Наш ворон да нашему ворону...
Александр Наумов по образованию журналист. С 1998 по 2010 год руководил пресс-службой Главного управления федеральной службы исполнения наказаний России по Иркутской области. Полагаю, что именно в это время он и приступил к сбору материалов для своего труда. По крайней мере, ничем иным я не могу объяснить его собственные проговорки о зековских почтительных «разрешите войти», когда во исполнение авторского замысла к нему доставляли для опроса очередного возможного героя будущей книги.
Во вступлении автор пишет, что всем осужденным он задавал одни и те же вопросы: о жизни до приговора, о первом дне заключения, о специфике отбывания наказания в колонии для бывших сотрудников. Далее все зависело от способностей собеседников, имена которых автор изменил.
Каждая книжная главка – это история одного обитателя иркутской колонии строгого режима для бывших сотрудников правоохранительных органов.
Арестантские исповеди и откровения - не слишком распространенный литературный жанр. В письмах, которые получают редакции СМИ, правозащитные организации и адвокатские конторы, таких откровений навалом, но книги, составленные целиком из них, встречаются редко. Есть издания Центра содействия уголовному правосудию, созданного Валерием Абрамкиным. После нескольких сборников обстоятельных опросов бывших заключенных этот Центр большей частью публиковал опросы обитателей «малолеток». Есть книга Людмилы Альперн «Сон и явь женской тюрьмы», в которой опубликовано огромное количество опросов-интервью с женщинами-заключенными. Есть результаты социологических исследований, которые проводила среди заключенных Московская хельсинкская группа.
Добиться разрешения на организацию подобных опросов непросто (тем более, если речь об опросах бывших сотрудников), поэтому интервью с заключенными являются важнейшим материалом для дальнейших исследований.
Автор опросил примерно пять-шесть процентов заключенных, содержащихся в лагере. Отношение всех к работе правоохранительных органов единодушно негативное. Причины столь плачевного состояния системы интервьюером не выявлялись. При этом один из опрошенных сетовал на вымывание профессиональных кадров милиции в конце 80-х-начале 90-х годов, другой возмущался плачевной неграмотностью младшего состава милиции (у многих нет даже среднего образования). Отношение бывших сотрудников к пыткам в милиции, к возможностям оздоровления правоохранительной системы, к своим коллегам, добивающимся такого оздоровления, автор книги не выяснял. Впрочем, сохраняется вероятность, что автор работал под строгим контролем администрации лагеря и у него не было возможности для подобных выяснений.
На строгаче сидят приговоренные к большим срокам за особо тяжкие преступления. Все герои Наумова сели в середине-конце девяностых годов прошлого века. В те давние времена, судя по рассказам обитателей строгача для бывших, нравы в милиции были вполне человеколюбивые: ни «слоников», ни «ласточек», ни бутылок из-под шампанского. Самое большее из неправовых орудий дознания – это Уголовным кодексом по башке для лучшего понимания верховенства закона. Впрочем, может это объясняется не общим уровнем гуманизма следственных органов, а избирательным человеколюбием – для своих.
Если сравнивать письма обычных зеков и монологи «бывших» из книги Наумова - «свои» почти и не отличаются от «не своих» (разве тем только, что вращаются в сферах где сплетни и слухи более информированы). По крайней мере, отношение к собственному преступлению стандартное: сильные сожаления без тени раскаяния. И аргументы для самооправдания стандартные: на свободе, мол, остались куда более опасные преступники, а мы еще и ничего себе...
Послушаем одного из обитателей спецзоны.
«А вы знаете, все мы люди, все мы человеки. Сегодня я убил, а завтра, может быть, совершу благородный поступок. Я это сделаю...».
Или другого:
«В верхах власти воруют эшелонами — и кошмары их не мучают! Вы помните, как в конце 1999-го — начале 2000 года хотели снять с депутатов и судей неприкосновенность. Они закричали: «Караул!» Потому что хорошо понимали, что сорок процентов из них сразу пересажают. Вы знаете за что... Потому что к рукам прилипает. Маленький чиновник берет немного, а судья — много. С каждого дела он хочет «заработать» хороший кусок. В нашей колонии есть бывшие представители почти всех силовых структур. Нет только судей! Случайность? Крупных чинов у нас тоже нет, такие всегда откупаются...».
Пожалуй, лишь один из персонажей Наумова — довольно крупный чин, опирающийся в своих суждениях о бывших коллегах не на слухи-сплетни-догадки, а на точную информацию.
«На сегодняшний день у судей самая высокая среди госслужащих зарплата. Им бесплатное жилье предоставляется. И у них же полный иммунитет к привлечению к какой-либо ответственности, даже административной. У них пожизненное содержание и статус судьи сохраняется. Что еще можно человеку придумать? Какие еще блага ему предоставить? Но именно судьи, именно они, имеющие такую солидную господдержку, более чем другие сотрудники правоохранительной системы берут сегодня взятки».
Откровения этого героя прочесть интересно и небесполезно. Привлекли его по давнему делу 99-го, когда во всех новостях сообщили о разоблачении коррумпированной группы зауральских прокуроров.
Но самым интересным в книге Наумова оказываются быт и нравы этой резервации, сильно отличающиеся от обычных лагерных нравов.
Вот как про это говорит один из персонажей: «В колонии идет борьба за выживание. Это такое болото... Зло порождает зло. Нас сюда посадили, чтобы мы исправлялись. Чтобы мы отбывали наказание, нас изолировали от общества. Но одна паршивая овца все стадо портит. А здесь все плохие овцы. И очень сложно держать здесь свой мирок. Приходится хитрить, юлить, то есть общаться и с теми и с другими, но держать со всеми дистанцию».
И еще: «Самое трудное воспитать в себе недоверие. К каждому. Зачем это нужно делать? Чтобы не попасться. Не попасться на зуб другому зеку, чтобы он меня не обманул, чтобы он чего-то с меня не поимел. Хоть на две сигаретки, но обманет! Пытаются, по крайней мере, обманывать».
Похожие оценки практически в каждом опросе. Но никто не говорит прямо и ясно, а только намекают на поголовный стук. Ради места кладовщика или дневального, ради тех же двух сигареток, да и не для чего, а на всякий случай — даром.
Любая зона пронизана стукачами. В этом суть работы оперативной части. Но в зоне (даже и красной — практически целиком живущей под контролем активистов) существуют правила, помогающие жить и выживать. И по любым правилам стукачество не в чести. Его скрывают, как дурную болезнь. Его выявляют и за него жестоко наказывают. Сами стукачи без особой охоты плетутся к «куму» за своей пайкой сигарет или чая, оглядчиво надеясь, что в крайнем случае кум успеет спрятать в штрафном изоляторе, чтобы не оказаться в углу для обиженных. Да и кумовья знают, что стукачи их кое-как отрабатывают свои сигареты, иначе бы все многочисленные случаи лагерного неповиновения можно бы задушить в зародыше, но вот же — не получается.
Только в зонах для бывших стук такой, через который не пробьется не только какое-то неповиновение, но и разум самого начальника оперчасти. Сигарет никаких не хватит. И не придумать, как употребить всю эту информацию друг против друга, где неизвестным остается только содержание зековских снов, да и то не всегда...
А если читателям книги Наумова (или этой рецензии) можно будет выбирать, на какой зоне чалиться, то от души советую не попадать на спецзону для бывших.
Какая удивительная вещь: и начальники этих заповедников для бывших, и обитатели их — люди одной системы, говорят на одном языке, исповедуют одни принципы, заражены одними убеждениями и инстинктами, а в деле перевоспитания и становления преступников на путь исправления — никаких прорывов и ничем не лучше обычных лагерей. Так, может, эта наша ГУЛАГовская система вообще не поворачивается к воспитанию? в принципе не способна на это? Может ее не реформировать надо, а уничтожать?
Уже почти десять лет я редактирую журнал «Неволя» и вынужден быть в курсе этой жизни (точнее — не жизни... ожидания жизни). Груды писем, которые получает редакция журнала — это бесконечные истории унылых трагедий, неодолимого беззакония, привычного равнодушия, случайных или надуманных преступлений, сожалений без раскаяния и приглушенных проклятий в адрес разномастных уродов из правоохранительной системы, ломающих людские жизни.
Герои Наумова — это те самые уроды. По этой причине книгу «Спецзона для бывших» независимо от чьих-либо советов будут покупать и листать, мстительно проборматывая «мало-мало-мало».
Закон — это социальная реализация основополагающего чувства справедливости. А служители закона, защищая его, защищают и справедливость — основной фундамент согласия в обществе. И если справедливости с огнем не сыскать, если закон работничкам правоохранительной системы всего лишь дубинка для расправы с любой личной помехой, тогда единственной возможной справедливостью в стране оказывается их расправа со своими же коллегами. А чем неправомерней эта расправа в каждом конкретном случае, тем более она удовлетворяет неистребимую жажду справедливости (пусть хоть такой, если нормальной все равно нету и не ожидается).
Поэтому — мало. И спецзон для бывших работничков-правоохранителей мало, и сидят там в основном не министры-генералы-начальники, а большей частью сержанты да рядовые недотыки.
Народное правосознание готово даже признать справедливостью сталинский террор именно потому, что при нем никакие погоны и должности не могли быть гарантией свободы и сладкой жизни.
Вот еще цитата из бесед Наумова:
«- Оказавшись в зоне, о чем вы больше всего сожалеете?
- Время проходит бездарно. Жалко уходящие годы. Я уже заметил, что стал память терять. Недавно не мог вспомнить, как Сталина звали...»
Один из персонажей книги взмечтанул, чтобы всех прокуроров месяца на три сажали в камеру. Для практики. Но я бы предложил не только прокуроров, а всех работников правоохранительной системы, включая и лагерную. В виде курсов по повышению квалификации. А чтобы они не отбывали это время бездумно — предупредить, что на кого-то одного из тысячи и вправду заведут дело. Вот пусть сидят и трясутся... А всего лучше — на всех же и заводить, и пусть каждый думает, что он один такой невезучий...
Волею судьбы Наумов был допущен к уникальному материалу: к историям жизней сотен винтиков (в основном — маленьких) отечественной правоохранительной системы. Мог бы получиться своеобразный «Архипелаг».
Одним из замечательных свойств «Архипелага» Александра Исаевича была удивительная соразмерность авторских идей-открытий-догадок и массы конкретных человеческих судеб. Добавь еще какое-то количество людских историй и авторская композиция, и вся структура этого грандиозного исследования обрушилась бы всего лишь в страшный холм колючих житейских обломков.
Понятно: для «Архипелага» мало иметь уникальный материал — надо еще и уникального автора, и я не упрекаю А.Наумова в том, чего у него нет. Я удивляюсь, что он не попробовал осмыслить счастливо подвернувшуюся ему возможность.