Минуя Блока
Собкоры западных газет в России часто завершают свою работу выпуском фундаментального труда. Бывший шеф московского бюро газеты Finacial Tames Чарльз Кловер написал книгу не об экономике, но о политике, точнее – об евразийстве вчера и сегодня, в качестве названия взята цитата из «Двенадцати» Блока. Журналы The Economist и Forreign Affairs назвали ее английское издание лучшим публицистическим произведением 2016 года. Рецензенты в России отнеслись к ней сдержаннее, порой обвиняя автора в недостаточной глубине, но по сути все соглашаются в целом с фактами и выводами Кловера. По крайней мере, никто из его коллег не пытался столь же доступным (иногда даже слишком) языком описать темы, которые в конечном счете касаются каждого.
В евразийстве - течении, оформившемся в начале 1920-х в эмиграции и приведшее в итоге к отъезду многих его лидеров в СССР, - Чарльз Кловер склонен видеть суть современной российской геополитики. Соглашаться с этим или нет, отдельный вопрос, но чем книга ценна для всех, это описанием полузабытого даже самими участниками политической сцены 70-90-х. Здесь рассказывается и о судьбе Льва Гумилева, о том, как помогал ему Анатолий Лукьянов и другие друзья из власти: «Высокопоставленные друзья Гумилева по‑прежнему его поддерживали. И пусть им не удалось пробить в печать наиболее острые его тексты, такие как “Биосфера”, в поначалу узком, но постепенно расширявшемся кругу советской элиты евразийская историография, основанная Львом Гумилевым, приобретала все больше сторонников.
Почти одновременная смерть Брежнева и Суслова в 1982 году нанесла националистам серьезный удар: прекратилась официальная поддержка “Русской партии” со стороны Политбюро. Был ли Суслов в самом деле латентным националистом или же решил использовать националистов как противовес либералам — об этом до сих пор спорят. Но после благоприятного для националистов периода при Брежневе и Суслове наступил откат: и Андропов, и Черненко были ортодоксальными интернационалистами. Они не желали без необходимости усиливать антагонизм с Западом и осознавали, что русский шовинизм отзовется усиленным сопротивлением многих национальных меньшинств, а именно в этом они видели главную угрозу для существования страны”.
Интересно описание и постперестроечных лет с их новым поколением политиков, так отличавшихся от старших товарищей – не только внешне, но и биографией. Тогда и произошел, считает Кловерт, неожиданный ренессанс в союзе власти и националистов: «о силе националистического движения можно судить и по тому рвению, с каким Ельцин спешил превратить его в своего союзника. Ельцин вынужден был принять идеи своих оппонентов, чтобы удержаться у власти, его команда доказала, что способна править, проявив достаточно цинизма и беспощадности, и ее идеология постепенно адаптировалась к российским реалиям. В очередной раз Ельцин украл программу своих оппонентов. Раньше он позаимствовал идею реформы у Горбачева, теперь перенимал националистическую идеологию. Он выдвинул множество инициатив, позволявших ему обойти националистов справа: реанимировал Союз как Содружество Независимых Государств и договорился о союзе с Беларусью(…). Ельцин стал поддерживать националистические проекты — например, Кремль настоял на решении отстроить храм Христа Спасителя в центре Москвы (…). Ельцин предоставил Государственной думе полную свободу принимать законы по национальным и религиозным вопросам и в 1996 году создал особую комиссию для разработки русской “национальной идеи”.
Дугин и многие другие крайне правые подтверждают, что после октябрьских событий [1993 г. – Ред.] почувствовали сильный сдвиг в отношении Кремля — в сторону национализма и прочь от Запада. “Ельцин внес коррективы, заметные коррективы, — говорит Дугин. — Он выхолостил оппозицию политически, но при этом скорректировал, изменил и усовершенствовал собственный политический курс”.
Сама оппозиция выглядела едва ли не гомерически, некоторые абзацы книги кажутся готовым сценарием сатирического фильма: «Вернувшись в Россию, Лимонов стал посещать националистические собрания. И теперь, на этом ужине, Лимонов сидел рядом с Зюгановым и рассуждал о будущем русского патриотизма. Было произнесено множество тостов, сначала за Россию, потом за будущее и за великие дела, как вдруг Дугин, явно очень пьяный, направился к их концу стола.
— Э-эх, Лимонов, и вы с этим говном. Зачем? — сказал он, слегка покачиваясь, язык плохо повиновался ему.
— Это наш Саша Дугин, очень талантливый молодой человек, — объяснил Зюганов, по‑отечески поглядывая на юношу.
— И вы говно, Геннадий Андреевич, что вы думаете, — перебил Дугин и снова обратился к Лимонову: — Что у вас с ними общего, с этими посредственностями?
Отношения Дугина с Зюгановым были, мягко говоря, сложными. Сначала они тесно сотрудничали, создавая идеологию оппозиционной Коммунистической партии, но незадолго до этой встречи поссорились, и на том их сотрудничество закончилось. Дугин вспыхивал мгновенно, если ему казалось, что у него воруют идеи (забавный недостаток для человека, нередко пишущего за других). Именно по этой причине он порвал отношения с Зюгановым: «Он пролез в Думу и зазнался. Мы разошлись».»
Многие считают, что книга Кловера посвящена Дугину, но это не так, хотя о нем рассказывается немало. Один из самых странных идеологов новой России произвел на журналиста смешанное впечатление: «Я ожидал встретить свихнувшегося на философских проблемах отшельника в духе Достоевского, а на самом деле увидел очень живого, остроумного и в общем вполне приятного человека, к тому же одного из самых начитанных и интересных собеседников из всех, с кем мне доводилось говорить. По сей день я задаюсь вопросом, верит ли он сам в то, что пишет. Но ведь это не так уж важно. Искренне ли он верит или всего лишь играет взятую на себя роль, Дугин преуспевает, с легкостью рассыпая ссылки на оккультные учения, нумерологию, постмодернизм, фашизм и французских культурологов.»
При этом национал-большевистская партия, о которой много пишет Кловер, сегодня почти незаметна, что не может не расстраивать Дугина. В свое время «он согласился помочь в организации НБП, но отказался от официального поста в ней. Однако со временем Дугин передумал. Когда они обсуждали проект в пивном павильоне на Арбате, Дугин подался ближе к Лимонову и сказал: “Вам, Эдуард, воину и кшатрию, надлежит вести людей, а я — жрец, маг, Мерлин, моя роль женская — объяснять и утешать”. Как выяснилось позже, конкуренция на эту роль оказалась слишком велика.
Чарльз Кловер. Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи. — Пер. с англ. Л. Сумм. — М.: Фантом Пресс, 2017. — 496 с.
