(Составитель Сергей Гандлевский)

23 декабря исполняется 30 лет со дня гибели Александра Сопровского (1953 - 1990).

* * *

Когда-нибудь, верша итог делам,
Как бы случайно, в скобках или сноской,
Я возвращусь в первоначальный хлам,
Зовущийся окраиной московской.
Любой пустырь от давешних времён
Мне здесь знаком на радость и на горе,
А чья вина? Я не был здесь рождён —
Но и страна не рождена в позоре.
Никто, как я, не ведал жизни той,
Где от весны к весне, от даты к дате
Такой подробной, бережной тоской
Озёрца луж исходят на закате,
Где всё, что мне привиделось потом —
Пророки, полководцы и поэты —
Всё взращено прекрасным пустырём,
Раскинувшимся за моим двором,
Под грохот железнодорожной Леты,
Где перегаром пахло из канав,
Ночами пьяных укрывал овражек —
И брезжило на трезвых лицах вражьих
Осуществленье смехотворных прав.

Нас нет совсем. Мы вымерли почти.
Мы выжили, мы выросли врагами,
Прокладывая ощупью пути
На родину, что стонет позади,
Мерцая, как звезда за облаками, —
Пока не хлынет царственное пламя,
Чтоб белый свет прикончить и спасти.

1974

***

Кто на пресненских?
Тихо в природе,
Но под праздник в квартале пустом
Бродит заполночь меж подворотен
Подколодной гармоники стон.
Вся в звездах запредельная зона.
Там небесная бредит овца,
Или Майру зовет Эригона,
Чтобы вместе оплакать отца.
А на Пресне старик из Ростова
Бессловесное что-то поет.
Не поймешь в этой песне ни слова,
Лишь беззубо колышется рот.
И недаром обиженный дядя -
Честь завода, рабочая кость -
Вымещает на старом бродяге
Коренную, понятную злость.
И под небом отчаянно-синим
Он сощурился на старика,
Слово ищет, находит с усильем:
- Как тебя не убили пока?
Как тебя не убили, такого? -
А старик только под нос бурчит,
Не поймешь в этой песне ни слова,
Да и песня уже не звучит.
Тихо длятся февральские ночи.
Лишь гармоника стонет не в лад,
Да созвездий морозные очи
На блестящие крыши глядят.
Поножовщиной пахнет на свете

В час людских и кошачьих грехов.

Волопас, ты за это в ответе:

Для чего ты поил пастухов?

1975

***

Из верхних окон музыка во двор.
Горбатые ступени у подъезда.
Мой прежний мир, приставленный в упор
К очам твоим — без моего посредства.

Перехожу на круг небытия,
В электроток твоих воспоминаний.
Но я не мёртв, и музыка твоя
Издалека слышна мне временами.

Так спой же мне и душу напои!
За волчий век я сорок раз бы умер, —
Но круг друзей, но близкие мои —
Мелодия в бензомоторном шуме…

Так будь же мне верна на круге том —
Не зря он создан нашими руками —
Где встанет наш гостеприимный дом,
Как росчерк мой под этими строками.

И сколько б нам ни выпало разлук,
Нам нужно ждать. Когда не мы, то кто же?
И жизнь на вкус, как музыка на слух,
Ну спой же, спой… Побудь со мной подольше…

6 апреля — 5 мая 1976

***

В Европе дождливо (смотрите футбольный обзор)
Неделю подряд: от Атлантики и до Урала.
В такую погоду хороший хозяин на двор
Собаку не гонит... (И курево подорожало.)

В такую погоду сидит на игле взаперти
Прославленный сыщик - и пилит на скрипке по нервам...
(И водка уже вздорожала - в два раза почти
На 2.43 по сравнению с 71-м.)

И общее мненье - что этого так бы не снес
(ни цен этих, то есть на водку, ни этой погоды)
Хороший хозяин: не тот, у которого пес,
А тот, у кого посильнее, чем Фауст у Гете.

Над Лондоном, Осло, Москвой - облака, будто щит,
И мокрых деревьев разбросаны пестрые рати.
Которые сутки подряд - моросит, моросит,
И в лужах холодных горят фонари на Арбате.

Сентябрь обрывается в небо. Глаза подниму -
Все те же над городом изжелта-серые тучи.
Когда бы ты знала, как нехорошо одному.
Когда бы не знал я, что вместе бывает не лучше.

Есть чувства, по праву приставшие поздней любви.
Гуляет над миром отравленный ветер разлуки.

Войди в этот воздух, на слове меня оборви -

Когда все из рук вон, когда опускаются руки.

Шаги на площадке. Нестоек наш жалкий уют.
И сон на рассвете - как Божья последняя милость.
И памяти столько хранит завалящий лоскут,
А в памяти столько души - сколько нам и не снилось.

И я не спеша, раскурю отсыревший табак
И словно признанья вполголоса молвлю былому...
В Европе дождливо. Хозяева кормят собак,
И те, как хозяева, с важностью бродят по дому.

1981

* * *

За то, что я тогда... Не знаю сам, за что,
Не знаю, что со мной и было –
За все, что вытоптано и пережито,
За все, что памятно и мило,
За то, что музыка подкрашена вином,
За звон в ушах, родной и нестерпимый,
За март, разбрызганный капелью за окном,
За город, так мучительно любимый, –
За это бедная, дурная жизнь моя
Туда слетает безвозмездно,
Где – вот – на волосок один от бытия –
Бездушная клубится бездна.
За то, что дни мои в московском тупике –
Тупая стенобитная работа,
За то, что сны мои про волю налегке
Полны горячечного пота,
За то, что, Господи, судьбу свою сломить

Дано лишь молодым и сильным –

Дай удержаться мне за радужную нить
Капели звонкой полднем синим.

1981

ОДА НА ВЗЯТИЕ СЕНТ-ДЖОРДЖЕСА 25 ОКТЯБРЯ 1983 ГОДА

Я много водки выпиваю,
Портвейном не пренебрегаю,
Закусываю не всегда.
Баб обаятельных хватаю
Порой за всякие места.

А в это время в Белом доме
Ты к сводке утренней привык,
У демократии на стреме,
Иных забот не зная, кроме
Прав человеческих одних.

А я все пьянку продолжаю,
Я это дело уважаю.
Блестит "андроповка"; в стекле.
И ничего не совершаю
За ради жизни на Земле.

И солнцу есть предел на свете.
И злаки чахнут на корню.
А там, в Овальном кабинете...
С чем я сравню тревоги эти?
С чем эти бдения сравню?

Весной на солнце снег растает.

Чашма пленительно блистает,
А то неплохо и пивка.
Меня запой не отпускает -
Или порой меня ласкает
Жены домашняя рука.

Горит рассвет над Потомаком.
Под звездно-полосатым флагом
Макдональда победный флот
Летит, как коршун над оврагом,
Как рыба хищная, плывет -
И се! марксизма пал оплот.

И над Карибскою волной
Под манзанитою зеленой
Грозят Гаване обреченной
Сыны державы мировой:
И ты, Макфарлейн молодой,
И ты, Уайнбергер непреклонный!

Кого же я средь дикой пьянки
Пою, вскочив из-за стола?
Кто, ополчась на силы зла,
Кремлевские отбросит танки?
В ком честь еще не умерла?
Чьи баснословные дела
Вовек не позабудут янки?
Калифорнийского орла!

1983

* * *

Прощаться не спеши. Холодная аллея
Рассеивает свет нездешней белизны.
Под горький листопад, о прошлом не жалея,
Легко перебирать несбывшиеся сны.
Но что поделать нам со сбывшимися снами,
Над выгибом реки, петляя по холмам,
Когда верхушки лип закружатся над нами,
И воздуха в груди едва достанет нам?
Когда надежды нет, а нежности в избытке,
Не забегай вперед, но оглянись назад.
Еще войдешь во вкус блаженной этой пытки...
Багровой полосой рубцуется закат.
И тайное тепло сквозь холод пальцев милых,
Лишь выплеснется звезд ночное молоко,
И нам, едва забудь, чего забыть не в силах,
По-прежнему спокойно и легко.

1988

* * *

Я книгу отложил – и, кажется, душа
Осталась без меня под темным переплетом.
А я закрыл глаза, и лишь комар, жужжа,
Перебивал мне сон охотничьим полетом.

И наяву еще или уже во сне,
Но сдавливая грудь какой-то болью давней,
Той мудрости слова напоминали мне
О двадцати годах надежд и ожиданий.

И оглянулся я на двадцать лет назад,
Под перестук времен – на сбывшиеся строки,
И в брызгах дождевых был над Москвой закат,
И радуга была вполнеба на востоке.

Вот так я жизнь и жил – как захотел, как смог.
То соберусь куда, то возвращусь откуда.
И тьма ее низка, и свет ее высок,
И велика ли честь надеяться на чудо?

Надеяться и ждать. Не напрягая сил,
Осенней горечью дышать на склоне лета,
Ступить на желтый лист, забыть, зачем все это,
И выдохнуть легко – октябрь уж наступил...

Август 1989

* * *
Юность самолюбива.
Молодость вольнолюбива.
Зрелость жизнелюбива.
Что еще впереди?
Только любви по горло.
Вот оно как подперло.
Сердце стучит упорно
Птицею взаперти.

Мне говорят: голод,
Холод и Божий молот.
Мир, говорят, расколот,
И на брата – брат.
Все это мне знакомо.
Я не боюсь погрома.

Я у себя дома.

Пусть говорят.

Снова с утра лило́ здесь.
Дом посреди болотец.
Рядом журавль-колодец
Поднял подобья рук.
Мне – мои годовщины.
Дочке – лепить из глины.
Ветру – простор равнины.
Птицам – лететь на юг.

Август 1989

* * *

Ноябрьский ветер запахом сосны
Переполняет пасмурные дали.
Что значил этот сон? Бывают сны
Как бы предвестьем ветра и печали.
Проснешься и начнешь припоминать
События: ты где-то был, – но где же?
На миг туда вернешься – и опять
Ты здесь... и возвращаешься все реже.
Так в этот раз или в какой другой
(Уже не вспомнить и не в этом дело),
Но там был лес, поселок над рекой,
И синева беззвездная густела.
Там загоралось первое окно,
Шептались бабки на скамье у дома,
Там шел мужик и в сумке нес вино –
Там было все непрошено знакомо.

Там жили, значит, люди. Я бы мог

(Но веришь, лучше все-таки не надо)
Приноровить и опыт мой, и слог
К изображенью этого уклада.
Когда б я был тем зудом обуян,
Когда б во мне бесилась кровь дурная,
Я принялся бы сочинять роман,
По мелочам судьбу воссоздавая.
Тогда бы я и жил не наугад,
Расчислив точно города и годы,
И был бы тайным знанием богат,
Как будто шулер – знанием колоды.
Я знал бы меру поступи времен,
Любви, и смерти, и дурному глазу.
Я рассказал бы все... Но это сон,
А сон не поддается пересказу.
А сон – лишь образ, и значенье сна –
Всего только прикосновенье к тайне,
Чтоб жизнь осталась незамутнена,
Как с осенью последнее свиданье.

Ноябрь 1989

На фото: Александр Сопровский с женой Т. Н. Полетаевой.