Переписка императора Николая II и императрицы Александры Федоровны [фрагмент книги]

Фото: http://rndnet.ru/

Место издания:

Переписка Николая и Александры / М.: Захаров, 2013

 

 

 

1914

Александра. 28 апреля 1914 года, Ливадия

Мое бесценное сокровище!
Ты прочтешь эти строки, ложась в постель в чужом месте в незнакомом доме. Дай Бог, чтобы поездка оказалась приятной и интересной,
а не слишком утомительной или слишком пыльной. Я очень рада, что у меня есть карта и что я могу следить по ней ежечасно за тобой. Мне ужасно будет недоставать тебя. Но за тебя я рада, что ты будешь в отсутствии два дня — получишь новые впечатления и не будешь слушать Аниных* выдумок.
У меня тяжело и больно на душе. Почему хорошее отношение и любовь всегда так вознаграждаются? Сперва черное семейство**, а теперь она? Постоянно тебе говорят, что недостаточно проявляешь любовь. Ведь мы открыли ей доступ в наши сердца, в наш дом, даже в нашу частную жизнь — и вот нам награда за все! Трудно не испытывать горечи — уж очень жестока несправедливость. Да смилуется над нами Бог и да поможет Он нам, — так тяжело на душе! Я в отчаянии, что она причиняет тебе мученья и пристает с неприятными разговорами, лишающими тебя покоя. Постарайся об этом позабыть в эти два дня.
Благословляю тебя, крещу и крепко обнимаю — целую тебя всего с бесконечной любовью и преданностью. Завтра утром в 9 ч. пойду в церковь, постараюсь сходить туда и в четверг. Молиться за тебя — моя отрада, когда мы разлучены. Не могу привыкнуть даже самый короткий срок быть без тебя в доме, хотя при мне наши пять сокровищ.
Спи спокойно, мое солнышко, мой драгоценный, — тысячу нежных поцелуев шлет тебе твоя старая Женушка.
Да благословит и хранит тебя Бог!

29 апреля 1914 года, Аскания-Нова***. Телеграмма
Прибыли благополучно получасом раньше, чем ожидали. После Эриклика прекрасная жаркая погода. Восхитительное место, такой милый, приветливый народ. Вечером буду телеграфировать подробнее. Нежно люблю. Ники.

29 апреля 1914 года, Ливадия. Телеграмма
Туман на горах. Утром были у обедни и в часовне. Немного гуляла днем одна с детьми. Алексей* в Массандре. Голова болит. Скучаем. Целуем крепко. Желаем благополучного возвращения. Храни тебя Бог. Аликс.

29 апреля 1914 года, Аскания-Нова. Телеграмма
Спасибо за телеграмму. Видел интересных животных и птиц. Все они живут вместе на свободе. Гулял в прелестном парке с прудами, полными рыбы. Ездил вокруг имения по степи. Теперь отправляюсь обедать. Спокойной ночи всем милым. Ники.

29 апреля 1914 года, Ливадия. Телеграмма
Сердечно благодарю за две телеграммы. Рада, что очень интересно и удачно. Шлю пожелания спокойной ночи и счастливого путешествия. Рано ложусь спать. Надеюсь завтра утром опять пойти к обедне. Благословения и привет от всех шести. Аликс.

30 апреля 1914 года, Аскания-Нова. Телеграмма
Надеюсь, спала хорошо. Нынче гораздо прохладнее. После 7 ч. 30 м. разъезжал и видел разные породы скота. После раннего завтрака отправляюсь в 10 ч. обратно. Так жду этого вечера! Нежно целую тебя и детей. Ники.

20 июня 1914 года, Кронштадт. Радиотелеграмма
Английская эскадра прошла мимо яхты ровно в полдень. Картина была очень красивая, погода чудная — жаркая. Будем дома к обеду. Все обнимают. Ники.

Александра. 29 июня 1914 года, Петергоф

Любимый мой!
Мне очень грустно, что не могу сопровождать тебя — но я решила, что лучше мне здесь спокойно оставаться с детьми. Сердцем и душой постоянно около тебя, с чувством нежнейшей любви и страсти, все молитвы мои о тебе, а потому я рада, что могу тотчас после твоего отъезда отправиться к вечернему богослужению, а завтра утром в 9 часов к обедне. Буду обедать с Аней, Марией и Анастасией*, а затем рано лягу спать. Мария Барятинская будет у нас к завтраку и в последний раз проведет со мной послеобеденные часы. Я надеюсь, что море будет спокойно и ты насладишься плаванием, которое будет для тебя отдыхом — ты нуждаешься в нем, так как выглядел таким бледным сегодня.
Чрезвычайно остро буду ощущать твое отсутствие, мой бесценный. Спи хорошо, мое сокровище! Моя постель будет, увы, так пуста!
Благослови тебя Боже, — целого тебя.
Нежнейшие поцелуи от твоей старой Женушки.

Александра. 19 сентября 1914 года, Царское Село

Мой родной, мой милый!
Я так счастлива за тебя, что тебе удалось поехать, так как я знаю, как глубоко ты страдал все это время, — твой беспокойный сон доказывал это. Это был вопрос, которого я умышленно не касалась, зная и отлично понимая твои чувства и в то же время сознавая, что тебе лучше не быть сейчас во главе армии. Это путешествие будет маленьким отдыхом для тебя, и, надеюсь, тебе удастся повидать много войск. Могу себе представить их радость при виде тебя, а также твои чувства — как жаль, что не могу быть с тобой и все это видеть! Более чем когда-либо тяжело прощаться с тобой, мой ангел, — так безгранично пусто после твоего отъезда. Затем ты, я знаю, несмотря на множество предстоящих дел, сильно будешь ощущать отсутствие твоей маленькой семьи и драгоценного Крошки. Он быстро поправится теперь, когда наш Друг**  его навестил, и это будет для тебя утешением. Только бы были хорошие известия в твое отсутствие, ибо сердце обливается кровью при мысли, что тяжелые известия тебе приходится переживать в одиночестве.
Уход за ранеными служит мне утешением, и вот почему я даже в это последнее утро намерена туда идти, в часы твоего приема, для того чтобы подбодрить себя и не расплакаться перед тобою. Болящему сердцу отрадно хоть несколько облегчить их страдания. Наряду с тем, что я переживаю вместе с тобой и дорогой нашей родиной и народом, — я болею душой за мою «маленькую, старую родину», за ее войска, за Эрни*** и Ирен****  и за многих друзей, терпящих там бедствия. Но сколько теперь проходят через то же самое! А затем как постыдна и унизительна мысль, что немцы ведут себя подобным образом! Хотелось бы сквозь землю провалиться! Но довольно таких рассуждений в этом письме — я должна вместе с тобой радоваться твоей поездке, и я этому рада, но все же, в силу эгоизма, я ужасно страдаю от разлуки — мы не привыкли разлучаться, и притом я так бесконечно люблю моего драгоценного мальчика. Скоро двадцать лет, как я твоя, и каким блаженством были все эти годы для твоей маленькой женушки!
Как хорошо, что ты повидаешь дорогую Ольгу*. Это ее подбодрит и будет хорошо для тебя. Я тебе дам письмо и вещи для ее раненых.
Дорогой мой, мои телеграммы не могут быть очень теплыми, так как они должны проходить через столько военных рук, но ты между строк сумеешь прочитать мою любовь и тоску по тебе.
Родной мой, если ты как-нибудь почувствуешь себя не вполне хорошо, непременно позови Федорова**, ты ведь сделаешь это, — а также присматривай за Фредериксом***.
Мои самые горячие молитвы следуют за тобой денно и нощно.
Я молю о Божьей милости для тебя — да сохранит Он, научит и направит и да возвратит тебя сюда здравым и невредимым!
Благословляю тебя — и люблю тебя так, как редко когда-либо кто был любим, — целую каждое дорогое местечко и нежно прижимаю тебя к моему старому сердцу.
Навсегда твоя старая Женушка.
Икона эту ночь полежит под моей подушкой перед тем, как я тебе передам ее вместе с моим горячим благословением.

Александра. 20 сентября 1914 года, Царское Село

Мой возлюбленный!
Я отдыхаю в постели перед обедом, девочки ушли в церковь, а Бэби**** кончает свой обед. У него по временам лишь слабые боли. О, любовь моя, как тяжко было прощаться с тобой и видеть это одинокое бледное лицо, с большими грустными глазами, в окне вагона! Я восклицала мысленно — возьми меня с собою! Хоть бы Н.П.С.***** или Мордвинов  были с тобой, — будь какая-нибудь молодая любящая душа около тебя, ты бы чувствовал себя менее одиноко и более «тепло».
Вернувшись домой, я не выдержала и стала молиться, — затем легла и покурила, чтобы оправиться. Когда глаза мои приняли более приличный вид, я поднялась наверх к Алексею и полежала некоторое время около него на диване в темноте — это мне помогло, так как я была утомлена во всех отношениях. В 4 1/4 ч. я сошла вниз, чтобы повидать Лазарева и передать ему маленькую икону для его полка, — я не сказала, что это от тебя, а то бы тебе пришлось раздавать их всем вновь сформированным полкам. Девочки работали на складе. В 4 1/2 ч. Татьяна* и я приняли Нейдгардта** по делам ее Комитета — первое заседание состоится в Зимнем дворце в среду, после молебна, я опять не буду присутствовать. Полезно предоставлять девочкам работать самостоятельно, их притом ближе узнают, а они научаются приносить пользу.
Во время чая просмотрела доклады, затем — давно ожидаемое письмо от Виктории***, датированное 1/13 сентября, — оно долго шло с оказией. Я выписываю из этого письма то, что могло бы иметь интерес для тебя: «Мы провели тревожные дни во время долгого отступления союзных войск во Франции. Совершенно между нами (а потому, милая, лучше не говори об этом никому) — французы сперва предоставили английской армии одной выдерживать весь напор тяжелой германской фланговой атаки, и если бы английские войска были менее упорны, то не только они, но и все французские силы были бы совершенно смяты. Сейчас все это улажено, и два французских генерала, причастных к этому делу, отставлены Жоффром и заменены другими. В кармане у одного из них оказалось шесть невскрытых записок от английского главнокомандующего Френча, другой воздерживался от посылки войск и ответил на призыв прийти на помощь, что его лошади слишком устали. Сейчас это уже в прошлом, но много хороших офицеров и солдат поплатились за это жизнью и свободой. К счастью, это держалось в тайне, и здесь народ не знает обо всем этом».
«Требуемые 500 000 рекрут почти уже набраны и усиленно занимаются, обучаясь в течение всего дня, — много дворян также стали в ряды и тем подали хороший пример. Поговаривают о призыве еще 500 000, включая сюда контингенты из колоний. Мне лично не нравится мысль об индийских войсках, пришедших воевать в Европе, но это отборные полки, поскольку они уже служили в Китае и в Египте и проявили величайшую дисциплинированность, так что те, кому это ближе известно, уверены, что они будут вести себя превосходно (не станут грабить или убивать). Их высшее офицерство сплошь одни англичане. Друг Эрни — махараджа из Биканира — приедет с собственным контингентом; в последний раз я видела его, когда он гостил у Эрни в Вольфсгартене. Джорджи* написал нам отчет о своем участии в морском бое у Гельголанда. Он командует передней башней и дал ряд залпов, проявив, по словам его капитана, большое хладнокровие и здравый смысл. Д. говорит, что адмиралтейство не оставляет мысли о попытке уничтожения доков в Нильском канале (уничтожение одних только мостов было бы мало полезным) при помощи аэропланов, но это чрезвычайно трудно, так как все это прекрасно защищено, и приходится дожидаться благоприятного случая, иначе попытка не увенчается успехом. Убийственно то обстоятельство, что единственный, могущий быть использованным для войск вход в Балтийское море ведет через Зунд, а он недостаточно глубок для военных кораблей и больших крейсеров. В Северном море немцы разбросали везде кругом мины, безрассудно подвергая опасности нейтральные торговые суда, и теперь при первых же сильных осенних ветрах они поплывут (так как не прикреплены к якорям) к голландским, норвежским и датским берегам, а некоторые обратно к германским, надо надеяться».
Она шлет сердечный привет. Сегодня после обеда солнце так ярко светило, но только не в моей комнате — чаепитие прошло как-то грустно и необычно, и кресло глядело печально без моего сокровища — хозяина. Мария и Дмитрий** приглашены к обеду, а потому я прерву свое писание и посижу немного с закрытыми глазами, а письмо закончу вечером.
Мария и Дмитрий были в хорошем настроении, они ушли в 10 часов с намерением навестить Павла***. Бэби был неугомонен и уснул лишь после 11 ч., но у него не было сильных болей. Девочки пошли спать, а я отправилась нежданно к  Ане, которая лежит на своем диване в Большом дворце — у нее сейчас закупорка вен. Княжна Гедройц**** снова ее навестила и велела ей спокойно полежать в течение нескольких дней, — Аня ездила в город в автомобиле, чтобы повидать нашего Друга, и это утомило ее ногу. Я вернулась в 11 и пошла спать. По-видимому, инженер-механик***** близко. Мое лицо обвязано, так как немного ноют зубы и челюсть, глаза все еще болят и припухли, а сердце стремится к самому дорогому существу на земле, принадлежащему старому Солнышку*.
Наш Друг рад за тебя, что ты уехал. Он остался очень доволен вчерашним свиданием с тобой. Он постоянно опасается, что Bonheur, т.е. собственно галки, хотят, чтобы он** добился трона в П. либо в Галиции, что это их цель, но я сказала, чтоб она успокоила его, — совершенно немыслимо, чтобы ты когда-либо рискнул сделать подобное. Григорий ревниво любит тебя, и для него невыносимо, чтобы Н. играл какую-либо роль. Ксения ответила на мою телеграмму. Она очень огорчена, что не повидала тебя перед твоим отъездом, — ее поезд прибыл. Я ошиблась в расчете, Шуленбург*** не может быть здесь раньше завтрашнего дня или вечера, так что я встану только к выходу в церковь, немного попозже. Посылаю тебе шесть книжечек для раздачи Иванову, Рузскому или кому ты захочешь. Они составлены Ломаном****.
Эти солнечные дни избавят тебя от дождя и грязи.
Милый, я должна сейчас кончить и положить письмо за дверью, — его отправят в 81/2 ч. утра. Прощай, моя радость, мой солнечный свет, Ники, любимое мое сокровище. Бэби целует тебя, а женушка покрывает тебя нежнейшими поцелуями. Бог да благословит, сохранит и укрепит тебя. Я поцеловала и благословила твою подушку, — ты всегда в моих мыслях и молитвах. Аликс.
Поговори с Федоровым относительно врачей и студентов. Не забудь сказать генералам, чтобы они прекратили свои ссоры.
Привет всем; надеюсь, бедный старый Фредерикс поправляется и чувствует себя хорошо; следи, чтобы он был на легкой диете и не пил вина.

20 сентября 1914 года, Царское Село. Телеграмма, вслед
Все хорошо. Ножка меньше болит. Холодно. Скучаем. Ждем раненых. Вечером писали. Крепко целуем. Храни тебя Бог. Аликс.

21 сентября 1914 года, Новоборисов. Телеграмма
Сердечно благодарю за дорогое письмо. Надеюсь, спала и чувствуешь себя хорошо. Дождливая, холодная погода. В мыслях и молитвах с тобой и детьми. Как малютка? Нежно целую всех. Ники.

21 сентября 1914 года, Ставка Верховного главнокомандующего*. Телеграмма
Слава Богу, даровавшему нам вчера победу у Сувалок и Мариамполя. Приехал благополучно. Только что отслужили благодарственный молебен в здешней военной церкви. Получил твою телеграмму. Чувствую себя отлично. Надеюсь, все здоровы. Крепко обнимаю. Ники.

21 сентября 1914 года, Царское Село. Телеграмма
Благодарю за обе телеграммы. Радуемся победе. Раненые прибыли. Мы работали с четырех до обеда. Механик приехал. Крепко обнимаем. Маленький весел. Храни тебя Бог. Всем привет. Аликс.

Александра. 21 сентября 1914 года, Царское Село

Мой любимый!
Какую радость мне доставили твои две телеграммы! — Благодарю Бога за это счастье — так отрадно было получить их после твоего прибытия на место. Бог да благословит твое присутствие там! Так хотелось бы знать, надеяться и верить, что ты увидишь войска. Бэби провел довольно беспокойную ночь, но без сильных болей. Я поднялась наверх, чтобы поцеловать его перед тем, как пойти в церковь, в 11 ч. Завтракала с девочками, лежа на диване, Беккер** приехала. Полежала часок около постели Алексея, а затем отправилась встречать поезд, — не очень много раненых. Два офицера из одного и того же полка и той же роты, а также один солдат умерли в пути. У них легкие очень пострадали от дождей и от перехода Немана вброд. Ни одного знакомого — все армейские полки. Один солдат вспомнил, что видел нас в Москве этим летом на Ходынке. Порецкому*** стало хуже на почве его больного сердца и переутомления, выглядит очень плохо, с осунувшимся лицом, выпученными глазами, с седой бородой. Бедняга производит тяжелое впечатление, но не ранен. Затем мы впятером отправились к Ане и здесь рано напились чаю. В 3 ч. зашли в наш маленький лазарет, чтобы надеть халаты, и оттуда в большой лазарет, где мы усердно поработали. В 5 1/2 ч. мне пришлось вернуться вместе с М. и А.**** для приема отряда с братом Маши Васильчиковой во главе. Затем обратно в маленький лазарет, где дети продолжали работать. Здесь я перевязала трех вновь прибывших офицеров и затем показала Карангозову***** и Жданову, как по настоящему играть в домино. После обеда и молитвы с Бэби пошла к Ане, у которой уже находились четыре девочки, и здесь повидала Н.П.*, обедавшего в этот день у нее. Он был рад повидать нас всех, так как он очень одинок и чувствует себя таким бесполезным. Княжна Гедройц приехала посмотреть Анину ногу, я забинтовала ее, а затем мы ее напоили чаем. Довезли Н.П. в автомобиле до станции. Ясная луна, холодная ночь. Бэби крепко спит. Вся маленькая семья целует тебя нежно. Ужасно скучаю по моему ангелу и, просыпаясь по ночам, стараюсь не шуметь, чтобы не разбудить тебя. Так грустно в церкви без тебя. Прощай, милый, молитвы мои и мысли следуют всюду за тобой. Благословляю и целую без конца каждое дорогое любимое местечко. Твоя старая Женушка.
Н.Гр.Орлова** едет завтра в Боровичи для двухдневного свидания с мужем. Аня узнала об этом от Сашки*** и из двух писем своего брата.

22 сентября 1914 года, Царское Село. Телеграмма
Благодарю за известия через Орлова****. Пишу каждый день. Чудная свежая погода. Были утром у обедни и в лазарете. Маленькому все лучше. Крепко целуем. Голова очень болит. Храни тебя Бог. Аликс.

 22 сентября 1914 года, Ставка. Телеграмма
Сердечно благодарю за милое письмо. Сегодня мне представился генерал Рузский*****. Он рассказывал много интересного о знаменитых его боях в Галиции. Назначил его генерал-адъютантом. Здесь тихо и спокойно. Крепко всех обнимаю. Ники.

Николай. 22 сентября 1914 года, Ставка, Новый императорский поезд

Моя возлюбленная душка женушка!
Сердечное спасибо за милое письмо, которое ты вручила моему посланному — я прочел его перед сном.
Какой это был ужас — расставаться с тобою и с дорогими детьми, хотя я и знал, что это ненадолго. Первую ночь я спал плохо, потому что паровозы грубо дергали поезд на каждой станции. На следующий день я прибыл сюда в 5 ч. 30 м., шел сильный дождь и было холодно. Николаша* встретил меня на станции Барановичи, а затем нас отвели в прелестный лес по соседству, недалеко (пять минут ходьбы) от его собственного поезда. Сосновый бор сильно напоминает лес в Спале, грунт песчаный и ничуть не сырой.
По прибытии в Ставку я отправился в большую деревянную церковь железнодорожной бригады, на краткий благодарственный молебен, отслуженный Шавельским. Здесь я видел Петюшу**, Кирилла*** и весь Николашин штаб. Кое-кто из этих господ обедал со мною, а вечером мне был сделан длинный и интересный доклад — Янушкевичем****, в их поезде, где, как я и предвидел, жара была страшная.
Я подумал о тебе — какое счастье, что тебя здесь нет!
Я настаивал на том, чтобы они изменили жизнь, которую они здесь ведут, по крайней мере при мне.
Нынче утром в 10 часов я присутствовал на обычном утреннем докладе, который Н. принимает в домике как раз перед своим поездом от своих двух главных помощников, Янушкевича и Данилова*****.
Оба они докладывают очень ясно и кратко. Они прочитывают доклады предыдущего дня, поступившие от командующих армиями, и испрашивают приказов и инструкций у Н. насчет предстоящих операций. Мы склонялись над огромными картами, испещренными синими и красными черточками, цифрами, датами и пр. По приезде домой я сообщу тебе краткую сводку всего этого. Перед самым завтраком прибыл генерал Рузский, бледный, худощавый человечек, с двумя новенькими Георгиями на груди. Я назначил его генерал-адъютантом за нашу последнюю победу на нашей прусской границе — первую с момента его назначения. После завтрака мы снимались группой со всем штабом Н. Утром после доклада я гулял пешком вокруг всей нашей Ставки и прошел кольцо часовых, а затем встретил караул лейб-казаков, выставленный далеко в лесу. Ночь они проводят в землянках — вполне тепло и уютно. Их задача — высматривать аэропланы. Чудесные улыбающиеся парни с вихрами волос, торчащими из-под шапок. Весь полк расквартирован очень близко к церкви в деревянных домиках железнодорожной бригады.
Генерал Иванов* уехал в Варшаву и вернется в Холм к среде, так что я пробуду здесь еще сутки, не меняя в остальном своей программы.
Отсюда я уеду завтра вечером и прибуду в Ровно в среду утром, там пробуду до часу дня и выеду в Холм, где буду около 6 часов вечера.
В четверг утром я буду в Белостоке, а если окажется возможным, то загляну без предупреждения в Осовец. Я только не уверен насчет Гродно, т.е. не знаю, буду ли там останавливаться, — боюсь, что все войска выступили оттуда к границе.
Я отлично прогулялся с Дрентельном** в лесу и по возвращении застал толстый пакет с твоим письмом и шестью книжками.
Горячее спасибо, любимая, за твои драгоценные строчки. Как интересна та часть письма Виктории, которую ты так мило копировала для меня!
О трениях, бывших между англичанами и французами в начале войны, я узнал несколько времени тому назад из телеграммы Бенкендорфа***. Оба здешние иностранные атташе уехали в Варшаву несколько дней тому назад, так что в этот раз я не увижу их.
Трудно поверить, что невдалеке отсюда свирепствует великая война, все здесь кажется таким мирным, спокойным. Здешняя жизнь скорей напоминает те старые дни, когда мы жили здесь во время маневров, с той единственной разницей, что в соседстве совсем нет войск.
Возлюбленная моя, часто-часто целую тебя, потому что теперь я очень свободен и имею время подумать о моей женушке и семействе. Странно, но это так.
Надеюсь, ты не страдаешь от этой мерзкой боли в челюсти и не переутомляешься. Дай Бог, чтобы моя крошечка была совсем здорова к моему возвращению!
Обнимаю тебя и нежно целую твое бесценное личико, а также  всех дорогих детей. Благодарю девочек за их милые письма. Спокойной ночи, мое милое Солнышко. Всегда твой старый муженек Ники.
Передай мой привет Ане.

 

См. также: Переписка Николая и Александры

Время публикации на сайте:

18.04.13