Фонтенбло

 

MoReBo публикует фрагмент книги «Империя» Тьера (М.: «Захаров», 2014) - подробную историю Французской революции и эпохи Наполеона I. На русском языке книга выходит впервые.

 

Тильзитский мир вызвал во Франции всеобщую глубокую радость. С победителем Аустерлица, Йены, Фридланда перестали бояться войны; однако после Эйлау многие испытали недолгую тревогу. К тому же тайный инстинкт говорил — внятно некоторым и смутно всем, — что на этом пути, как и на всяком ином, нужно уметь вовремя остановиться, что после успехов могут прийти неудачи. Делам человеческим положен предел, который не следует переступать, и все чувствовали, что Наполеон приближается к пределу, который легко различается разумом, но отвергается чувствами.

К тому же все жаждали мира и его тихих радостей. Несомненно, Наполеон обеспечил Франции внутреннюю безопасность, и в такой степени, что почти за год его отсутствия не случилось никаких волнений. Недолгая тревога, порожденная бойней в Эйлау и зимним вздорожанием продовольствия, и робкий ропот недовольных в салонах стали единственными признаками наступавшего кризиса. Но, хотя никто уже не опасался возвращения ужасов девяносто третьего года и все чувствовали себя вполне уверенно, условием тому было, чтобы Наполеон оставался живым и перестал подставлять свою драгоценную голову ядрам; все желали насладиться, без примеси беспокойства, величайшим благоденствием, которым он одарил Францию. Те, кто был обязан ему крупными состояниями, мечтали ими воспользоваться; классы, живущие сельским хозяйством, промышленностью и торговлей, то есть почти всё население, желали, наконец, извлечь выгоду из последствий революции и открывшихся Франции обширных рынков сбыта, ибо, хоть моря и были закрыты для Франции, перед ней простирался целый континент. Да и моря, как надеялись, вследствие Тильзитских переговоров должны были вскоре открыться. Все видели, что величайшие державы континента, убедившись в совпадении интересов и бессмысленности вражды, в лице своих государей заключили друг друга в объятия и объединились, чтобы закрыть берега Европы для Англии и обернуть против нее усилия всех народов. И теперь все обольщались, что эта держава испугается в 1807 году своей изоляции, как испугалась ее в 1802-м, и согласится на мир на умеренных условиях. Казалось невозможным и предположить, что посредничество русского двора, облегчающее для ее гордости столь отвечающее ее интересам примирение, может быть отвергнуто. Все наслаждались миром на континенте, предвкушали мир на морях и были счастливы одновременно тем, что имели, и тем, на что надеялись.

Однако армия, на которую бремя войны ложилось тяжелее всего, не так жадно стремилась к миру, как остальной народ. Правда, ее главные вожди, уже повидавшие столько дальних стран и кровопролитных сражений, уже увитые славой и которых Наполеон вскоре должен был осыпать богатствами, желали, как и вся нация, насладиться тем, что приобрели. Многие старые солдаты, получившие свою долю от щедрот Наполеона, желали того же. Но молодые генералы, офицеры и солдаты, а они составляли наибольшую часть армии, только и ждали новых случаев стяжать славу и богатство. Тем не менее передышка после утомительной кампании была по сердцу и им, и можно сказать, что Тильзитский мир единодушно приветствовали и народ, и армия, и Франция, и Европа, и победители, и побежденные. За исключением Англии, против которой вновь обернулся весь континент, и Австрии, понадеявшейся было на уничтожение ее покорителя, все народы рукоплескали миру, внезапно последовавшему за величайшими военными потрясениями современности.

Наполеона ждали с нетерпением; ибо, помимо причин с неудовольствием относиться к его отлучкам, всегда вызываемых войной, всем нравилось знать, что он рядом, бдит над всеобщим покоем и старается извлечь из своего неисчерпаемого гения новые средства благополучия. Пушечный выстрел Инвалидов, возвестивший о вступлении Наполеона во дворец Сен-Клу, отозвался во всех сердцах сигналом счастливейшего события, и сверкавшая вечером в окнах парижан и на фасадах общественных зданий иллюминация свидетельствовала о подлинной всеобщей радости.

 

Утром 27 июля Наполеон прибыл в замок Сен-Клу, где имел обыкновение проводить лето. К принцессам его дома, поспешившим увидеться с братом, присоединились великие сановники, министры и главные члены государственных учреждений. Уверенность и радость светились на лице императора. «Вот и обеспечен мир на континенте, — сказал он, — а вскоре мы получим и морской мир, при вольном или невольном содействии всех континентальных держав. Я имею основания полагать прочным только что заключенный мною союз с Россией. Мне хватило бы и менее мощного союзника, чтобы сдержать Европу и отнять у Англии все ресурсы. Но с таким союзником, как Россия, которого доставила мне победа, я подавлю любое сопротивление. Будем же наслаждаться нашим величием и сделаемся теперь коммерсантами и фабрикантами!» Обращаясь к своим министрам, Наполеон сказал: «Довольно я побыл генералом, с вами я теперь вновь стану премьер-министром и вернусь к великим смотрам дел, которым пора сменить великие смотры войск». Он удержал в Сен-Клу Камбасереса, пригласив его на семейный обед, и беседовал с ним о своих планах, ибо его непрестанно трудившийся пламенный ум заканчивал одно дело лишь для того, чтобы тут же начать новое.

На следующий день Наполеон занялся распоряжениями, объемлющими всю Европу, от Корфу до Кенигсберга. Он стремился как можно скорее извлечь выгоду из заключенного в Тильзите союза с Россией, купленного кровью побед и бесконечными надеждами: прежде чем время и неизбежные разочарования охладят его первоначальный пыл. Союз заключал обязательства вынудить Швецию, Данию и Португалию, то есть все прибрежные европейские государства, выступить против Англии, а также принудить к подобному решению и Австрию, надавив на нее решительно. В результате Англия, если не примет условий мира, предложенных Россией, должна была оказаться в кольце врагов от Кронштадта до Кадиса и от Кадиса до Триеста.

Уже на пути из Дрездена в Париж и на следующий же день по прибытии в Париж Наполеон отдавал распоряжения для незамедлительного осуществления этой обширной системы. Прежде всего он отправил в Санкт-Петербург посланца для продолжения обольщения Александра, начатого в Тильзите. Конечно, невозможно было найти посла более обольстительного, чем он сам. Однако нужно было подыскать кого-то, кто мог нравиться, внушать царю доверие и сглаживать все трудности, какие неизбежно возникают даже при самом искреннем союзе. Выбор требовал размышления. Но, пока не сыскался тот, кто соединит в себе все желаемые достоинства, Наполеон послал генерала Савари, об уме, храбрости, беззаветной и безграничной преданности которого мы уже говорили. Генерал подходил для любых миссий — и для войны, и для дипломатии, и для поддержания порядка, он умел проявить и гибкость, и жесткость и был способен подчинить себе мысли молодого монарха, которому уже успел понравиться. В первое время, когда важно было знать, насколько искренен Александр, умеет ли он противостоять враждебному настрою народа, который не столь быстро, как он сам, переходил от горьких воспоминаний Фридланда к иллюзиям Тильзита, — генерал Савари был способен проникнуть в ум молодого государя, припугнуть его дерзостью, а при нужде и ответить вполне военной заносчивостью на заносчивость, с какой мог столкнуться в Санкт-Петербурге. Генерал Савари обладал еще одним преимуществом, небезразличным злой гордости Наполеона. Война с Россией началась из-за смерти герцога Энгиенского, и Наполеон был не прочь послать туда человека, сыгравшего в катастрофе наибольшую роль. Так он бросал вызов русскому дворянству, враждебному Франции, не задевая государя, который в своей изменчивости позабыл о причине войны столь же скоро, как и о самой войне.

Наполеон предоставил генералу Савари обширные полномочия, без всякого официального звания, и много денег, чтобы он мог приличествующим образом устроиться в Санкт-Петербурге. Савари должен был заверить молодого императора в искренности Франции, настаивать на его скорейшем объяснении с Англией и получении результата — либо мира, либо войны, а в случае войны — на незамедлительном захвате Финляндии, каковое пред­приятие, при удовлетворении московских амбиций, имело бы следствием и окончательное вовлечение России в политику Франции.

 

Позаботившись об отношениях с Россией, Наполеон перенес внимание на другие кабинеты, призванные содействовать его системе. Он вовсе не рассчитывал на здравое поведение Швеции, которой правил тогда сума­сбродный король. Хотя этой державе было вдвойне выгодно не дожидаться, когда ее принудят силой, а содействовать триумфу нейтральных стран и выгодно избавиться от русского вторжения, Наполеон тем не менее полагал, что вскоре придется применить против нее силу. Обладая армией в 420 тысяч человек и владея континентом от Рейна до Немана, это было ему нетрудно. Он распорядился немедленно приступать к захвату Шведской Померании, единственному сохранившемуся владению Швеции на германской земле. С этой целью Наполеон произвел некоторые изменения в расположении своих сил в Польше и Пруссии. Он не хотел оставлять Польшу прежде, чем учрежденное им новое Саксонское королевство утвердится в ней, и Пруссию прежде, чем будут полностью выплачены военные контрибуции — как ординарные, так и экстраординарные. Вследствие чего маршал Даву с его корпусом, польскими войсками нового призыва и большей частью драгун, получил приказ оккупировать часть Польши, назначавшуюся, в виде Великого герцогства Варшавского, королю Саксонии. Одной дивизии предписывалось расположиться в Торуне, другой в Варшаве, третьей в Познани. Так возникло первое генерал-гу­бернаторство. Маршал Сульт с его армейским корпусом и почти всем кавалерийским резервом получил приказ оккупировать Старую Пруссию, от Прегеля до Вислы и от Вислы до Одера, с предписанием выводить войска постепенно, по мере выплаты контрибуций. Внутри этого второго генерал-губернаторства Наполеон расположил еще одно, в некотором роде исключительное, как и само место, требовавшее его присутствия, — то был Данциг. В нем размещались гренадеры Удино и дивизия Вердье, которые формировали корпус маршала Ланна и оккупировали этот богатый город и возвращенные ему, как свободному городу, территории. Дивизии Вердье не назначалось там оставаться, но гренадеры Удино получили приказ не оставлять город до полного прояснения европейских дел. Третье генерал-губернаторство, заключающее в себе Силезию, было вверено маршалу Мортье, которого Наполеон охотно размещал в провинциях, чьи богатства требовалось уберечь от военных беспорядков. Мортье оставил свой армейский корпус, распущенный в результате воссоединения поляков и саксонцев в герцогстве Варшавском, и командовал теперь пятым и шестым корпусами, оставленными Массена и Неем. (Эти двое, а также Ланн получили дозволение вернуться во Францию, чтобы отдохнуть от тягот войны.) Пятый корпус был расквартирован в окрестностях Бреслау в Верхней Силезии, шестой — в окрестностях Глогау в Нижней Силезии. Первый корпус, вверенный после ранения Бернадотта генералу Виктору, получил приказ оккупировать Берлин, следуя в своем попятном движении совместно с Императорской гвардией, которая возвращалась во Францию.

Наконец, войска, формировавшие наблюдательную армию в тылах Наполеона, были быстро выдвинуты на побережье. Итальянцы, часть баварцев, баденцы, гессенцы, две прекрасные французские дивизии Буде и Молитора были переведены, вместе с артиллерийским парком, послужившим для осады Данцига, к Шведской Померании. Наполеон усилил этот парк всеми орудиями и бое­припасами, какие удалось собрать благодаря теплому времени года, и расположил его напротив Штральзунда, чтобы отнять это временное пристанище у короля Швеции в том случае, если этот государь, верный своему нраву, единолично возобновит военные действия, когда все сложили оружие. Непосредственное командование этими войсками, доходившими в целом до 38 тысяч человек и снабженными множеством снаряжения, принял маршал Брюн, возглавлявший наблюдательную армию. Инженеру Шаслу, который столь искусно руководил осадой Данцига, было поручено руководить и предстоящей, возможно, осадой Штральзунда.

Бернадотт, уехавший в Гамбург поправить здоровье после ранения, получил командование войсками, назначавшимися для охраны ганзейских городов и Ганновера. Голландцы были приближены к Голландии и передвинуты на Эмс, испанцы оккупировали Гамбург. После роспуска корпуса Мортье Французская дивизия Дюпа, входившая в его состав, была направлена в ганзейские города для оказания помощи союзникам, голландцам или испанцам, в случае появления неприятеля. Неприятелем могли оказаться не кто иные, как англичане, которые уже год непрестанно давали пустые обещания послать экспедицию на континент, и теперь вполне могли, как нередко случается с теми, кто долго колеблется, начать действовать, когда время действовать миновало. К войскам Брюна, стоявшим перед Штральзундом, и войскам Бернадотта, наблюдавшим за Ганновером и Голландией, должна была при нужде присоединиться дивизия Дюпа, а затем и весь первый корпус, сосредоточенный в эту минуту вокруг Берлина. Против подобного соединения сил всякое поползновение англичан было обречено на провал.

Таким образом, если бы русское посредничество потерпело неудачу, всё было бы готово к тому, чтобы отбросить шведов из Померании в Штральзунд, из Штральзунда на остров Рюген, с острова Рюген в море, и туда же отбросить и англичан — в случае их высадки на континент. Эти меры должны были также вынудить Данию присоединиться к континентальной коалиции против Англии. Датчане столь скрупулезно соблюдали нейтралитет и вели себя столь сдержанно, что невозможно было действовать с ними так же грубо, как со шведами. Наполеон поручил Талейрану написать датскому двору, что настало время присоединиться к делу Франции, ибо Франция борется против Англии не за что иное, как за права нейтральных стран, а права нейтральных стран — жизненно важный вопрос для всех морских держав, и особенно для самых маленьких, обыкновенно более всего страдающих от британского владычества. Талейрану было приказано выказать дружелюбие и настойчивость, предложить Дании содействие прекрасных французских войск и артиллерии, способной держать на расстоянии даже наилучшим образом оснащенные английские корабли.

Напугав Англию таким соединением сил и жесткими мерами против ее торговли, Наполеон рассчитывал не без пользы содействовать русскому посредничеству. Приняв вышеуказанные военные меры, он приказал конфисковать английские товары в Лейпциге, где они обнаружились в значительном количестве. Будучи недоволен тем, как исполнялись его приказы в ганзейских городах, он приказал захватить английскую факторию в Гамбурге, конфисковать все ценности и товары, а также перехватывать на всех почтовых отделениях британскую коммерческую корреспонденцию, в результате чего было сожжено более ста тысяч писем.

Конфискованные товары Наполеон приказал продать, а выручку за них перевести в кассу военных контрибуций. Он потребовал, чтобы Ганновер, с которым он обращался без всякой пощады, поскольку тот был английской провинцией, Гессен, прусские провинции Франконии и сама Пруссия, наконец, заплатили контрибуции прежде вывода войск. К обычным контрибуциям, которые были выпла­чены лишь наполовину, Наполеон добавил экстраординарную контрибуцию, не такую уж непосильную и пред­ставляющую собой справедливую цену за войну, в которую его вовлекли. Договориться с Пруссией относительно способа выплаты оставшихся контрибуций он поручил Дарю, своему искусному и неподкупному представителю в финансовых делах армии, объявив, что несмотря на желание отозвать французские войска, дабы перевести их на европейское побережье, он не оставит Пруссии ни единой провинции и ни единой крепости до полной выплаты обещанных ему сумм. Таким образом он надеялся, покрыв все расходы на кампанию и соединив с контрибуциями Германии остатки контрибуций, которыми облагалась Австрия, сохранить примерно 300 миллионов.

 

Принимая меры для осуществления своей системы на Севере, Наполеон принимал их равным образом и на Юге. Во время Прусской кампании Испания подала ему повод к недоверию, ибо прокламация князя Мира, в которой он призвал испанское население к оружию под предлогом противостояния неизвестному врагу, могла объясняться только настоящей изменой.

Вернувшись в Париж, Наполеон перенес свое внимание на эту важнейшую часть европейского побережья, сказав себе, что в конце концов придется принять решение в отношении вырождавшейся испанской монархии, всегда готовой к измене. И хотя его мысль не знала покоя и беспрестанно перелетала с одного предмета на другой, — подобно его орлу, перелетавшему из одной столицы в другую, — он решил пока не останавливаться на этом важном вопросе, поскольку не хотел усложнять существующее положение и мешать всеобщему умиротво­рению, которого пламенно желал, на которое надеялся и которое, в случае его осуществления, сделало бы возрождение испанской монархии не столь насущным делом. Однако в том случае, если Англия, несмотря на свою изоляцию, захочет всё же продолжать войну, Наполеон предполагал уделить серьезное внимание положению Испании и принять в ее отношении окончательное решение. В настоящее время он собирался только добиться от нее принятия строгих мер против британской торговли и подчинения Португалии его обширным замыслам.

Помимо постоянного посла Массерано, совершенно бесполезного и исполнявшего исключительно почетную роль, Испанию в Париже представлял Искуэрдо, секретный агент князя Мира, облеченный всей полнотой его доверия. Реальные дела поручались только ему, ибо он был проницателен и знал все тайны испанского двора. Сочтя, что для предотвращения возможного гнева Наполеона двух агентов недостаточно, несчастные государи из Эскориала задумали послать к нему третьего, чрезвычайного посла, чтобы поздравить с победами и засвидетельствовать по случаю этих побед радость, которой они вовсе не ощущали. На эту пышную роль выбрали знатнейшего испанского вельможу герцога де Фриаса и попросили дозволения прислать его в Париж. Но для того чтобы обезоружить Наполеона, не требовалось столько почестей: несколько большая активность против общего врага была для него, несомненно, важнее, чем самые великолепные посольства. Не желая тревожить более необходимости двор, чувствовавший свою вину, Наполеон принял герцога де Фриаса с величайшим почтением и выслушал поздравления. А затем сказал новому и старым послам, что принимает поздравления с победами и с восстановлением континентального мира, но из континентального мира следует извлечь мир морской; что этого — столь желательного для Испании и ее колоний — результата можно добиться, лишь напугав общего врага энергичными усилиями и абсолютным запрещением его торговли; что нужно содействовать Франции и с этой целью потребовать от Португалии скорейшего и всецелого присоединения к континентальной системе, не показного, а действительного изгнания англичан из Опорто и Лиссабона, немедленного объявления войны и конфискации всех британских товаров; что если Португалия на это не согласится, то Испании придется приготовить свои войска, ибо он уже приготовил свои, и Португалия будет тотчас захвачена до окончания войны, может быть, навсегда, — в зависимости от обстоятельств. Все три испанских посланника склонились перед волей Наполеона, которую обещали без промедления передать своему кабинету.

Одновременно Наполеон вызвал посла Португалии господина Лиму и уведомил его, что если в сроки, строго необходимые для того, чтобы написать в Лиссабон    и получить ответ, он не получит обещания изгнать англичан, наложить запрет на их торговлю и объявить войну, то господину Лиме придется забрать паспорта    и ожидать выдвижения французской армии из Байонны на Саламанку, а из Саламанки на Лиссабон; что этого требует политика великих держав для восстановления мира в Европе.

Лима обещал тотчас написать своему двору и не замедлил это сделать. Но Наполеон не удовольствовался простым объявлением своей воли и, предвидя, что таковое объявление будет действенным лишь в той мере, в какой за ним последует демонстрация силы, отдал приказ срочно собрать в Байонне корпус в двадцать пять тысяч человек, готовый возобновить против Португалии экспедицию 1801 года. Мы, конечно, помним, что несколькими месяцами ранее он задумал высвободить лагеря на побережьях, заменив их пятью резервными легионами, по шесть батальонов в каждом, организацию которых доверил пяти бывшим генералам, ставшим сенаторами. Полагая, что ближайшее возвращение Великой армии должно напугать англичан, он, еще до окончательного их формирования, не колеблясь, оголил побережье Нормандии и Бретани и приказал собрать в Байонне войска из лагерей Сен-Ло, Понтиви и Наполеон-Вандеи. Каждый из этих лагерей представлял собой настоящую дивизию, а в соединении с драгунами со сборных пунктов в Версале и Сен-Жермене, артиллерийскими подразделениями из Ренна, Тулузы и Байонны все они составляли превосходную армию численностью около 25 тысяч человек. Эта армия получила приказ без промедления сосредоточиться в Байонне. Командовать ею Наполеон назначил генерала Жюно, который знал Португалию, где прежде служил послом, и был хорошим офицером, всецело преданным своему властителю. Эти меры были приняты совершенно открыто, чтобы Испания и Португалия не заблуждались насчет того, насколько серьезны будут последствия их отказа. Одновременно были отданы приказы о том, чтобы по два батальона из каждого резервного легиона сменили на побережье удалявшиеся оттуда войска.

В том же духе Наполеон распорядился делами в Италии. Там, как и повсюду, его первой заботой было ужесточение мер против английской торговли, всё с тем же намерением сделать Лондонский кабинет более чутким к предложениям России. Королева Этрурии [Мария-Луиза] дочь государей Испании, посаженная Наполеоном на тосканский трон, правила своим государством с небрежностью женщины и испанки, выказывая весьма не много верности общему делу: англичане торговали в Ливорно так же свободно, как в собственных портах. Наполеон объединил опорные пункты армии Неаполя в пап­ских провинциях и бдительно следил за постоянным их снабжением новобранцами и снаряжением. Он приказал принцу Евгению сформировать из них дивизию в четыре тысячи человек, направить ее через Апеннины на Пизу, неожиданно напасть на английские торговые корабли в Ливорно, захватить людей и товары, а затем объявить королеве Этрурии, что войска пришли для защиты порта от вражеских поползновений, весьма возможных после отправки испанского гарнизона с корпусом генерала Ла Романы в Ганновер. Предписав эту экспедицию, Наполеон послал приказ генералу Лемаруа направить войсковые подразделения в провинции Урбино, Мачерата и Фермо для занятия побережья, изгнания с него англичан и подготовки надежных стоянок для французских судов, которые должны были вскоре показаться в этих морях. В самом деле, Наполеон только что получил обратно залив Каттаро, Корфу и Ионические острова и решил не упускать случая захватить Сицилию и заполонить своими кораблями Средиземное море. В то же время он рекомендовал генералу Лемаруа наблюдать за настроениями в провинциях Святого престола и в случае выявления явной склонности перейти из церковного управления под власть принца Евгения не противоречить и не чинить таковой склонности никаких препятствий.

В это время ссора со Святым престолом, об истоках которой мы рассказали, опустив изложение ее повседнев­ных подробностей, с каждой минутой разгоралась всё сильнее. Прибыв в Париж на коронацию Наполеона, папа покинул столицу Франции с великим моральным и религиозным удовлетворением и мирским неудовольствием, оттого что ему не вернули папских провинций. С тех пор, в результате постепенного расширения французского владычества в Италии, независимость папы становилась всё более формальной, и он затаил глубокое разочарование, которого не умел скрыть. Вместо того чтобы договориться с всемогущим государем, который вовсе не думал завладевать суверенитетом Рима и хотел от него только добрососедских отношений с новыми французскими государствами, основанными в Италии, папа поддавался досадным влияниям, тем более властным над его разумом, что они соответствовали его тайным чувствам. Движимый подобной склонностью, он досаждал Наполеону при всяком урегулировании дел, касающемся королевства Италии. Он притязал на сохранение в нем всех прав папства, якобы гораздо более сильных в Италии, нежели во Франции, и не соглашался на равный конкордат для обеих стран. К этому присоединялись и придирки более личного свойства. Принц Жером Бонапарт во время морских кампаний в Америке заключил брак с одной весьма красивой особой честного происхождения, но в возрасте, делавшем брак недействительным; недействительным его делало и отсутствие согласия со стороны родителей. Наполеон желал основать новое королевство Вестфалию, женив принца на германской принцессе, и отказался признавать этот брак, недействительный с точки зрения гражданских и церковных законов и противоречивший его политическим замыслам. Он обратился к Святому престолу с просьбой аннулировать брак, чему папа категорически воспротивился. Наконец, еще более открытым проявлением враждебности стало превращение города Рима в прибежище всех врагов короля Жозефа.

На пути из Тильзита в Париж Наполеон написал принцу Евгению, изложив ему свои претензии и поручив уведомить о них Ватикан, чтобы дать знать папе, что терпение императора Франции, и без того невеликое, на сей раз истощилось и что при необходимости, не посягая на духовную власть понтифика, он без колебаний лишит его мирской власти. Подобными отношениями с римским двором объясняется легкость, с какой Наполеон принял вышеупомянутые меры в отношении части побережья Адриатического моря, состоявшей в ведении Святого престола.

 

Тильзитский договор оговаривал возвращение Наполеону залива Каттаро, уступку Корфу и всех Ионических островов. Эти владения дополняли провинции Наполеона в Иллирии, обеспечивали господство в Адриатиче­ском море и подступы к турецким провинциям в Европе, назначавшиеся ему в случае раздела Оттоманской империи, и давали, наконец, новое средство подчинить себе Средиземное море, где он желал господствовать безраздельно, коль скоро пришлось оставить Океан на волю англичан. Мы помним, что после заключения Пресбург­ского мира русские завладели фортами Каттаро, в ми­нуту смены австрийского гарнизона французским. Дабы не позволить англичанам поступить подобным же образом, Наполеон прямо из Тильзита приказал генералу Мармону собрать под стенами Каттаро французские войска в самую минуту ухода русских. Приказ был пунктуально исполнен, и французские войска, вступив в Каттаро, прочно заняли эту важную морскую позицию.

Но Корфу и Ионические острова интересовали Наполеона еще больше, чем залив Каттаро. Он предписал своему брату Жозефу тайно, дабы не возбудить подозрений у англичан, направить в Таранто итальянский 5-й линейный и французский 6-й линейный полки, несколько артиллерийских рот, рабочих, боеприпасы, офицеров Главного штаба и генерала Бертье для командования гарнизоном и сформировать из них несколько конвоев для отправки на фелуках из Таранто на Корфу. Поскольку путь не превышал нескольких лье, двух суток должно было хватить для переправы в несколько приемов четырех тысяч человек. Передачу Ионических островов осуществлял адмирал Сенявин, командующий русскими силами на Архипелаге. Он делал это с крайним неудовольствием, ничуть не скрываемым, ибо русский флот, руководимый в основном либо английскими, либо русскими офицерами, обученными в Англии, был гораздо более враждебен к французам, чем сухопутная армия, сражавшаяся в Эйлау и Фридланде. Адмирал подчинился и сдал французским войскам охранявшиеся им прекрасные позиции. Но его неудовольствие имело двоякую причину, ибо, оставив дорогие ему Каттаро, Корфу и Ионические острова, он оказывался в Средиземном море, не имея возможности после разрыва с турками вернуться в Черное море через Дарданеллы, и был вынужден идти через Гибралтарский пролив, Ла-Манш и Зунд мимо англий­ского флота, который, в зависимости от исхода начатых переговоров, мог пропустить его или арестовать. Угадав его затруднения, Наполеон приказал передать русским адмиралам, что в портах Средиземноморья, как итальянских и французских, так и испанских и португальских, они найдут надежные стоянки, продовольствие, боеприпасы и средства для ремонта.

Русские военно-морские силы, уведомленные и своим и французским правительствами, отошли двумя дивизиями в разных направлениях. Дивизия с гарнизоном Каттаро направилась к Венеции, где высадила русские войска, которые с величайшими почестями встретил Евгений. Дивизия с войсками с Корфу высадила их в городе Манфредония, в королевстве Неаполь, и затем, под водительством адмирала Сенявина, направилась к проливу. Адмирал, еще не принявший взглядов своего государя, не пожелал останавливаться во французских портах и портах, находившихся под французским влиянием, и надеялся добраться до северных морей прежде, чем переговоры между российским и английским дворами приведут к разрыву.

Наполеон решил не ограничиваться предосторожно­стями в отношении провинций Адриатики и Средиземного моря. Отправка четырехтысячного корпуса на Корфу казалась ему недостаточной. Поэтому он приказал послать туда еще французский 14-й легкий полк и несколько других подразделений, чтобы довести численность имеющихся там франко-итальянских сил до 7-8 тысяч человек, не считая некоторого количества албанцев и греков, завербованных для охраны мелких островов под началом французских офицеров. Пять тысяч человек находились на самом Корфу, и полторы тысячи — на острове Сент-Мор. На континенте пятьсот человек охраняли город Паргу. На Закинфе и Кефалонии Наполеон разместил француз­ские подразделения для поддержки и сдерживания албанцев. Он предписал принцу Евгению и королю Жозефу при всяком благоприятном ветре отправлять из Анконы и Таранто на мелких итальянских суденышках зерно, сухари, порох, снаряды, ружья, пушки, лафеты и продолжать до тех пор, пока на Корфу не наберется всё необходимое для длительной обороны, чтобы избежать риска, как на Мальте, потерять из-за голода позицию, которую неприятель не может захватить силой.

Генерал Мармон построил в провинциях Иллирии, которыми управлял с большим умом и усердием, прекрасные дороги. Он получил приказ продолжить их до Рагузы и Каттаро, совершать разведывательные рейды до Бутринто, города на побережье Эпира, расположенного напротив Корфу, и подготовить средства для быстрой переброски туда дивизии. Наполеон приказал также просить Порту отдать ему Бутринто, чтобы свободно использовать эту позицию, откуда легко было посылать помощь на Корфу; его просьба была удовлетворена. Наконец, он потребовал и добился устройства перегрузочного пункта в Тартаре, меж Каттаро и Бутринто, дабы Мармон скорее получал уведомления о появлении неприятеля и мог прибыть с 10—12 тысячами человек — силой достаточной, чтобы дать отпор англичанам в случае их высадки.

К этим средствам Наполеон прибавил другие, которые предоставляло содействие флота. Он отправил из Тулона капитана Шоно-Дюкло с фрегатами «Помона» и «Полина» и корветом «Викторьез», чтобы начать формировать флот на Корфу. Кроме того, он приказал поставить в порту Корфу два больших брига и снарядить их местными матросами и подразделениями французских войск. Этому новому флоту из фрегатов и бригов назначалось крейсировать меж Италией и Эпиром, Корфу и другими островами, пропускать французские торговые суда и задерживать суда неприятеля.

Обращаясь к Жозефу, принцу Евгению и Мармону с этими многочисленными инструкциями, исполненными не только повелительности, всегда присущей его приказам, но и страсти, всегда обнаруживающейся, когда его приказы связывались с занимавшей его идеей, Наполеон писал им: «Эти меры касаются планов, которые вы не можете знать. Знайте только, что потеря Корфу при существующем положении станет для Империи величайшим несчастьем».

Его планы, в самом деле, были мало кому известны в Европе. Сам Талейран, переговорщик Наполеона в Тильзите, имел о них только смутное представление. Они были ведомы только Наполеону и Александру, обещавшим друг другу на берегах Немана договориться о предстоящем разделе Турецкой империи. Наполеон не торопился достичь этого результата; Александр, напротив, стремился к нему всеми силами, что составляло опасность для их союза. Но в предвидении событий Наполеон хотел быть готовым к захвату турецких провинций, находившихся у него под рукой; более того, что бы ни случилось, он желал сделаться хозяином Средиземно­морья. Он полагал, что господство в этом море, кратчайшем пути между Востоком и Западом, утешит его в потере первенства на Океане. Поэтому в день подписания Тильзитского мира Наполеон решился вновь завладеть Сицилией, которую считал своей с тех пор, как захватил Неаполь для одного из своих братьев; он надеялся удержать ее либо в результате оставления ее англичанами, если русским удастся договориться о мире, либо силой оружия в случае продолжения войны. Поэтому еще с конца зимы он слал приказы министру флота для отправки эскадр в порт Тулона и подготовки великой экспедиции на Сицилию.

Приказы, исполнению которых помешали обстоятельства и недостаток средств, повторились с новой силой после подписания континентального мира. В самый день подписания мира Наполеон написал принцу Евгению, королю Жозефу, королю Луи и министру флота, что по окончании войны на континенте настало время вернуться к морю и подумать, как с выгодой воспользоваться огромной протяженностью побережий, которыми обладает Франция. Англия, несомненно, обладала преимуществом островного положения, бывшего до той поры непоколебимым основанием ее морского величия; но обладание всеми морскими побережьями от Кронштадта до Кадиса, от Кадиса до Неаполя и от Неаполя до Венеции также доставляло средство морского могущества, и средство грозное, если воспользоваться им с умением и вовремя. В Берлине, в упоении победами, Наполеон говорил, что нужно покорить море через сушу. Он по возможности осуществил эту идею, добившись в Тильзите добровольного или вынужденного союза всех континентальных держав против Англии; теперь нужно было спешить использовать этот союз, пока континентальное владычество Франции не стало для мира еще невыносимее, чем морское владычество Англии.

Двадцать два месяца миновало после роковой Трафальгарской битвы, в которой французский флот выказал высочайший героизм в величайшем поражении. Эти месяцы были употреблены на некоторую деятельность, и не без некоторой пользы. Адмирал Декре предлагал Наполеону заменить систему крупных морских сражений системой раздельных отдаленных крейсерств. Преимуществом этой системы был меньший риск для всех сразу, обретение в плавании недостающего опыта, причинение ущерба неприятельской торговле и, наконец, шанс повстречать противника, лишенного численного превосходства, ибо море своей необъятностью дает место случайностям. Подобную систему, безусловно, стояло опробовать, и она получила бы бесспорные преимущества над предыдущей, если бы численное превосходство англичан не было столь велико и если бы отдаленные владения Франции не были столь опустошены и лишены всяких ресурсов.

 

Согласно плану министра Декре в Бресте, Рошфоре и Кадисе были подготовлены крейсерства, назначенные к отплытию на конец 1805 года при благоприятных осенних ветрах. Дивизия из четырех фрегатов отплыла в индийские моря, дабы вредить там английской торговле и помогать продуктами каперства острову Бурбон и Иль-де-Франсу, уже не имеющим возможности жить продуктами торговли. Фрегаты добрались благополучно и в самом деле доставили островам весьма обильные ресурсы. Тридцатого октября 1805 года из Лорьяна вышел капитан Лермит с кораблем «Регюлюс», фрегатами «Кибела» и «Президент» и бригами «Сюрвейан» и «Дилижа». Он взял курс на Канарские острова и, следуя вдоль побережья Африки с севера на юг, подстерегал английские суда, занимавшиеся работорговлей, захватывал их и в результате уничтожил великое их множество, ибо английское адмиралтейство, не предвидя в этих пределах встреч с французским флотом, не приняло мер предосторожности. Проплавав декабрь, январь, февраль и март, нанеся большой ущерб англичанам и захватив у них богатую добычу, дивизия отправила «Сюрвейан» во Францию с известиями о себе, а сама предалась на волю пассатов, которые отнесли ее к берегам Америки. В апреле она подошла к бразильскому порту Сан-Сальвадор, где посчастливилось найти продовольствие и выгодно продать негров, захваченных на английских судах. После двадцати двух дней передышки дивизия снова вышла в море и крейсировала в пределах Рио-де-Жанейро, нередко подвергаясь преследованию со стороны направлявшихся в Индию английских кораблей. Затем она подошла к Антильским островам, продолжая захватывать добычу, но 19 августа была настигнута ужасающим ураганом, самым чудовищным из случившихся в этих морях за последнюю четверть века, и рассеялась. «Регюлюс», потеряв из виду фрегаты, после напрасных их поисков возвратился 3 октября 1806 года в Брест, после почти годичного плавания. Фрегат «Кибела», лишившись мачт, был отнесен к Соединенным Штатам. Фрегат «Президент» захватили.

Несмотря на происшествия, случившиеся под конец крейсерства и неизбежные при одиннадцатимесячном плавании, Франция приняла бы от фортуны подобные условия для всех крейсерств. Капитан Лермит уничтожил 26 неприятельских кораблей, захватил 570 пленников, уничтожил ценностей более чем на 5 миллионов и доставил значительные суммы, намного превзошедшие затраты на крейсерство. Работорговля у берегов Африки в тот год была разорена, и английские страховые компании яростно обрушились на адмиралтейство. Но остальные французские крейсерства были не столь удачны.

Ресурсы для организации сильной дивизии предо­ставлял только Брест. Из кораблей, собранных в этом большом порту, отобрали шесть, наиболее годных для долгого плавания, и 13 декабря 1805 года послали их, под командованием контр-адмирала Вильоме, в американские моря. Из шести кораблей, отбывших из Бреста, один нашел пристанище в Гаване, другой был уничтожен, еще два добрались до залива Чезапик в плачевном состоянии и без большого шанса оттуда выбраться, один спасся, а последний оказался на якорной стоянке в Конкарно, откуда его трудно было извлечь. Небольшая добыча составляла слабое возмещение за подобные неудачи.

В то же время из Лорьяна в северные моря были отправлены фрегаты «Сирена», «Реванш» и «Герьер» под командованием доблестного фламандского моряка, капитана Ледюка. Отплыв из Лорьяна в марте 1806 года, капитан Ледюк вернулся в сентябре в Сен-Мало и, не имея возможности пристать к берегу, встал на якорь в маленькой бухте Бреа. Он захватил 14 английских и одно русское судно, взял 270 пленников и уничтожил ценностей почти на три миллиона. К несчастью, он также потерял 95 человек. Его крейсерство можно было счесть выгодным, хоть и потерпевшим большой урон от ненастной погоды. Оно составило великую честь руководившему им капитану.

В сентябре 1806 года контр-адмирал Космао, так достойно сражавшийся в Трафальгаре, вышел из Тулона с кораблями «Боре» и «Аннибал», фрегатом «Урания» и катером «Сюксе», отправившись в Геную за построенным там кораблем «Женуа». Пройдя через пролив, он вернулся в Тулон, освободив это море для французской и итальянской торговли. Космао предпринимал подобное плавание еще не раз, и ему всегда удавалось уклоняться от неприятельского крейсерства.

В то же время капитан Солей, отбывший из Рошфора с четырьмя фрегатами и одним бригом, потерпел кровавое поражение. Англичане усвоили новую систему блокады: держась вдали от берега, они вынуждали блокированные французские суда выйти из порта, чтобы затем окружить их, прежде чем те успеют вернуться. Такая стратегия полностью оправдала себя в отношении капитана Солея. Тогда существовал обычай выходить в море ночью, дабы незаметно миновать неприятельские крейсерства. Поскольку державшихся в отдалении англичан не было видно, капитан Солей вышел в море вечером 24 сентября 1806 года, не повстречав их на своем пути. На следующий день он заметил их в открытом море, поднял все паруса, чтобы уйти от них, и успел пройти сотню миль. Однако 26-го его настигла эскадра сэра Сэмюэла Худа, состоявшая из семи кораблей и множества фрегатов, и в течение многих часов он вел героический бой против пяти неприятельских кораблей. За исключением «Фемиды», которой удалось спастись с двумя бригами, остальные суда дивизии были захвачены и уничтожены.

Несчастливый министр Декре, вынужденный к концу 1806 года докладывать своему господину, получавшему отовсюду счастливые известия, только о неудачах, совершенно пал духом и разочаровался в системе крейсерств так же, как в системе больших сражений. Вынужденный объяснять Наполеону неудачи как новой, так и предыдущей военной системы, он указывал на их подлинные причины, делавшие при существующем положении вещей равно опасными любые военно-морские операции. Во-первых, численное превосходство англичан было столь велико, что позволяло им блокировать французские порты силами многих крупных эскадр, сохраняя при этом множество дивизий для преследования крейсерств, едва они давали о себе знать. Во-вторых, оснащение французских кораблей весьма уступало оснащению английских; и хотя французские матросы превосходили врага доблестью, они заметно уступали ему опытностью.

 

Таково было положение морского флота Франции в 1807 году, когда Наполеон вернулся из долгой Северной кампании. Убежденный, что добьется мира во главе континентальных держав или победит Англию решающим перевесом объединенных сил, он был исполнен пыла. Он привык черпать в своем гении ресурсы для побед над людьми и стихиями и нисколько не разделял уныния адмирала Декре. Прежде всего, английской торговле были перекрыты еще не все пути. Через приот­крытые двери в Россию, Пруссию, Данию и ганзейские города, во враждебную Португалию, в безнадзорную Испанию, в Австрию, которую приходилось щадить, английские товары, продаваемые за низкую цену, проникали на континент. Теперь же, напротив, всякий доступ надлежало перекрыть и подготовить, таким образом, великий урон английским мануфактурам. Кроме того, теперь Наполеон был свободен приумножить судостроительные работы за счет ресурсов французского бюджета, с каждым днем становившегося всё богаче, и плодов победы, а также с помощью леса и рабочих рук со всего европейского континента. Располагая, кроме того, многочисленными высвободившимися войсками, он задумал обширную систему, постепенное развитие которой должно было настолько увеличить шансы великой экспедиции на Лондон, Ирландию или Индию, что она, возможно, стала бы успешной, если бы ее удалось скрыть от адмиралтейства, или же британское упорство в конце концов отступило бы перед ее вечной угрозой.

Наполеон был невысокого мнения о крупных мор­ских сражениях, на которые соглашался лишь в некоторых случаях, дабы не отступать слишком явно перед неприятелем. Он был не лучшего мнения и о крейсерствах, слишком опасных ввиду недостатка надежных и снабженных обильными запасами стоянок. Соединив русские, голландские, французские, испанские, итальянские силы, располагая оснащенным флотом в Булони, Текселе, Флиссингене, Бресте, Лорьяне, Рошфоре, Кадисе, Тулоне, Генуе, Таранто и Венеции, содержа при флоте многочисленные и непобедимые войска, Наполеон хотел вынудить Англию держать перед этими портами военно-морские силы, которых не могло хватить для блокады всех портов. Неожиданно выйдя из порта, который окажется без надзора, он задумал перебросить армию в Египет, Индию или даже в Лондон, а в ожидании такого шанса — истощить людские, лесные, денежные ресурсы англичан, изнурить их постоянство и храбрость. Если бы он не изнурил себя сам в бесчисленных предприятиях, чуждых его великой цели, если бы не утомил добрую волю и терпение своих союзников, то в конце концов одержал бы над Англией верх, ибо средства его были несомненно обширны и продуманы.

Но прежде великого развертывания сил, на которое требовалось два-три года, Наполеон приказал ускорить работы на судостроительных верфях во всей Империи, чтобы испытать систему экспедиций в Средиземном море, напав на Сицилию: он всё еще хотел добавить ее к королевству Неаполитанскому, уже отданному Жозефу.

Возвестив брату Луи о скором возвращении голландской армии и о том, что после возвращения она будет поглощать часть его ресурсов, Наполеон предписал ему привести в боеготовое состояние флот Текселя и собрать в нем не менее девяти полностью снаряженных кораблей. В Антверпене и Флиссингене он уже добился удивительных результатов. Пять построенных в Антверпене 80- и 74-пушечных кораблей без происшествий спустились по Эско во Флиссинген и там оснащались. Еще три почти законченных корабля должны были довести численность эскадры в Эско до восьми кораблей. Для их снаряжения отовсюду были собраны голландские, фламандские и пикардийские моряки. Наполеон приказал спустить на воду три завершенных корабля, заложить на освободившихся верфях новые и бесконечно умножать число верфей; он хотел, чтобы Антверпен строил суда не только для Флиссингена, но и для Бреста, поскольку в Нидерланды сплавлялся по рекам германский и северный лес. Брестский лес Наполеон предполагал сохранить для ремонта эскадр, оснащавшихся в этом большом порту.

По возвращении в Париж Наполеон решил реорганизовать старую Булонскую флотилию. Он также торопил с постройкой фрегатов в Дюнкерке, Гавре, Шербуре и Сен-Мало. В Бресте, где после отплытия эскадры Вильоме оставалось двенадцать оснащенных кораблей, Наполеон приказал расснастить негодные корабли и наилучшим образом оснастить хорошие, сохранив высвободившихся матросов для новых строящихся кораблей. В Рошфоре Франция располагала прекрасной дивизией из пяти кораблей, отлично оснащенной и с превосходным командиром. Ею командовал один из тех людей, которых называют морскими волками, доблестный контр-адмирал Альман, лишившийся своих фрегатов из-за разгрома капитана Солея. Ему не терпелось выйти в море, но его по-преж­нему удерживал английский флот, который уже 8–10 месяцев не выпускал из виду рейд острова Экс. Наполеон приказал спустить на воду завершенный корабль, отремонтировать еще один, годный к службе, чтобы довести численность этой дивизии до семи кораблей. Повсюду, где завершалось строительство кораблей, он приказал без промедления приступать к строительству новых. В Кадисе он располагал прекрасной дивизией из пять кораблей, остатков Трафальгара, отлично организованных и оснащенных, под командованием адмирала Розили. Он обратился к Мадридскому кабинету с настойчивыми, почти грозными требованиями добавить несколько кораблей к кораблям адмирала Розили и рекомендовал последнему быть готовым поднять якорь по первому сигналу. В Тулоне были снаряжены три корабля, два из которых принадлежали Тулону, а один Генуе. Наполеон приказал спустить на воду в Тулоне «Торговлю города Парижа» и «Робюсту», а в Генуе — «Бреслау», оснастить их, убрать негодные суда и тотчас сменить их на верфях новыми, чтобы в этом порту было шесть готовых кораблей. Наполеон послал инженеров в город Специю для изучения этой позиции, представлявшейся ему довольно удачной. Наведя справки о портах Неаполя и Кастелламаре, он предписал Жозефу приступить к строительству двух кораблей в каждом из них. Пять кораблей строилось в Венеции, и Наполеон приказал заложить на ее верфях еще три корабля и подготовить выход возрожденного венециан­ского флота из арсенала в Адриатическое море.

Таким образом, Наполеон мог удвоить или утроить военно-морские силы Империи менее чем через год. Кораблей, которых поначалу недоставало, чтобы меряться силами с англичанами, в скором времени должно было стать достаточно для переброски войск и уже было достаточно для новых блокад и принуждения Англии к разорительным тратам.

Ожидая завершения этих гигантских начинаний, Наполеон пожелал немедля доставить помощь колониям и в ходе той же операции собрать сорок кораблей в Средиземном море. Он приказал дивизиям Бреста, Лорьяна и Рошфора погрузить 3100 человек и множество боеприпасов, доставить 1200 из них на Мартинику, 600 на Гваделупу, 500 в Сен-Доминго, 300 в Кайенну, 100 в Сенегал и 400 на Иль-де-Франс, а по возвращении в Европу пройти через Гибралтарский пролив и прибыть в Тулон. Соединение в Тулоне всех кораблей вместе с фрегатами должно было составить сорок судов, то есть силу, способную перебросить 15—18 тысяч человек на Сицилию и всё что угодно на Ионические острова.

Адмирал Декре, с почтенной храбростью противоречивший планам Наполеона, когда их величие не соразмерялось со средствами, не преминул оспорить и этот план. Он полагал, что неблагоразумно ставить снабжение колоний в зависимость от успеха двух-трех крупных экспедиций; ибо крупные экспедиции из многих кораблей и фрегатов подвергались ради доставки нескольких сотен человек в колонии опасностям, несоразмерным важности цели. Декре считал, что лучше отправлять в колонии отдельные фрегаты, погрузив на каждый из них некоторое количество снаряжения и две-три сотни человек, ибо в случае гибели одного из них потеря будет незначительной, а другие фрегаты доберутся до цели, и колонии всегда смогут рассчитывать на получение части предназначенной им помощи. Он считал, что дивизии, которым придется проходить через пролив, подвергнутся огромной опасности, во избежание ее следует предоставить им свободу воспользоваться благоприятным ветром, чтобы пересечь пролив, при этом не усложняя их миссию плаванием к Антильским островам и возвращением в Европу. Наконец, Декре полагал, что в Средиземное море достаточно послать дивизию Кадиса, расположенную близко к цели, и, возможно, дивизию Рошфора, но что не следует уводить с Океана все силы, отправляя в Тулон дивизии Лорьяна и Бреста.

Наполеон, уступавший справедливым доводам опытных людей, принял замечания министра, следствием чего стало его решение отправить отдельные экспедиции в колонии из портов Дюнкерка, Гавра, Шербура, Нанта, Рошфора и Бордо, изобиловавших фрегатами, а в Тулон послать дивизии Рошфора и Кадиса. Вместе с Тулонской дивизией они формировали соединение в 17–18 кораблей и 7–8 фрегатов и представляли собой достаточные силы, чтобы в течение двух-трех месяцев господствовать в Средиземном море и исполнить всё задуманное относительно Сардинии, Сицилии и Ионических островов. Адмирал Альман в Рошфоре и адмирал Розили в Кадисе получили приказ при первом благоприятном случае поднять якорь и пройти через пролив, действуя так, как подскажут им опыт и обстоятельства. От испанского двора Наполеон потребовал снарядить в Кадисе несколько кораблей, снабдить провиантом, достаточным для короткой экспедиции, дивизию из Картахены и направить ее в Тулон.

Таковы были меры принятые Наполеоном во исполнение Тильзитского договора, дабы устрашить Англию огромным сосредоточением военно-морских сил и склонить ее к миру, а в случае упорства принудить Швецию, Данию, Пруссию, Португалию и Австрию закрыть порты товарам из Манчестера и Бирмингема. Но не только внешние дела привлекали внимание Наполеона. Ему не терпелось заняться управлением, финансами, общественными работами, законодательством — всем тем, что могло содействовать внутреннему благополучию Франции, которая была дорога ему не меньше его славы.

 

Но прежде Наполеону пришлось осуществить несколько необходимых перемен в высших военных и гражданских должностях. Главной, если не единственной причиной перемен стал Талейран. Этот искусный представитель Наполеона в Европе, который был ленив, сладострастен, никогда не спешил действовать и вообще двигаться и чьи физические немощи усиливала его вялость, подвергся жестоким испытаниям во время Прусской и Польской кампаний. Он устал от министерства иностранных дел и хотел, не отказываясь от управления этими делами, которые были его излюбленным занятием, заниматься ими не в качестве министра. Его гордость весьма по­страдала, когда его не сделали великим сановником, как Камбасереса и Лебрена, и герцогство Беневентское, пожалованное ему в качестве возмещения, лишь на время приглушило его желания, не утолив их. Бесконечное отсутствие во Франции принцев императорской семьи, которые были одновременно великими сановниками и иностранными государями, предоставило случай увеличить количество великих сановников. Отсутствовавших принцев было трое: Луи Бонапарт, король Голландии и коннетабль; Евгений Богарне, вице-король Италии и государственный архиканцлер; Жозеф, король Неаполя и великий электор. Талейран внушил Наполеону, что нужно снабдить их заместителями, с титулами вице-коннетабля, великого вице-электора и вице-архиканцлера. Талейран хотел стать великим вице-электором и, предоставив министру иностранных дел вульгарную заботу получать и отправлять депеши, самому продолжать руководить основными переговорами. Во время пребывания в армии он не упускал возможности беседовать с императором на эту тему и своей настойчивостью добился обещания, которое Наполеон дал ему наперекор себе — ибо не хотел, чтобы великие сановники осуществляли активные функции, ввиду того, что они не подлежали никакой ответственности, разделяя в некотором роде неприкосновенность государя.

По возвращении в Париж, когда все получали награды за услуги, оказанные во время последней кампании, Талейран явился в Сен-Клу и в присутствии Камбасереса напомнил Наполеону о его обещании. Наполеон выказал горячее недовольство. «Не понимаю, — резко возразил он, — вашего нетерпения сделаться великим сановником и оставить должность, которая прославила вас. Вы должны знать, что великие сановники не могут быть министрами, внешние сношения не останутся за вами, и ради титула, который будет только тешить ваше тще­славие, вы потеряете выдающуюся должность, к которой весьма способны». «Я устал, — отвечал Талейран, — мне нужен отдых». «Что ж, вы станете великим сановником, но станете им не один». И Наполеон обратился к Камбасересу: «Бертье послужил мне не менее других, будет несправедливо не сделать великим сановником и его. Составьте декрет, которым Талейрану будет пожалован сан великого вице-электора, а Бертье — вице-коннетабля, и принесите его мне на подпись».

 Талейран удалился, и Наполеон пространно выразил Камбасересу свое недовольство. Так Талейран покинул свой пост, с большим уроном для себя и для дел.

Декрет был подписан 14 августа 1807 года. Следовало найти замену Талейрану и Бертье на должностях министра иностранных дел и военного министра. У Наполеона был под рукой министр внутренних дел Шампаньи, человек мягкий, честный, усердный, посвященный в дипломатические обычаи благодаря своему посольству в Вене. Шампаньи и был назначен министром иностранных дел. В министерстве внутренних дел его сменил Крете, просвещенный и трудолюбивый член Государственного совета, в то время управляющий Французского банка. Новым управляющим Банка стал Жобер, другой член Государственного совета.

Возводя Бертье в сан вице-коннетабля, Наполеон не захотел, однако, лишаться его как начальника штаба Великой армии, на должности которого никто не мог с ним сравняться, и сохранил эту должность за ним. Но в военном министерстве Бертье заменили генералом Кларком, административные таланты которого выявились на посту губернатора Берлина. Генерал Гюллен, преданность и личную храбрость которого Наполеон мог оценить не единожды, сменил генерала Жюно, которому предстояло возглавить Португальскую армию, на посту губернатора Парижа.

Франция в то время понесла чувствительную потерю в лице министра по делам религии графа Порталиса, искусного юрисконсульта, талантливого и блестящего писателя, ученого соратника Наполеона в двух прекраснейших его творениях — Гражданском кодексе и Конкордате, сумевшего сохранять в отношениях с духовенством верную меру мягкости и строгости, чтимого француз­ской Церковью и оказывавшего полезное влияние на нее и на Наполеона; человека, весьма достойного сожаления в ту минуту, когда Франция приближалась к открытому разрыву с римским двором, и столь же достойного сожаления в управлении делами Церкви, как Талейран — в управлении иностранными делами. Этот трудолюбивый человек, пораженный родом слепоты, заменял недостаток зрения чудесной памятью, и ему случалось притворяться записывающим, когда Наполеон диктовал ему, чтобы затем воспроизвести его мысли и их живое выражение по памяти. Порталис стал дорог Наполеону, который весьма о нем сожалел. В министерстве по делам религии его заменил Биго де Преамене, другой юрисконсульт и соавтор Гражданского кодекса, человек не блестящего, но трезвого ума и безупречно религиозный.

 

Утвердив эти назначения с Камбасересом — единственным, с кем он советовался в таких обстоятельствах, — Наполеон перенес внимание на законодательство, вну­трен­нее управление, финансы и общественные работы.

Прежде всего он позаботился ввести в Конституцию изменение, казавшееся ему необходимым, хотя само по себе оно и было весьма несущественно: он решил упразднить Трибунат. Будучи сведен к пятидесяти членам, лишен трибуны и разделен на три отделения — законодательства, внутреннего управления и финансов, — этот корпус обсуждал на закрытых заседаниях с соответствующими отделениями Государственного совета проекты законов, предлагаемые правительством, и был лишь пустой тенью. Мы уже рассказывали, как велась эта работа. После совещаний у великого канцлера член Трибуната и член Государственного совета произносили речи перед Законодательным корпусом. Затем Законодательный корпус молча голосовал за представленные проекты, за исключением некоторых весьма редких случаев, когда дело касалось материальных выгод, по вопросам о которых только и позволяли себе члены Трибуната иметь мнение, отличное от правительственного. Так, тихо и быстро, при всеобщем одобрении решались внутренние дела.

Внешние же дела, которые было самое время смело обсудить, чтобы остановить того, чей страстный гений толкнет его вскоре в бездну, решались исключительно императором и Сенатом, в весьма неравных пропорциях, разумеется. Наполеон решал дела мира и войны еще более абсолютным образом, чем императоры Древнего Рима, султаны Константинополя и русские цари, ибо у него не было ни преторианцев, ни янычар, ни стрельцов, ни улемов, ни бояр. У него были только послушные и героические солдаты, только оплачиваемое и отстраненное от дел духовенство, только новая аристократия, которую он сам создавал, жалуя придуманные им титулы и состояния, доставленные его обширными завоеваниями. Время от времени император посвящал Сенат в тайну дипломатических переговоров, когда они приводили к войне. Сенат, с 1805 года получивший полномочия в отсутствие Законодательного корпуса вотировать по воин­ским наборам, платил за эту посвященность двумя-тремя воинскими призывами, за которые Наполеон, в свою очередь, платил блестящими бюллетенями, почерневшими и разорванными знаменами и мирными договорами, к не­счастью, весьма непрочными. Ослепленная славой и очаро­ванная покоем страна, находя управление внутренними делами превосходным, а управление внешними — возведенным на небывалую высоту, желала, чтобы так продолжалось и далее, и только порой, когда француз­ской армии случалось зимовать на Висле и биться на Немане, начинала опасаться, как бы всё это величие в самом его избытке не дошло до предела.