“Население страны искренне приемлет трезвость…”
Биография «Черный русский», написанная американским славистом Владимиром Александровым, посвящена Фредерику Брюсу Томасу (1872 – 1928), она вышла в московском издательстве «Новое литературное обозрение». Это удивительное жизнеописание человека, жившего сперва в Америке, затем в России, работавшего в крупнейших московских ресторанах и садах развлечений, общевшегося с художественной элитой и аристократами и кончившего свои дни в бедности в больнице в Константинополе (Стамбуле).
MoReBo печатает фрагмент главы «Превращение в русского», она посвящена московской жизни Томаса в годы мировой войны.
С ростом мобилизации огромной российской армии – в конце концов она будет насчитывать 15 миллионов человек – на службу стали призывать артистов и других театральных работников из «Аквариума», «Максима» и других заведений. Мужчины в военной форме начали появляться в Москве повсюду – на улицах, в театрах, в трамвайных вагонах. Стали появляться и беженцы, спасавшиеся от сражений на западной границе империи; раненые заполонили госпитали и клиники; на восток шли поезда с австрийскими пленными.
Но самой значительной переменой для предпринимателей вроде Фредерика стал запрет на продажу спиртного. Хотя и не введенный официально, как в Соединенных Штатах в 1920 году, в России «сухой закон» начинался как ряд ограничений на продажу спиртных напитков во время мобилизации накануне войны и закончился «пожеланием» царя, чтобы продажа спиртного была прекращена на всей территории страны до окончания военных действий. Практическое регулирование продаж оставили на усмотрение местных органов власти, и все они быстро исполнили указание. Первым городом, где ограничили продажу спиртного в ресторанах в соответствии с их классификацией, была Москва; затем это сделали в Петрограде, а потом и по всей стране.
Поначалу казалось, что это произвело сильнейший эффект. Русские и иностранные наблюдатели заключали, что население страны искренне приемлет трезвость. Казалось, что мобилизация армии потребовала вдвое меньше времени, чем ожидалось, поскольку приходившие рекруты не были пьяны, как это бывало во время войны с Японией. «Пьянство в России исчезло», – объявляла «Нью-Йорк трибьюн»; «Ничего подобного не было во всей мировой истории», – докладывал восторженный англичанин, живший в Москве; «Одна из величайших реформ во всемирной истории», – восклицал другой. Русская Дума, или парламент, получила из Сената Соединенных Штатов официальный запрос информации о запретительной практике, а американская делегация доехала аж до провинциального города Самары, чтобы исследовать вопрос на месте.
Но, как якобы заявил еще в X веке великий Киевский князь Владимир, «Руси веселие есть пити», и старые привычки быстро восстановились. Крайне непопулярный запрет быстро растворился в океане уловок, продажности и незаконной торговли спиртным – в точности как это будет в Соединенных Штатах через несколько лет. Это не должно было удивить Фредерика с его пятнадцатилетним опытом работы в сфере ресторанов, кафе и баров Москвы.
Русские стали принимать меры для обхода ограничений еще до их вступления в полную силу. В середине ноября 1914 года некий американец наблюдал в Петрограде, как тысячи мужчин, женщин и даже детей уже в 4 часа утра, несмотря на снежную бурю, выстраивались в очереди у винно-водочных магазинов, потому что это был последний день, когда они еще могли купить вино и пиво до начала действия запрета. В Москве же после введения «сухого закона» у жителей был лишь один законный способ приобрести алкоголь, будь то водка или вино – по предписанию врача, в ограниченном количестве и только один раз. Однако то, что должно было быть управляемым ручейком, вскоре стало потоком, когда «медицинская» пробка была рывком выбита посредством взяток; к тому же начали распространяться незаконные дистилляторы и производство самогона.
Если у человека в Москве были деньги и он знал места, он мог достать что угодно. Обеспеченные клиенты Фредерика соглашались только на лучшее, и именно его умение удовлетворять их запросы во время действия «сухого закона» за короткий, трехлетний отрезок времени сделало его мультимиллионером. В таких местах высокого класса, как «Аквариум» и «Максим», для владельца было нормальным делом платить полицейским чиновникам, ответственным за обеспечение запрета на продажу спиртного. Подобные взятки могли достигать солидного размера. Так, некий Ричард Фомич Жичковский, который служил начальником отдела полиции в районе, где располагался «Аквариум», и которому Фредерик, несомненно, давал взятки, скопил достаточно денег для покупки автомобиля для двух своих любовниц, а также пары лошадей и двухместного мотоцикла.
Некоторые московские предприятия общественного питания и питейные заведения старались поддерживать видимость выполнения закона, продавая спиртное в кувшинах или бутылках из‑под фруктовых напитков или минеральной воды. Официанты подавали водку в чайниках, а клиенты пили ее из фарфоровых чашек. Другие рестораны вовсе игнорировали закон и продавали все в открытую.
Из-за дефицита взлетели цены, и незаконная продажа спиртного стала высокодоходным делом. В 1915 году бутылка французского шампанского в модном кафешантане могла стоить тысячу долларов по сегодняшнему курсу. До запрета продажа водки была монополией российского правительства, приносившей в имперскую казну огромные деньги. Часть этих огромных прибылей посыпалась в частные руки, поскольку винокуры продавали теперь свою нелегальную водку по цене, в тысячи раз превосходившей стоимость сырья, и без посредничества государства. Даже Николай II, как говорили, пренебрегал введенным им же запретом и продолжал наслаждаться своим коньяком с лимоном, хотя иногда, посещая фронт, он и его свита все же отказывались от хрустальных бокалов в пользу серебряных кружек.
Результатом такой раскованной атмосферы стало то, что спустя год после начала войны по Москве пошел слух, будто Фредерик наслаждается в «Аквариуме» «неслыханным успехом» и в «колоссальных» количествах «собирает лавры и серебряные рубли». Это было возможно, несмотря на взлетевшие цены на напитки, благодаря новым деньгам, появившимся в России в результате войны, и новой, исступленной атмосфере московской ночной жизни. Как только начался призыв, пьяные проводы офицеров в лучших ресторанах стали обязательным делом. В подобных случаях под оркестровые звуки бравурных полковых маршей было, конечно, не время экономить на тостах за победу русского оружия над «ордами тевтонских варваров». Позднее, по мере роста числа сообщений об ужасающих потерях, в эти торжества вкралась нервная, лихорадочная нота, но они стали при этом еще более необходимы.
После начала войны в модных и дорогих заведениях даже стали появляться новые типы богатых клиентов. На некоторых была военная форма, хотя они и были «героями» тыла, а не передовой – начальниками снабжения, благополучно присваивавшими кругленькие суммы от потоков провианта, проходивших через их руки; военными врачами, продававшими освобождения сыновьям богатых родителей. И было еще, как на всякой войне, множество предпринимателей, проворно делавших деньги при помощи контрактов на снабжение армии всем чем можно, – от сапог и мясных консервов до высоковзрывчатых веществ. «Максим» особенно в эти годы подтвердил свой статус «любимого места москвичей» согласно слогану, многократно использованному Фредериком в рекламе.
***
В апреле 1915 года «Максим» был закрыт под тем предлогом, что туда впускали московских гимназистов и студентов-юристов из Петрограда. Как и в случае с продажей спиртных напитков вопреки запрету, на кону стояла слишком большая прибыль, чтобы подходить к возрастным и иным ограничениям чересчур серьезно, и штрафы и закрытия заведений часто были всего лишь платой за ведение предпринимательской деятельности. Фредерика, разумеется, не смущали временные проблемы с «Максимом», где зимний сезон и так уже подходил к концу. Вместо этого, по словам одного журналиста, он продолжал «энергично готовиться» к летнему сезону «Аквариума», до которого оставалось всего несколько недель.
К тому же та весна была ознаменована радостным событием в его личной жизни – рождением 25 апреля их с Эльвирой второго сына, которого они назвали по среднему имени отца – Брюсом.
19 мая 1915 года в Москве (…) московский Красный Крест запланировал трехдневную акцию под названием «На табак солдату». Утром 19 мая несколько тысяч актеров и прочих артистов из театров-варьете со всего города собрались в саду «Аквариума», который Фредерик и Царев предоставили в качестве пункта сбора. Участники организовались в длинную процессию и выдвинулись в 4 часа дня, направившись вниз по Тверской улице к Кремлю. Возглавляли шествие актеры «Аквариума» – они ехали в украшенных фургонах, одетые в национальные костюмы стран-участниц Антанты. За ними следовали многочисленные группы людей, повозки и платформы на колесах. Участников было несколько тысяч, и они собирали вокруг себя огромные толпы зрителей.
Как только на Красной площади показалась голова колонны, на Лобном месте – высокой круглой каменной платформе, обычно используемой для оглашения высочайших манифестов, – окруженный множеством священников епископ начал молебен. На платформу вынесли из близлежащей часовни Иверскую икону Божьей Матери – издавна почитаемую москвичами в качестве чудотворной, – а также другие иконы и хоругви из находящегося в нескольких десятках ярдов храма Василия Блаженного. Вокруг собрались раненые солдаты из московских госпиталей, сопровождаемые сестрами милосердия. Остальную часть огромной площади от устремленных ввысь побеленных стен Кремля до изысканно украшенных фасадов Верхних торговых рядов –заполнили десятки тысяч людей: мужчин с непокрытыми головами и женщин, стоящих на цыпочках, чтобы лучше видеть, или даже держащих своих детей на вытянутых руках, – в то время как епископ, священники и дьяконы распевали молитвы за отважных воинов, императора и его августейшего семейства, за всех истинно верующих русских православных христиан в эту пору ужасных страданий. Над толпой воцарилось полное благоговения молчание. Золотые и парчовые одеяния священнослужителей блестели в лучах полуденного солнца, сладкий ладан дымкой струился из их позванивающих кадильниц, и звуки песнопений в исполнении басовитого мужского хора подымались, опускались и вновь подымались. В конце службы вся огромная людская масса запела гимн «Боже, царя храни», повторяя его снова и снова. Актеры «Аквариума», возглавлявшие шествие, держались вместе возле памятника Минину и Пожарскому, двум русским национальным героям войны за освобождение Москвы от поляков в XVII веке.
По окончании службы процессия вернулась в сад «Аквариум», вновь во главе с труппой его актеров. Тем вечером и в следующие два дня в театрах по всему городу давались специальные представления в пользу солдат; кроме того, сотни добровольцев собирали пожертвования на улицах, в магазинах и ресторанах. Фредерик и Царев лично обходили гостей «Аквариума» с кружкой в руке и несколько раз удостаивались отдельной благодарности в газетных и журнальных репортажах.
Верный сын России не мог сделать больше, чтобы выказать свою преданность. Деятельность Фредерика видели сотни, если не тысячи, москвичей, а знали о ней и того больше, включая самых выдающихся жителей города. Он также решительно вписал себя в традицию благотворительности, которой славились по всей России московские купцы и предприниматели. Никакие мстительные замыслы Серполетти против черного экс-американца не могли пробить броню репутации, которой окружил себя Фредерик.
Свою русскость Фредерик демонстрировал с невероятно точным расчетом по времени; спустя неделю москвичи продемонстрировали вторую непременную личину патриотического запала – ненависть к врагу и паранойю в отношении чужаков. Для многих катастрофическое отступление русских в Галиции не имело других объяснений, кроме саботажа или измены в тылу. В конце мая в городе вспыхнули выступления против немцев, а затем и вообще иностранцев. Были разгромлены сотни магазинов, целые улицы были подожжены. Один испуганный англичанин, по его воспоминаниям, видел, как выталкивали рояли из окон расположенного на четвертом этаже знаменитого музыкального магазина Циммермана на Кузнецком мосту, самой изысканной торговой улице Москвы, и как они с жалобным звоном обрушивались на тротуар, а страницы нотных тетрадей, словно стаи белых птиц, кружились в воздухе. Некоторые погромщики поднялись выше по Тверской улице, что вела к «Аквариуму». Финансовые и социальные последствия мятежей были огромны: ущерб оценивался примерно в 1 миллиард сегодняшних долларов. Были к тому же тяжелые политические последствия: принадлежавшим преимущественно к низшему сословию погромщикам была дана возможность «брать власть» в свои руки и использовать уличное насилие для проявления своего недовольства тем, как правительство ведет войну. Немногие наблюдатели тогда понимали это, но московский «антигерманский» погром был предвестием грядущих, куда более страшных событий.