День за городом

 

 

Бильярдная была почти пуста. Несколько старшеклассников шумно играли за одним из передних столов в девятку, побросав учебники на длинные деревянные скамьи, что тянулись, одна напротив другой, вдоль желтых, покрытых пятнами стен во всю угрюмую длину узкой комнаты. Нат быстро окинул скамьи взглядом, разочарованно поморщился и направился к Карлу, сидевшему в самой глубине заведения. На ходу он беспокойно облизывал губы. Он миновал Чокнутого Джорджа — тот одиноко сидел, уставив перед собой пустой взгляд, — тихий и вполне довольный своим обществом, жуя сандвич, запивая его шоколадным молоком из бутылки. В воздухе пахло пылью. Бильярдная была старой, старше двадцатишестилетнего Ната. Он помнил, как еще мальчишкой околачивался у ее двери, выспрашивая у каждого выходившего результаты бейсбольных матчей. Однажды там убили человека, давно, во времена «сухого закона», — застрелили, пока он, готовясь к сложному удару, натирал мелком кончик кия и прикидывал углы, под которыми должен отскакивать от бортиков шар. Почему его застрелили, не знал никто. Давние завсегдатаи вроде Чокнутого Джорджа любили рассказывать эту историю. «Хватит уже, Христа ради! — однажды рявкнул Нат Чокнутому Джорджу. — Это что, главное событие твоей жизни?» Он хорошо помнил обиду, засветившуюся в глазах старика.

— Мне нужны деньги, Карл.

Карл неподвижно сидел за шкафом с застекленными дверцами, в котором он держал кии, шары и крошечные кусочки мела. Лицо у Карла было пустое, скучающее. Он был толстым коротышкой с крепким широким лбом и обвислыми щеками, вдоль которых спускались к маленькому бескровному рту обманчиво веселые складочки. Нату он ничего не ответил.

— Совсем немного, Карл.

Несколько секунд Карл смотрел на него без всякого интереса, а затем пожал плечами и покачал головой.

— Почему? — спросил, повысив голос, Нат.

От стола на другом конце бильярдной долетел взрыв смеха — один из игроков умудрился ударить по шару так, что тот перескочил через борт и, звучно врезавшись в пол, подкатился к стене и глухо ударил по ней.

— Чертова ребятня, — пробормотал Карл.

— Ради Бога, Карл! — Это ведь ты на игле сидишь, — спокойно произнес Карл. — Не я.

— Я тебе никогда ни в чем не отказывал. И никогда не обманывал тебя ни на цент.

— А завтра чего от тебя ждать прикажешь? — спросил Карл медленно, с прежней монотонной отрешенностью.

Несколько минут Нат смотрел на него, ритмично сжимая и разжимая кулаки, потом резко развернулся и пошел прочь. Он знал Карла и знал, что дальнейшие уговоры бессмысленны. Дойдя до ближайшей двери, Нат вышел на боковую улочку. Холодный сырой воздух заставил его остановиться. «Господи Иисусе Христе, — мысленно постанывал он. — Времени почти не осталось!» Страх, словно притянутый этой мыслью, всколыхнулся в его душе, начал набирать ураганную силу, и Нат торопливо пошел по улочке, а выйдя на авеню, остановился и огляделся вокруг. Сообразить, куда теперь идти, он не мог и потому начал неуверенно пятиться, оказавшись в итоге у парадной двери бильярдной.

Что удручало Ната сильнее всего, так это пустая трата. Трата времени, трата денег, отданных за проезд в автобусе, вся его страшная борьба с немыслимой болью, ужасом, тоскливым отчаянием, в которой его хватило лишь на три дня (одно уж то, что он вел им счет, могло бы сразу сказать ему о многом) и которая началась после того, как он заприметил на улице Куки. В понедельник он стоял вот здесь, на углу, с Солли Харрисом и, смеясь, ощущая неудержимый прилив счастья и гордости, рассказывал ему о своей победе в том, что он шутливо называл «битвой при Лексингтоне». И вдруг заметил Куки, молча стоявшего на другой стороне авеню. Лицо у него было землистое, все в морщинах, тело — тощее, покрытое жалкими отрепьями — подрагивало, он появился точно какой-то безжалостный, неумолимый призрак, и на этом все закончилось. Битва при Лексингтоне оказалась проигранной.

— Не подходи к нему, Нат, — мрачно предостерег его Солли Харрис.

— Да я просто поздороваться хочу.

— Ты пожалеешь об этом, Нат.

— Не сходи с ума, Солли, — усмехнулся Нат. — Я вернусь через минуту.

— Нет, Нат, не вернешься. Ты никогда уже не вернешься.

Нат отбросил сигарету, в отчаянии взглянул на тусклое, безрадостное небо. Стоял серенький ветреный декабрьский день. Редкие рваные облака неслись по сумрачному небу, гонимые холодным шумным ветром, порывы которого налетали каждые несколько минут точно вспышки гнева, обуревающего тирана, и мстительно хлестали все, что попадалось им на пути. По авеню тянулась торжественная, зловещая, беспорядочная процессия незнакомых Нату мужчин, женщин, детей и стариков, укутанных в теплые одежды и оттого неповоротливых, передвигавшихся в тяжелом молчании со склоненными навстречу ветру головами, — все они, даже дети, казались уныло-серыми, а лица всех покрывала старческая, безжизненная бледность. Он побывал сегодня повсюду: стучал в двери, жал на кнопки звонков, — но никого не застал дома, никого и не ждали домой раньше вечера. А щеки его уже начинали зудеть, их уже покалывали злобные, острые иголочки. Нат ожесточенно стиснул зубы и пошел к своему дому.

Дорогой он никого не встретил. Как только он увидел издалека дом доктора Вайнера — знакомое серое двухэтажное здание, стоявшее чуть поодаль от угла улицы, за хилыми кустиками и лужайкой шириной в несколько шагов, — в душе Ната на миг вспыхнула надежда, однако храбрость в ту же минуту покинула его, он даже перешел на другую сторону улицы, чтобы не столкнуться случайно с изящным белоголовым доктором, который почти тридцать лет обслуживал его семью и с которым он был когда-то в таких хороших отношениях. Миссис Куперман, мать Ната, и сейчас еще регулярно посещала его со своими варикозными венами и угрожающе высоким давлением, обращавшим для нее жаркие летние месяцы в чистый ад. Визиты эти она оплачивала тем, что оставалось от денег, которые выдавали ей сестра и старший брат Ната — они были людьми семейными и жили отдельно. С матерью жил только Нат. Миссис Куперман была женщиной голосистой, упрямой, вспыльчивой, она сама положила строгие пределы суммам, которые соглашалась принимать от детей, и в суровом молчании горевала о том, что Нат и его старший брат не разговаривали друг с другом.

Когда Нат пришел домой, матери не было. Его комната оказалась прибранной, чистой, пропылесосенной: одежда, обувь, даже мокасины, которые он предпочитал держать под кроватью, были аккуратно убраны в платяной шкаф. Он постоял немного, желая окончательно убедиться, что в квартире никого нет, и начал открывать ящик за ящиком, дверцу за дверцей, переходя с лихорадочной решимостью от комода к комоду, заглядывая в каждый стенной шкаф, обыскивая квартиру с дотошным, продуманным усердием. Руки его неудержимо тряслись. Время от времени Ната обуревало смятение, заставлявшее его разбрасывать вещи, однако эти приступы паники проходили, и он, сделав над собой мучительное усилие, складывал все в прежнем порядке. И все это время лицо Ната никакого воодушевления не выражало — казалось, что он заранее смирился с поражением. Внезапно он обессилел и замер на месте посреди спальни матери. Он с самого начала знал, что ничего не найдет. Во всей квартире была только одна ценная вещь — зимнее пальто матери, да и то она надела уходя.

Нат сокрушенно потащился в свою комнату, лег на кровать, прикрыл рукой лицо. Боли пока не было, но первые предвестники ее уже появились. Из кухни доносилось «кап-кап-кап» подтекавшего крана. Страх, наполнивший душу, принес с собой собственную боль, и Нат начал громко стонать.

Таким и нашла его мать — растянувшимся на кровати, издававшим жутковатые, мучительные звуки, глядевшим в потолок оцепенело, неотрывно, как впавший в транс человек. Испуганный вскрик матери удивил Ната, и он повернулся к ней и увидел ее толстые, бесформенные ноги в эластичных бинтах, на которые никогда не мог смотреть без горестного чувства и которых стыдился из-за того, что их могли увидеть и другие люди. Он виновато взглянул на мать, нервно провел языком по губам, а затем приподнялся, опершись на локоть, и торопливо произнес, задыхаясь:

— Мне нужны деньги, мам.

На глаза миссис Куперман набежали слезы, она смотрела на сына с ужасом, отказываясь верить. Несколько секунд она даже говорить не могла.

— Опять, Натан?! — наконец воскликнула она. — Опять? Ты сказал, что покончил с этим. Ты говорил мне. Говорил, что все кончено.

— Не кончено, мам. Я старался, не получилось.

Она слабо покачала головой, провела красной от холода рукой по лицу.

— Сходи к доктору Вайнеру, Натан, — попросила она дрожащим голосом. — Пожалуйста, Натан. Сходи к нему. Он знает, что надо делать.

— Я уже был у докторов, — яростно выкрикнул Нат, разгневанный тем, что разговор этот затягивается, а время уходит. — Черт подери, почему ты думаешь, будто они хоть на что-то годятся?

Глаза миссис Куперман расширились от нового потрясения, губы задрожали. Сдерживаться и дальше она не смогла. Горестный вопль вырвался из ее груди, она начала раскачиваться из стороны в сторону, прижимая бумажный пакет, с которым вернулась домой, к груди, точно умирающего ребенка.

— Мама! — яростно и нетерпеливо закричал Нат. — Мама!

— Где я их возьму? — словно оправдываясь, воскликнула она. — Откуда я возьму деньги?

С мгновение миссис Куперман негодующе смотрела на сына, затем настроение ее снова переменилось, и она быстро шагнула к нему, глаза ее вспыхнули, лицо раскраснелось.

— У меня есть деньги! — крикнула она и поджала дрожавшие губы. — Подожди, сейчас ты их получишь.

Она сунула руку во внутренний карман пальто, вытащила кожаный кошелек и презрительно бросила его на кровать.

— Вот! Вот твои деньги!

Нат жадно схватил кошелек. Там лежало всего лишь несколько мелких монет, и когда Нат поднял на мать непонимающий взгляд, кошелек выскользнул из его пальцев и упал на пол.

— Сорок три цента, — с тем же страстным сарказмом объявила она после того, как Нат поднял кошелек и пересчитал монеты. — Сорок три цента. Если тебе нужно больше, у меня есть больше. Подожди! Если этих денег не хватит, я дам еще. Держи! Вот они.

Она шагнула к сыну, протянула ему бумажный пакет:

— Пожалуйста! Здесь на шестьдесят центов мясного фарша. Бери его. Ну, бери! Отнеси его мяснику. Вот и будут тебе деньги! Шестьдесят центов за фарш, который я купила на ужин!

Нат вырвал пакет из ее рук, стремительно перекатился на кровати и врезал пакетом по стене. Глаза его были полны слез. Он зажмурился, яростно сжал веки с такой силой, что кровь взревела в ушах. Миссис Куперман замолчала, наступила тишина, которой он не замечал, пока мягкая ладонь матери не легла ему на руку.

— Где я возьму их, Натан? — повторила миссис Куперман, но на этот раз тихо, с нежностью и жалостным сожалением. — Откуда я возьму деньги?

Нат присмирел, успокоенный легким прикосновением матери и мягким, утешительным страданием, звучавшим в ее голосе. Он отвернулся от стены, взглянул на мать. Она стояла над ним, тихо кивая, не сводя с него влажных любящих глаз, грустно улыбаясь с трагической и вечной мольбой о прощении.

— Мне нечего дать тебе, Натан. Иди к доктору Вайнеру, иди, Натан, прошу тебя. Вот увидишь, он поможет.

Ни на что другое времени не осталось. Нат уже чувствовал, как в его теле рождаются очаги онемения, омертвелые, словно припорошенные пеплом участки тканей, которые, помедлив немного, оживут и наполнят его раздирающей тело, пронзительной болью, и она свалит его, вопящего, с ног и в конце концов лишит, словно смиловавшись, сознания.

— А я застану его на месте, мам? Он сейчас принимает?

Миссис Куперман кивнула, помогла сыну надеть пальто, поторапливая ободряющими словами, нервно похлопывая по спине, в глазах ее разгоралась все нараставшая и нараставшая тревога.

— Хочешь, я пойду с тобой, Натан? Подожди, я сейчас.

Он отчаянно потряс головой и выскочил из квартиры.

Серый угловой дом доктора Вайнера отделяли от дома Ната пять кварталов — один, очень длинный, тянулся вдоль авеню, за ним следовали четыре других, покороче, и Нат, едва выйдя на улицу, понял, что столь долгий путь ему не одолеть. Щеки снова наполнил пульсирующий, злобный, нескончаемый зуд, еще более острый и мучительный из-за его неотвязности, — Нат уже знал, что теперь счет времени идет на минуты. Первый удар боли настиг его, когда до цели оставалось два квартала. Он припустился бежать, но остановился — слепящий, рвущий тело удар повторился. Нат все же засеменил дальше, его мотало из стороны в сторону, он то разводил, не вынимая из карманов пальто, руки в стороны, то впивался всеми десятью пальцами в ноги. В висках стучало, ему было трудно дышать. Наконец он оказался перед домом доктора Вайнера, взлетел на крыльцо и привалился к двери. Несколько мгновений он не мог оторваться от нее, истерически глотая воздух и молясь о том, чтобы ему хватило сил устоять на ногах. Проделанный путь вымотал его окончательно, и когда он ввалился в приемную, перед глазами у него все плыло. Где-то далеко-далеко зазвенел звонок, сидевшая в приемной очень толстая женщина с грубым красным лицом и огненно-ярким ячменем на левом глазу провожала Ната, описывавшего по приемной круги, враждебным взглядом. В конце концов Нат увидел проносившееся мимо кресло и упал в него.

Очнулся он уже в кабинете доктора Вайнера. В ноздрях стоял запах чего-то едкого, лившийся из двух окон тусклый свет резал глаза.

— Что с тобой, Нат? Говори скорее.

Доктор Вайнер смотрел на него неотрывно и озабоченно. Увидев тонкие пряди белых волос доктора, узнав его худое, полное сострадания лицо с усталыми серыми глазами, бледной и нежной кожей, точно у младенца, Нат ощутил прилив умиротворения и облегчения. Он благодарно улыбнулся, но тут к нему вернулась еще какая-то малая часть сознания, а с нею и боль. Теперь она заполнила собою все его тело, кромсая, точно ножом, почки, печень, желудок, выкручивая и раздирая орган за органом, врываясь в их заповедные глубины.

— Мне нужна доза! — крикнул он.

— О чем ты, Нат?

Он попытался ответить, но не успел произнести даже одно слово, как внезапная судорога свела его нижнюю челюсть, жутко исказила лицо, наполнив уши скрежетом сминаемых хрящей и выворачивая мышцы шеи. Доктор Вайнер изумленно отшатнулся, глаза его помрачнели — он все понял.

— Это ужасно, Нат, ужасно! — сдавленным голосом произнес он.

Нат молчал, стиснув зубы и умоляюще глядя на него.

Доктор Вайнер, покачивая в горестном ошеломлении головой, обогнул свой рабочий стол.

— Поверить не могу, — печально продолжал он, с давно вошедшей у него в привычку неторопливой тщательностью выговаривая каждое слово. — Просто не могу поверить.

— Доктор Вайнер! — взмолился Нат.

— Тебе нужно лечиться, — наставительно произнес доктор. — Ничего другого не остается. Только лечение. Я дам тебе денег на него.

Нат в отчаянии подскочил к столу, схватил доктора за руку. Он попытался произнести какие-то умоляющие слова, однако губы зашевелиться не пожелали, и Нат просто подергал доктора за руку, чтобы заставить понять. Он начал огибать стол, но потерял, зацепившись бедром за угол, равновесие и едва успел снова рухнуть в кресло, как на него опять навалилась тьма.

Очнувшись, он при первом же проблеске сознания понял, что его наполняет приятное ощущение бодрости. Что-то крошечное сильно холодило сгиб локтя, Нат остро чувствовал эту точку, которая так приятно возбуждала его, что он даже улыбнулся от удовольствия. Прошло несколько минут, прежде чем он пришел в себя окончательно, однако, еще только выкарабкиваясь из темноты, Нат принялся составлять план. Первый шаг сделан, это главное, все остальное не важно. Нужно же думать и о завтрашнем дне (Господи, Карл точно в воду глядел!), и о послезавтрашнем, и о дне, который наступит за ним, — да, но действовать следует быстро, пока полученный им укол не заработал в полную силу и не увлек его во мглу нереальности, заставив забыть обо всем на свете.

— Тебе лучше, Нат?

Доктор Вайнер стоял рядом с ним, еще держа в руке шприц. Нат кивнул. Доктор осмотрел метины, оставленные прежними уколами, и спокойно направился в угол кабинета, чтобы опустить шприц в чашу с антисептическим раствором. Как только доктор повернулся к Нату спиной, тот принялся шарить по кабинету глазами. Он уже заметил стоявшую на столе бутылочку с жидкостью, и теперь торопливо оглядывал выстроившиеся вдоль стен кабинета стеклянные шкафы, высматривая на их полках другие такие же. Чувствовал он себя хорошо, просто-напросто хорошо, однако старался сохранять на лице удрученное выражение.

— В Кентукки, в Лексингтоне, есть федеральная лечебница, — сказал доктор Вайнер, устало усаживаясь за стол и проводя ногтем большого пальца аккуратную черту по странице перекидного календаря. — Думаю, ты о ней уже слышал.

— Я там был, доктор Вайнер, — ответил Нат, постаравшись, чтобы голос его прозвучал пожалостнее, и осторожно подвинулся вместе с креслом немного вперед, выжидательно глядя на доктора. — Не помогло.

— Поезжай снова, — сказал доктор Вайнер. — Только на этот раз сюда не возвращайся. Здесь у тебя дурное соседство. Ко мне раз в неделю, это самое малое, приходит кто-нибудь вроде тебя. Обычно я колю этим людям снотворное и звоню в полицию.

— Я же говорю вам, проку от этого не будет, — протестующе заявил Нат, чувствуя, как в душе его закипает неподдельное сварливое раздражение. — Я попробовал и только намучился зря. Я видел в этой лечебнице людей, которые приехали туда по девятому, по десятому разу. И видел тех, кто провел там большую часть жизни. Я не могу бросить. Некоторые могут, а я не могу. Я попробовал — не получилось.

— Значит, не поедешь, Нат? — негромко спросил доктор Вайнер.

Нат сокрушенно покачал головой.

— Но что тебе остается, Нат? Что ты можешь сделать? Нельзя же жить в таком аду.

— Есть еще вот это, — ответил Нат, прикоснувшись к ватке, так и лежавшей на сгибе его локтя, и взглянув доктору прямо в глаза.

— Это, Нат? — Доктор Вайнер улыбнулся, отчасти насмешливо, отчасти сочувственно. Он опустил взгляд на стол и продолжил, теперь уже иронически: — Твоя мать не была у меня почти два месяца. Тебе это известно? А она должна появляться здесь регулярно. Иначе ей грозит беда, она это знает, но не приходит ко мне. Не приходит, потому что у нее нет денег.

Нат слушал и чувствовал, как душой его овладевает тревога. Но все же решил дать доктору еще одну минуту.

— Как ты будешь добывать наркотики, Нат? Они не дешевы, а долго удерживаться на какой угодно работе ты не сможешь. Как же ты собираешься добывать их?

— Они есть у вас, доктор Вайнер, — ответил Нат и замер, ожидая ответа.

— Нет, Нат. Даже не думай. От этой мысли ты можешь отказаться, не сходя с места.

Нат поколебался, но совсем недолго. Осталось только одно. Он метнулся вперед, сорвал со стола бутылочку, быстро отскочил, наполовину ожидая, что доктор набросится на него, но тот не набросился, и Нат торжествующе поднял перед собой свою добычу и расхохотался. Доктор наблюдал за всем этим с холодным удивлением.

— Ты оскорбил меня, — негромко и неторопливо произнес он. — Впрочем, этого мне, пожалуй, и следовало ожидать.

Нат хохотнул ликуя. Он перекатывал бутылочку между ладонями. Голова его начинала кружиться, и он сжал добычу покрепче, словно желая убедиться, что она действительно у него в руках. И засмеялся снова.

— Если ты будешь валять с этим снадобьем дурака, долго смеяться тебе не придется, — сухо сообщил доктор Вайнер. — Это всего лишь снотворное, однако большая его доза просто убьет тебя.

Нат замер, а затем его затрясло от гнева.

— Так вы мне его вкололи?

— Собирался, — ответил, поморщившись, доктор Вайнер, — но передумал. Решил, что лучше будет поговорить с тобой.

С мгновение Нат смотрел на него, тяжело дыша, затем одним мощным, звериным рывком обогнул стол, склонился над доктором, вперив в него свирепый взгляд, и яростно крикнул:

— Где оно? Проклятие, где?

— Ты сумасшедший, Нат! — заявил доктор Вайнер, гневно повысив голос почти до крика. — Слышишь? Сумасшедший, как все они!

Нат схватил доктора за грудки, поднял из кресла, и мгновенно весь кабинет завертелся и поплыл перед его глазами, он словно попал в западню — гротескный, демонический туман, которым он не мог управлять и которого не мог понять, окружил его, посверкивая, со всех сторон. Собственные крики долетали до Ната откуда-то из угла, он тряс доктора Вайнера — вверх-вниз, вверх-вниз, снова и снова, — и смешная белая голова подпрыгивала перед его глазами словно попавший в аппарат для жарки поп-корна пинг-понговый мячик. Кулак доктора слабо ударял Ната в грудь, потом ладонь старика раскрылась, и Нат увидел в ней маленький пузырек, и сцапал его, и сунул в карман. Однако трясти доктора не перестал, белая голова снова замоталась перед ним, он завывал в правое ухо старика: «Еще! Еще!» — с силой, наверняка причинявшей доктору боль, и вдруг что-то взорвалось в груди Ната, наполнив ее теплым, золотистым сиянием, изумительным, трепещущим восторгом, который прокатился, точно некая гибкая теплая змея, пропитывая собою мышцы и кости, по всему его телу вниз, к ногам, к самым кончикам пальцев, оставив Ната онемевшим и счастливым, лишившимся и сил, и тревог.

Сонно улыбаясь, он отпустил доктора Вайнера, отвернулся от него, окинул взглядом комнату, которая, показалось Нату, дремала под мерцающим покровом мира и покоя. Способность ясно видеть вернулась к нему, но он простоял несколько секунд, глядя на дверь, и только по истечении их понял, на что глядит. Ему потребовалось время, чтобы добраться до нее. Он слышал, как кого-то рвет за его спиной, потом раздался придушенный, с трудом произносивший слова голос:

— ...полицию. Если... ты придешь еще... я вызову... полицию.

Нат захихикал, радуясь оттягивавшей его карман вожделенной добыче.

Когда он пересекал приемную, толстая женщина что-то произнесла, и Нат, воспитанно обернувшись на ее голос, ответил ей каким-то комплиментом (или ему так показалось, наверняка сказать он не смог бы). Теперь можно было пойти домой и завалиться в постель. У него был полученный от доктора Вайнера пузырек, он покажет этот пузырек матери, скажет, что доктор Вайнер велел ему лечь, а ее просил сына не беспокоить. Так он сможет валяться в своей комнате, и мать к нему лезть не станет.

Снаружи стоял такой же, как в кабинете, приглушенный покой — ни дать ни взять один из тех упоительных июньских дней его детства, в которые отец вывозил всю их семью в парк «Палисейдс», чтобы она провела день за городом, или морозное ясное утро, когда он просыпался и видел за окном улицу — чистую, спокойную, белую. Солнце согревало лицо Ната. Нет, скорее все-таки солнечный день за городом. Нат шел по авеню и с тихой радостью думал о том, что солнце не сядет никогда.

 

Рассказ написан между 1950 и 1952 гг.

Перевод с английского С.Б. Ильина