Одесса эпохи второй мировой войны – один из наименее изученных пластов недавнего прошлого. Казалось бы, события происходили на памяти еще многих, воспоминаний и свидетельств собрано немало… Но, как показывают новейшие разыскания, здесь непочатый край работы для историков и архивистов (см., например, беседу с Чарльзом Кингом, автором недавно переведенной на русский биографии Одессы).

Сборник, вышедший в рамках серии «История коллаборационизма», подготовлен Международным центром истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий, созданным московской Высшей школой экономики. В него вошли три мемуарных текста. Два из них раньше были известны разве что специалистам. Литературный очерк берлинского журналиста Николая Февра «Транснистрия. Одесса в годы второй мировой войны» (автор работал в официальной русскоязычной газете нацистской Германии «Новое слово») увидел свет в труднодоступном сборнике русских писателей в Аргентине «Южный крест» (Буэнос-Айрес, 1951). Очерк Я. Петерле «Одесса - столица Транснистрии (материалы для будущего историка)» напечатан в нью-йоркском «Новом русском слове» в 1952 году (автор, видимо, скрылся под псевдонимом). Впервые публикуются мемуары оказавшегося после войны в эмиграции экономиста М.Д. Мануйлова «Одесса в период второй мировой войны», они написаны для Программы по изучению СССР Русского института Колумбийского университета, оригинал хранится в Бахметевском архиве.

Все авторы описывают неожиданный расцвет Одессы в годы румынской оккупации – и экономический (благодаря «новому нэпу» местные рынки выглядели ожившими натюрмортами Снейдерса), и культурный (театры были полны, каждый вечер в городе шло по полдюжины опер и спектаклей). Ситуация отличалась от положения во всей Транснистрии – находившейся под румынским контролем территории между Днестром и Бугом с неопределенным статусом и площадью около 40 000 кв. км. В отличие от других оккупированных земель, румыны поначалу даже поощряли здесь развитие промышленности. И хотя крупные заводы в Одессе так и не заработали, частный бизнес развивался успешно, достигнув половины а то и двух третей от довоенного объема одесской промышленности.

«Советское» в одесситах испарилось быстро – хотя мало кто из мемуаристов идеализирует жизнь, где были и трудности, и репрессии, и угон людей на принудительные работы в Германию. Но мало кто пишет о преследованиях и уничтожениях евреев – в городе, где до войны они составляли треть населения, к 1945 году их практически не осталось. При этом истории, связанные с еврейскими судьбами, встречаются в тексте – так, на страницах книга возникает фигура актера Василия Вронского (1883 – 1952), которого преследовали и румынские, и советские спецслужбы. Первые арестовали его за то, что в годы войны он скрывал под видом рабочих театра двух евреев, вторые – что работал в оккупации (в итоге Вронский погиб в ГУЛАГе).

В то же время текст Мануйлова предваряется планом, не все пункты которого нашли отражение в мемуарах – в них не найти, например, раздела «Положение евреев во время эвакуации и при оккупации». В других текстах эта тема не затрагивалась по очевидным причинам. Февр был антисемитом, газетные очерки военной поры тому доказательство. В обстоятельном предисловии к сборнику (без него тот не состоялась бы как научная публикация) историк Олег Будницкий приводит цитату из статьи «Еврейский Киев», написанной Февром после трагедии Бабьего Яра: «Когда я слышу рассказы киевлян о еврейском Киеве, мне кажется, что этому племени придется потесниться всюду».

Многие из очерков Февра вошли в его послевоенные книги – только в них слово «евреи» предусмотрительно заменено на «партийцы», а антисемитские пассажи вроде «газетных шакалов иудейского происхождения» исчезли как неудобные в данный момент.

Не многим лучшим вела себя и официальная советская историография. Для нее, отмечает Будницкий, «истребление еврейского населения Одессы и особенности повседневной жизни города были табу», предпочтение среди исследовательских тем отдавалось обороне города в 1941 году и партизанскому движению (размеры которого, кстати, оспаривается многими мемуаристами). Когда же речь шла о жестокости оккупантов, их расправах над еврейским населением, массовых казнях, во время которых сотни людей сжигали заживо, - слово «евреи» заменялось понятиями «мирные жители», «советские граждане». Это характерно и для статьи в газете «Известия» в июне 1944 года, и для сборника, вышедшего уже в годы оттепели.

Всего из ста тысяч остававшихся в оккупированном городе евреев румыны и немцы уничтожили около 95 тысяч человек. Только за четыре октябрьских дня 1941 года, последовавших за взрывом здания бывшего управления НКВД в Одессе, где размещался румынский штаб, было казнено около 28 тыс. евреев.

Вряд ли советских диверсанты, отправляясь на задание, задумывались о таких последствиях своего успеха. Но что позднее в Советском Союзе о казненных говорили словно через силу, умалчивая о важнейших обстоятельствах произошедшего – очередной пример из истории государственного антисемитизма в СССР.