Книга об иноческом бытии

Райнер Марйя Рильке. Фото: radio.cz

Автор текста:

Райнер Мария Рильке

Место издания:

Книга часов

 

MoReBo публикует фрагмент «Книги часов» Райнера Марии Рильке, написанной поэтом после поездки по России в 1899 году. Книга выходит в издательстве Libra Press.

 

Час пробил, упал, отдаваясь в мозгу,

сметая сомнения тень:

и в дрожь меня бросило: вижу: смогу –

схвачу осязаемый день.

 

Ничто – вне прозрений моих – не в счёт:

застыв, каменеет путь.

Лишь к зрелому зрению притечёт

вещей вожделенная суть.

 

Ничто же мне мелко. По золоту лью –

огромным пишу всё равно,

любя, дорожа им, не ведая, чью

душу отпустит оно.

 

Круги моей жизни всё шире и шире –

надвещные – вещие суть.

Сомкну ли последний? Но, видя в мире

суть, я хочу рискнуть.

 

Покуда вкруг Господа, башни веков,

не вскинется дней моих тьма…

Не знаю лишь – сокол я, вихрь с облаков,

высокий ли стих псалма.

 

Я помню братьев, что в сутанах строгих,

в монастырях, где лавр цветёт весной…

О юных грежу Тицианах многих,

Мадоннах их. – И в них пылает Бог их

Неопалимой Купиной.

 

А в самого в себя склоняясь, вижу:

Мой тёмен Бог: в меня пустивши корни,

безмолвно ими пьёт мои же соки.

Всего и помню я, что к выси горней

Его теплом расту, оставив ниже

побеги – там, где ходит вихрь высокий.

 

Твой образ пишем мы не выбирая:

Ты – Свет Рассвета, брезжащих Начал.

Из тех же чаш, где краски, растирая,

мешал святой, лучи сияют Рая:

берём их – в них Тебя он умолчал.

 

Мы воздвигаем пред Тобой иконы:

в тысячи стен – один иконостас.

И если сердцем видим, умилённы, –

в ладони лик Твой прячем в тот же час.

 

Люблю мечтать на грани помраченья,

когда в глубины погружаюсь духа,

что жизнь прошла, как в давних письмах глухо

упоминание, как без значенья

туманный смысл преданья и реченья.

 

Тогда пространства вечного черты

я вижу вдруг, где жизнь вторая в силе.

И я расту из темноты,

шумя ветвями на своей могиле,

где вижу сон, что видел мальчик, или

– так мощно тёплыми корнями схвачен –

печально пел, и в пенье сон утрачен.

 

Господь, сосед, когда тебя бужу

сердцебиеньем, Боже, – замираю:

услышу ли Твоё дыханье? Знаю,

ведь Ты один. Я в зал вхожу.

Кто даст воды Тебе? Я – рядом, весь

вниманье, слух. И – жаждущий – Ты всюду.

Не сплю я, слушаю. Яви мне чудо.

Я – здесь, я – здесь!

 

Случайно мы разделены стеной,

но тонкой, Боже. Слух что страх:

я позову, иль это голос Твой – она во прах

падёт, хоть голос тих.

 

Стена во тьме – из образов Твоих.

 

Имён Твоих. Икон. И вот – лампада:

чуть вспыхнет свет, каким должны гореть

глубины духа, чтоб Тебя узреть, –

свет бьётся тщетно в серебро оклада.

 

И чувствам, вне Тебя, погаснув, надо,

как на чужбине, тихо умереть.

 

Когда б хоть раз так в сердце тихо стало…

И всё случайное, всё, что мешало,

всё приблизительное, хохот рядом,

все чувства с их неугомонным адом,

я смог бы выгнать бодрствующим взглядом…

 

Тогда б я мог Тобой, Единым Садом

тысячелистным, на краю Вселенной –

на миг улыбки мимолётной – стать,

 

чтоб жизни всей вернуть Тебя мгновенно

как Благодать.

 

Живу, под веком подводя черту:

И вихрь – с листа, где Бог, и ты, и я

всё исписали. Кто ж тот ветер – чья

рука листает книгу на лету?

 

Сверкнёт зарница со страницы новой –

и снова целого даны черты.

 

Безмолвные, друг друга силы Слова

оглядывают, как из темноты.

 

Я вычитал из Слова Твоего

безмолвного, из жестов понял,

какими Ты лепил нас, мял в ладони

(лучистые, теплы, премудры жесты) –

 

Вслух было: ж и т ь ! А у м и р а т ь... и здесь Ты

запнулся, тихо повторяя: быть.

Но человек не у м е р – нет, его

у б и л и. Бездна нам открылась вместо

сфер, не сумевших всплыть:

ведь только крик был, больше ничего.

А голоса, которых ждал Ты столько,

провидя в них опору

себе в ту пору,

над бездной мост, – снесло стремниной крика.

С тех пор наш лепет – жалкие осколки

Праимени велико-

го, и нам, заикам, эти крохи впору.

 

Померкший отрок Авель рек в ответ:

 

Аз есмь? НЕТ. Не существую. Что-то мой

мне сделал брат. Собой

мне этот свет затмил,

своим лицом, как присудил

мне Божий свет.

И вот он сам-друг.

Он должен быть здесь, вокруг.

Ведь с ним поступили не так, как со мной.

И все, пройдя мой путь земной,

к нему же пред гнев бегут:

и гибнут в нём, он – земной их суд.

 

Он – здесь, не спит, ему уснуть невмочь –

что он в ответ?

 

Обо мне позаботилась Ночь,

а о нём – нет.

 

Ты – тьма, я рос в Тебе веками,

люблю Тебя я, а не пламя,

что ограничивает мир

и чей эфир

в какой-нибудь из сфер прольёт свой свет,

нам недоступный через толщу лет.

 

Но всё гребёт, всё подгребает тьма:

меня и зверя, пламя и дома,

свечу – под спуд,

земное ли, небесное –

 

Молюсь ночам: быть может, рядом, тут,

незримых Сил непостижимый труд.

 

Ты – Тьма Чудесная.

 

Я верю не в то, что гремит с колоколен.

Дать волю тишайшим чувствам хочу.

На это не каждый отважиться волен, –

а я невольно тебя получу.

 

И если я дерзок, Господь, прости.

Я только хочу, чтобы знал Ты наверно:

это лучший порыв мой, о, не упусти,

инстинкт и влеченье, без страха и скверны.

Так молятся дети – лицом в горсти.

 

И если подымется – устьем ли к морю –

как чувств переполненность, волн толкотня,

растущим в прилив возвращеньем пьяня, –

я верю – Ты здесь, я хвалам своим вторю,

как никто до меня.

 

И если я высокомерен, молитву наполни мою

 по высокой же мере:

и одна она, с сим

– в заоблачной сфере –

предстанет пред Ликом ненастным Твоим.

 

Я в мире совсем одинок, но всё ж не совсем, не весьма,

чтобы каждый мне час был высок.

Я в мире и мал, и ничтожен, но всё ж не совсем, не весьма,

чтоб мой ум для Тебя был неложен,

как суть сама.

Я вволю ждал Волю, её не неволю заданьем,

 а жажду с ней ратных утех:

когда же и время замрёт, беременное ожиданьем,

быть хочу среди тех,

кто тайн Твоих господин,

или – один.

 

Хочу быть подобьем Твоим, во весь рост Тебя несть,

о, дай не ослепнуть – от вечности глаз не отвесть,

образ Твой удержать, не сгибаясь, не падая.

Весна среди сада я.

И мне не склониться вовеки.

Ибо там я не с Богом, где я согбен.

 

Я хочу, чтобы тлен

не коснулся ума. Я ведь – образ, я – некий

лик, я пишу на стене,

крупно, медленно, как во сне,

Слово, что я постиг

в ежедневной земной

жажде, мать улыбается мне,

это парусник, бриг,

он пронесся со мной

через вихрь, через смерть, через крик.

 

Ты знаешь, чего я хочу.

Быть может, всего – во Вселенной:

В падении – тьмы неистленной,

во взлёте – сияния… но умолчу.

 

А сколько же тех – не хотят ничего –

кто княжит и княжит, а чувство – мертво –

сужденьями мысль утюжит.

 

Но всякое рад Ты принять существо,

что в жажде лицо заслужит.

 

И всякому рад Ты, кто мнит Тебя чашею –

ныне и впрок.

 

Ещё не остыл Ты, Чудесный Урок,

и я окунусь в твою глубь глубочайшую,

где жизнь обнаружится: тихо и в срок.

 

О, нерукотворный… но – год за годом –

но – атом на атом – тебя мы творим.

Ты – Вечный Собор, кто сомкнёт тебя сводом?

Ты ль – зрим?

 

Что, Господи, Рим? –

Повержен кумир.

Что, Господи, мир? –

Он рухнет под нами

прежде, чем Храм твой блеснет куполами,

прежде, чем Лик Твой, лучистая пыль,

сверкнёт на мозаике в тысячи миль.

Но, бывает, во сне я твой Трон

созерцаю со всех сторон,

будто строю,

от начала, подножия,

до венчика золотого.

 

Вижу, Боже, я:

силы утрою -

и ляжет камень замковый.

 

Ведь был же Один, кто возжаждал так, Боже:

значит, можем и мы, значит, мы плодоносим.

Пусть даже все копи твои забросим:

коль в горах моют золото, что же,

не найдется охотника на лоток? –

Даже если и так, то прорвётся поток

и, взболтав сокровенную взвесь,

вынесет слиток.

 

Пусть бы мы не хотели, устав от попыток:

Б о г здесь!

 

Кто миротворцем ублажил нелепость

своей судьбы, и благодарно плоть

постиг,

изгнав её хохочущую хоть:

тот празднует иначе – Ты, Господь,

Ты – гость его, покуда вечер тих.

 

Ты – собеседник, одиночеств друг,

в покоящейся точке монолога,

и всякий круг, – где циркуль ищет Бога, –

вращаясь, время раздвигает вдруг.

 

С какой за кисти я хватаюсь блажи?

Когда п и ш у, не замечает Бог.

Тобой д ы ш у. На грани чувств, далёк,

Ты островками проступаешь. Я же –

твоим очам, и не мигнувшим даже –

пространства ток.

 

Отныне нет Тебя в твоем сиянье,

где даль мелодией в напоминанье,

как ангелы, ещё Тобой звучит…

Живешь в последнем Ты своём дому:

во мне – ждать эха небу твоему.

А сердце умное молчит.

 

Аз есмь, Господь, Ты слышишь? Вечный Страх,

не слышишь, как пылаю страха ради?

И, окрыленны, чувства в горнем граде,

что белый свет в твоих очах.

 

Моя душа в молчанье, как в лучах,

к Тебе припала – ах, Ты не глядишь.

Моей молитвы зреющую тишь

не видишь? – деревом, цветущим к маю.

 

Ты спишь? – я сон твой, но не донимаю.

Вольно не спать? – Что ж, я – твоя же Воля.

И крепок ей. И властвовать я рад,

молчаньем звезд покоясь и глаголя,

объемля времени чудесный град.

 

Нет, жизнь моя – не этот час отвесный,

где – видишь Ты – скорей к Тебе спешу.

Я – дерево в пейзаже духа, тесно

сомкнув уста, я – голос бессловесный,

тысячеуст я, и Тобой дышу.

Я – немота между двумя тонами,

они так плохо ладят, между нами:

неверный тон – и смертный стон кругом.

 

Но в тёмном интервале, временами -

Дух говорит.

И вот: горит псалом.

 

Когда б ребёнком рос я где-нибудь,

где час всё тоньше, день всё невесомей,

Тебя я праздновал бы в их проёме,

и пальцами Тебя касался чуть,

а не сжимал испуганно, как зверь.

 

Там я бы мог Тебя терять всечасно,

Ты, безоглядное Здесь и Теперь.

Бросать, как мяч,

в волнующий, прекрасный

миг, чтоб другой, вдруг, покорясь минуте,

летел, горяч,

с Тобою падая в весёлой жути,

ведь Ты – Суть Сути.

 

Клинком во тьме Ты б мог сверкнуть, и

золотой

каймой кольца, и будь я

там, замкнул бы Твой –

печаткой четкою – огонь,

чтобы рука ещё белей была.

 

Я б начертал Тебя – стена мала! –

на небесах – гори, моя хвала! –

Твои, Господь, вершил бы я дела,

титан, колосс: тут пламя, там скала,

а там самум, сжигающий дотла –

 

не так,

иначе всё: Тебя нашла

моя печаль…

Друзья всё дальше – смех

теряется в саду, везде – щеколды,

а Ты… Ты выпал из гнезда, щегол Ты,

птенец, и клюв свой раскрываешь жёлтый –

мне хуже всех теперь, тоскливей всех

(рука моя огромна, как на грех).

Я палец к Тебе подношу с каплей воды из ключа,

и жду, не заставит ли жажда Тебя потянуться за ним,

и чувствую: наши сердца наполняются вместе, стуча,

страхом одним.

 

Я нахожу Тебя во всём, что стало,

как брату, близким мне, почти моим:

зерном лучишься Ты в пылинке малой,

в великом Ты величественно зрим.

 

Легчайшая игра, всегда на страже

сил, проступающих сквозь вещь и суть:

взойдя в корнях, в стволах исчезнуть даже,

чтобы, воскреснув, сквозь листву блеснуть.

 

[…]

 

Перевод  Алёши Прокопьева

Время публикации на сайте:

10.07.15