Философ Роберт Шпеман: «Я был разгильдяем»

Их прозвали «поколением скептиков» - немцев, родившихся в 20-х - начале 30-х годов. Пожалуй, вряд ли это меткое наименование, которое внесло лишь кажущуюся ясность в обычную неразбериху поколений, в итоге способно ввести кого-то в заблуждение. Например, если бы они и вправду были одержимы скепсисом, тогда вряд ли кто-либо из принадлежавших к этому поколению смог бы оказаться на папском престоле (Йозеф Ратцингер), или лордом в верхней палате британского парламента (Ральф Дарендорф), или стать Канцлером Воссоединения (Гельмут Коль), или получить Нобелевскую премию по литературе (Гюнтер Грасс). Нет сомнений, что социолог Гельмут Шельски, придумавший этот термин в 1957 году, опирался на реальность: ведь утопические посулы, которые ещё во времена Веймарской республики вызывали серьёзные столкновения различных мировоззрений, после 1945 года, по крайней мере в западной Германии, уже не действовали - до 1968 года точно. Соблазна впасть в тоталитаризм больше не существовало – поскольку они были скептиками. Но они были не настолько скептиками, чтобы, идя по стопам поколения эпохи грюндерства, не стать теми уверенными в свою могуществе идеальными дизайнерами федеративной республики, на которых мы взираем сегодня с восхищением и от которых мы частенько страдаем.

Если взять, к примеру,  родившихся в 1927 году, - а это Ратцингер, Грасс и Мартин Вальзер, - то сегодня никто не станет утверждать, что трезвость, прагматизм и объективность – их главные качества. А ведь именно в этом заключаются основные черты  так называемого «поколения септиков», если верить разнообразным  (само)характеристикам. Напротив: копни чуть глубже соответствующие биографии, всюду найдутся тлеющие искорки, восходящие к тоталитарному опыту и воспламенившие огромную энергию, которая пылала зачастую на протяжении всей их исполненной страстей жизни.

Роберт Шпеман родился ровно в тот год, что и папа Бенедикт, который с давних пор так ему близок; 5 мая философ отметит своё 85-летие. 14-летним гимназистом он наблюдал в трамвае, как молодой человек сгоняет почтенного старика со звездой Давида и садится не его место. Шпеман в тот момент понимал, «что теперь единственно возможным вариантом поведения было встать и уступить этому человеку своё место. Я этого не сделал. Я остался сидеть. Я боялся. До сегодняшнего дня мне стыдно. В тот момент меня охватила невероятная ярость. Ярость против тех, кто добился, чтобы я столь непристойным образом остался сидеть, кто обеспечил эту победу малодушия».

Роберт Шпеман: «Я стал бы садовником, если бы Гитлер выиграл войну».

Именно эпизоды, подобные этому, сделали «Автобиографию в форме бесед» Шпемана одним из замечательнейших интеллектуальных автобиографических трудов нашего времени. И не потому, что похожих историй о времени национал-социализма никто никогда не слышал. Шпеман описывает детство и юность так же детально и метко, с такой же беспощадной ясностью, к какой мы привыкли в его философских сочинениях и книгах. Именно потому, что изображаемые им личностные переживания столь наглядны, вряд ли читатель буквально воспримет его замечание, которое обнаружит по прочтении многих страниц, о том, что меньше всего его интересует собственный внутренний мир.

Формат книги необычен. В основе ее лежат многочисленные беседы, которые Шпеман вел со Штефаном Затлером, многие годы заведывавшего отделом культуры журнала «Фокус». Возникшее в итоге долгое интервью, где мнения высказываются скорее сдержанно, а не в противовес одно другому, делится на главы с включениями наиболее интересных автобиографических эссе, посвящённых сценам из жизни философов. В ходе беседы Шпеман детально излагает свои основные философские воззрения, и в этом отношении  книга служит удобным введением для тех, кто хочет познакомиться с его творчеством. И разумеется, книга ни в чем не следует антиавтобиографическому изречению Мартина Хайдеггера «Аристотель родился, работал и умер. Так обратимся же к его воззрениям»  - к счастью для читателя.

Без сомнения, католическая вера является сердцевиной этих воззрений, даже несмотря на то, что Шпеман оспаривает какую-либо причинную связь между нею и своей философией.  Едва ли можно представить более необычную родословную: мать – танцовщица, отец – после обучения в Баухаузе у Пауля Клее и Ласло Мохой-Надя становится редактором культурного отдела «Зоциалистише Монатсхефте» в Берлине. В период глубокого жизненного кризиса оба обратились в католическую веру и переехали в Мюнстер. В это время Шпеману было три года. В девять умирает его мать, а для отца вера занимает теперь главное место в жизни;  в 1942 году он становится священником. Атмосфера на родине ясна: сын горд тем, что не носит одежду юнгфолька, поскольку родители её ему не покупали; в гитлерюгенде он не состоял, антисемитским песням не подпевает – «национал-социалисты были просто-напросто врагами».

Нет, преподавателем этики радикал Шпеман никогда не хотел быть

Шпеман примечательным образом описывает молодёжную жизнь в то время: самым мрачным моментом своей жизни он называет то мгновение, когда 21 июля 1944 года пришло известие о неудачной попытке покушения на Гитлера. Если бы Гитлер выиграл, он хотел бы стать садовником. Одну из нарисованных им на доске карикатур на Гитлера он снабдил словами «Внимание! Могильщик Германии!» - директор предотвращает расследование обстоятельств этой истории и спасает подростку жизнь. Он с пристрастием расспрашивал солдат восточного фронта по поводу местонахождения депортированных евреев: «через полгода я во всем разобрался. Я знал, что их посадят в газовые камеры». Вывод, который он делает: немцы ничего не знали, потому что не хотели ничего знать. Многое в описываемой им юношеской жизни напоминает воспоминания Йоахима Феста о взрослении в такой же католической антинацистской семье.

Кому-то может показаться, что жизненный путь Шпемана к философии был невольно обусловлен религией – несмотря на то, что сознание немедленно находит справедливые возражения на этот счёт. После периода увлечения марксизмом в конце 40-х с портретом Ленина на стене он учился в Мюнстерском университете и был вхож в кружок Йоахима Риттера, общение с которым придало ему, а также Герману Люббе, Одо Маркарду, Эрнсту Тугендхату и Эрнсту-Вольфгангу Бёкенфёрде существенный импульс для собственной деятельности. «Я был разгильдяем», - так он вкратце описал прошлое студента Шпемана. Это не нанесло ущерба карьере и последовавшей профессуре - в Штутгарте, Гейдельберге, а потом и в Мюнхене.

«Сомнамбулическим» кажется ему его жизненный путь, красочно демонстрирующий нам интеллектуальный портрет этого католика. Он рано стал выступать против атомной бомбы, а позднее и против атомной энергии; в ночь, когда человек впервые высадился на Луну, в 1969 г., он выступал по телевидению с критикой программы «Аполлон», сказав, что это ненужное растрачивание природных ресурсов во времена, когда многие голодают. Революционеры 68 года, безусловно, находятся от него по другую сторону баррикад. Он вспоминает ночные разговоры в трактире со студентами-бунтарями, когда прямо говорил им: если бы он убедился, что завтра они захватят власть, «то тогда я бы предпочёл, чтобы сегодня вас всех, всех, кто здесь сегодня сидит, поставили к стенке». Он говорил это серьёзно, потому что в противном случае они пролили бы «реки крови»: «Тогда уж лучше прежде прольётся наша». Нет, преподавателем этики радикал Шпеман никогда не хотел быть - и всё-таки он подружился с Генрихом Бёллем: в одной забавной истории описывается, как чета Шпеманов в гостях у Бёллей находится под прицелом автомата – чуть ли не в тот момент тогда, когда задерживали Ульрику Майнхоф и Анреаса Баадера.

Возможно,  у кого-то взгляды Шпемана, изложенные в основном сухо, вызовут раздражение: его стойкая толерантность в отношении братьев Пия, его агрессивная враждебность в отношении гомосексуальных семей с детьми, неприятие абортов. Но многие его высказывания действуют как жало: проигнорировать их как провокацию невозможно, напротив, они воспринимаются скорее как настойчивое требование.  Разумеется, он выступает за возврат к тридентской мессе. Отрицание существования Бога означает для Шпемана «отречение от мысли». Важно то, чему он верен всегда: его восторженное описание паломничества в греко-ортодоксальный монастырь на горе Афон демонстрирует прямо-таки мистическую по своей интенсивности веру, которая увлекает даже остающегося ей чуждым. Роберт Шпеман – странствующий одиночка, чей жизненный путь начинается с раннего детского воспоминания. Трёхлетний крещёный малыш упрашивает, чтобы ему разрешили остаться в монастыре: когда монахи пели псалмы, он испытывал «неописуемое блаженство».