Физики-лирики и другие

Единственное, что не хватает этой книге воспоминаний – именного указателя. Автор, известный советский ученый и популяризатор знания, упоминает о таком количестве людей, из столь разных областей культуры и науки, что одно лишь их перечисление выглядело бы энциклопедией. Михоэлс (о нем писал отец мемуариста, известный в 30-е критик и специалист по еврейской культуре Арон Гурштейн), Королев, Келдыш, Иосиф Шкловский, К.П. Флоренский (с ними мемуарист работал в 60-е), Кронид Любарский (с ним дружил)… Не менее интересными оказываются заметки 77-летнего Александра Гурштейна о многочисленных коллегах по науке и журналистах – их имена сегодня мало кто помнит, но в книге им уделено много внимания. Автор оказывает неоценимую услугу историкам, раскрывая псевдонимы тех ученых, которые из-за требований секретности были вынуждены скрывать в прессе и книжных публикациях свои подлинные имена. Сам Гурштейн работал во многих интересных местах, от Института космических исследований и ГАИШа – астрономического института имени Штернберга до королевского ОКБ-1 и Института истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова, где он какое-то время числился и после своего отъезда в Америку в 1995-м.

В итоге рождается портрет времени – несколько хаотичный, с не всегда логичными ответвлениями в сюжете и порой слишком очевидными комментариями-пояснениями (кажется, автор так и не решил, кто же является его целевой аудиторией – русский или американский читатель), но в целом очень живой и увлекательный. О чем бы астроном не писал – будь то поведение академика Сагдеева (Гурштейн говорит о нем как талантливом человеке и при этом самодуре и «вульгарном себялюбце») или жилищный вопрос, занявший важное место в биографии многих москвичей, сотрудничество с журналом «Природа» и работа над лунной программой СССР - он всегда увлечен происходящим так, словно проживает его впервые.

Гурштейну достает спокойствия при воссоздании событий, которые иного легко способны вывести из равновесия. Он не раз оказывался в эпицентре антисемитских водоворотов, не миновавших и святая святых советской жизни – космическую отрасль. Так, несмотря на прямое указание Королева принять Гурштейна на работу, сотрудники отдела кадров и «секретчики» промурыжили его несколько часов, пытаясь разобраться, за какие такие заслуги беспартийный еврей получает допуск к материалам повышенной секретности в главной ракетостроительной фирме страны. Уж не родственник ли он Генеральному Конструктору? В итоге их успокоил лишь вкладыш в диплом, где стояли одни пятерки: круглого отличника, пусть и с неверным пятым пунктом, решили больше не мариновать.

Сложной и долгой оказалась история с защитой кандидатской диссертации рассказчика. В силу бюрократических причин – астрономический совет по диссертациям в Москве был один – ее приходилось защищать на физическом факультете МГУ, который был «тогда едва ли ни самым твердолобом факультетом университета. Физфак вел оголтелую борьбу с физиками из Академии наук в период пика атомного проекта. Символическим стал факт, что Физфак забаллотировал на должность профессора факультета даже академика Л.Д.Ландау». При этом физфак в бытность там деканом В.С. Фурсова был, на взгляд Гурштейна, рассадником юдофобства в советской научной жизни, «самым агрессивно-антисемитским факультета университета». Как иронично пишет мемуарист, «соискатели с еврейскими фамилиями на [Ученом] совете Физфака вообще не возникали. Нравы Физфака были по Москве широко известны. Соискатели с указанными недостатками предпочитали для защиты иные места». С деканом факультета ничего не мог поделать даже ректор И.Г Петровский, пригласивший забаллотированного Гурштейна для того, чтобы объяснить собственное бессилие перед ситуацией. Со ссылкой на Шкловского приводится фраза из частного разговора с ректором об атмосфере на факультете: «"там слишком много сволочей...".

В итоге защита растянулась на несколько месяцев и сопровождалась таким количеством интриг, что просто диву даешься – когда же люди успевали работать, да еще и добиваться при этом удивительных результатов?

Гурштейн - не только автор множества научных публикаций. Он придумывал издававшиеся миллионными тиражами настольные игры, причем не только «Астрономию» и «Приключения на Луне», но и «Швамбранию», писал об астрономических мотивах в поэзии Волошина и занимался популярными книгами о науке для детей. Возможно, для историков самым ценным в книге станут описания «космического» периода в жизни рассказчика, его участие в работе над лунным атласом и в деятельности аварийных комиссий, разбиравших причины неудач иных запусков. Но для читателя, интересующегося интеллектуальной жизнью в Советском Союзе, его повседневностью и бытом, «Московский астроном» - отличный источник заметок и наблюдений. Сцена, когда академик Иосиф Шкловский в 1961 году на память читает студентам в самолете стихи Гумилева, достойна хрестоматии. В том же году Шкловский процитировал Гумилева в «Известиях», что привело к небывалому скандалу – сравнимому с тем, что вскоре сам Гурштейн породил цитатой из Волошина в «известинской» статье о луноходе. Об отношениях физиков и лириков сегодня написано немало, но такие яркие примеры из их истории вспоминают немногие.