной понятен стороны
С другой же стороны он непонятен
И всё зависит от того, с какой зайдешь ты стороны:
С той, что понятен он, иль с той, что непонятен
А ты ему с любой понятен стороны
Или с любой ему ты непонятен
Ты окружен — и у тебя нет стороны
Чтобы понятен был, с другой же непонятен


***

Народ, он делится на ненарод
И на народ в буквальном смысле
Кто ненарод -- не то чтобы урод
Но он -- ублюдок, в высшем смысле.

А кто народ -- не то, чтобы народ
Но он народа выраженье
Что не укажешь точно -- вот народ
Но скажешь точно: есть народ! И точка.


***

Течет красавица-Ока
Среди красавицы-Калуги
Народ-красавец ноги-руки
Под солнцем греет здесь с утра

Днем на работу он уходит
К красавцу черному станку
А к вечеру опять приходит
Жить на красавицу-Оку

И это есть, быть может, кстати
Та красота, что через год
Иль через два, но в результате
Всю землю красотой спасет

 

* * *

Нам всем грозит свобода
Свобода без конца
Без выхода, без входа
Без матери-отца

Посередине Руси
За весь прошедший век
И я её страшуся
Как честный человек


***

В буфете дома литераторов
Пьет пиво Милиционер
Пьет на обычный свой манер
Не видя даже литераторов

Они же смотрят на него
Вокруг него светло и пусто
И все их разные искусства
При нем не значат ничего

Он представляет собой Жизнь
Явившуюся в форме Долга
Жизнь - кратка, а Искусство - долго
И в схватке побеждает Жизнь

 

***

Вот избран новый Президент
Соединенных Штатов
Поруган старый Президент
Соединенных Штатов

А нам-то что? - ну, Президент
Ну, Съединенных Штатов
А интересно все ж - Прездент
Соединенных Штатов

 

9-Й БОЖЕСКИЙ РАЗГОВОР

Когда я, помню, крысу гнал
Из-под кровати
Мне ужас кожу содрогал
А долг велел изгнати
Я топотал, я делал вид
Под хлопанье дверей
А крыса мне и говорит:
Чего шумишь, еврей

 

20-Й БОЖЕСКИЙ РАЗГОВОР

Тьма настала среди ночи
И пожрала всяку плоть
Голосом змеиным шепчет:
Подь сюды, родимый, подь

Страшно, Господи, как страшно!
Бог мне улыбнется: Ишь!
И чего ж тебе так страшно? -
– Да ведь так не объяснишь
Но страшно, Господи, страшно! -
– Ишь, и вправду дрожит весь

 

***

Когда здесь на посту стоит Милицанер 

Ему до Внуково простор весь открывается 

На Запад и Восток глядит Милицанер 

И пустота за ними открывается 

И центр, где стоит Милицанер

Взгляд на него отвсюду открывается 

Отвсюду виден Милиционер 

С Востока виден Милиционер 

И с Юга виден Милиционер 

И с моря виден Милиционер 

И с неба виден Милиционер 

И с-под земли...                    

да он и не скрывается

 

***

Наша жизнь кончается
Вон у того столба
А ваша где кончается?
Ах, ваша навсегда
Поздравляем с вашей жизнью!
Как прекрасна ваша жизнь!
А как прекрасна — мы не знаем
Поскольку наша кончилась уже

 

 

В качестве приложения MoReBo публикует текст Михаила Айзенберга из Openspace за 2008 год.


«Слышите вы — Пригов!»

Осенью 1975 года на подходе к Страстному бульвару я заступил дорогу Д.А. Пригову и, взмахнув рукой, прочитал ему его же стихотворение. Только день назад я выудил его из пухлой кипы Диминых произведений разного рода и качества, чем и объяснялось мое воодушевление. Дима смотрел на меня со странным выражением. Уверен, что ему впервые читали наизусть его стихи.

        В ней все, Господь не приведи!
        И как вошла и как приветствовала
        И наполнение груди —
        Все идеалу соответствовало
        И мне совсем не соответствовало
        Я тонок был в своей груди
        Со впадиною впереди
        И вся фигура просто бедствовала
        Так — что Господь не приведи!

Что делает это стихотворение таким обаятельным? Можно отметить обрамление противоположными по смыслу повторами и эти заплетающиеся гипердактилические окончания. Но только ли? Есть в нем и что-то особенное, крайне необычное: странная одушевленность канцелярита.

Оно написано примерно в семьдесят четвертом году и по стилю не слишком отлично от приговского соц-арта, много лет испытывавшего язык на прочность. Эти испытания проходили на примере специфического «советского» языка, но только потому, что тот был уже подсохшим и легко, как шелуха, отслаивался от значений. Он, в сущности, и был шелухой.

Казалось, цель автора совпадает с целью философии по Витгенштейну: превращение скрытой бессмыслицы в явную. Но все не так просто. Что-то здесь не сходится. Множество приговских стихов середины — конца семидесятых годов у всех на слуху: «Килограмм салата рыбного», «Только вымоешь посуду», «Суп вскипел — Прекрасно!», «На счетчике своем я цифру обнаружил», «Течет красавица Ока» — можно перечислять до конца страницы. Эти вещи заслуженно любимы. Их мнимый дилетантизм воспринимается очень интимно и прочитывается одновременно и как пародия, и как трогательная неловкость.
Это слово не мертвое, а как бы мертвое: притворившееся мертвым, чтобы не тронули, не склевали.

Пригова всегда отличала невероятная литературная изобретательность и продуманная четкость стратегии. Но как же трудно увидеть «стратегию» в голошении и взывании «Алмазной азбуки» и последующих произведений для пения и крика. В этом новом голосе — надсадном и звонком, с отголоском безумия. Или в нежной и странно-чувственной ткани «Кати китайской» — его последней прозы.

И почему столько стихов? Зачем?

Возраст автора и возраст его поэтики не всегда совпадают. Пригов — человек из того поколения, что нуждалось в героях, только их и ценило. Но в герои он опоздал: места заняты, да и попытки несвоевременны. Опоздав стать героем, Пригов становится антигероем, причем совершенно сознательно. Понимая, к примеру, что ежедневное нормированное писание — занятие для поэта не просто дикое, но и противозаконное, он сознательно идет против закона; пытается разрушить прежний закон и установить новый — свой.

Но внутренняя-то заявка была другая — героическая. Его бесстрастность мнима, он человек страстей (только держал себя всю жизнь в аскетической строгости).

Социальная интуиция Пригова поразительна, но, похоже, не здесь главный нерв его деятельности. Похоже, он вообще смотрел в другую сторону. Или надеялся, зайдя с противоположной — подветренной — стороны, подойти поближе к какому-то зверю, какому-то чудищу, вроде тех, что появлялись на его рисунках.

Ужасно, что количественный фактор как бы заслонил все остальное. Мы просто не поспевали за его физиологическими часами, они шли на порядок быстрее. Какое-то вечное движение, perpetuum mobile. Он ни дня не стоял на месте, никакое место его не устраивало. Что-то искал — навсегда потерянное.

Когда эти живые часы вдруг остановились, самые разные, даже едва знакомые с ним люди говорили, что и предположить не могли такого потрясения, такого чувства утраты.

Я чувствую то же самое. Как будто вырвали одно звено из круга явлений.

В конечном счете важно не какие эпитеты к тебе прилагались. Важно, оказались ли поняты род и смысл той работы, которой ты занимался всю жизнь.

Последние четверть века Д.А. работал как пожарный на пожаре, как аварийная служба на аварии. И с каждым годом — все более отчаянно.

В этом есть и «невысказанный упрек», и какая-то особая, разъедающая душу горечь.

Он умер непонятым. Все существенное, что сказано о нем, — это вариации его же слов и толкований. Но главного о себе он не сказал: не хотел или не мог. Или говорил, но мы не слышали.

        «Пригов я! Пригов! Слышите вы — Пригов!» *


* Из «Предуведомительной беседы» к сборнику «Вирши на каждый день».

 

Публикация в рамках проекта MoReBoOk "Поэт и Поэт".

Время публикации на сайте:

07.11.20

Вечные Новости


Афиша Выход


Афиша Встречи

 

 

Подписка