Русский лес, норвежская история

Онега. Порт. Очень старая фотография.

Автор текста:

Алексей Мокроусов

 

 

Абрахамсен, Э. Из Серёгова в Онегу: воспоминания о норвежском лесном бизнесе в России / Эгиль Абрахамсен ; [пер. с норв. Э. И. Тевлина и др.]. - Архангельск: САФУ, 2016. - 212 с.

 

Норвежец Эгиль Абрахамсен (1893-1977) хотел прожить жизнь простую и работящую, но получилось как всегда – пьянство, революция, гражданская война… Сам он всем этим не занимался, но история упорно лезла в окна. Абрахамсен, трудившийся на Русском Севере в основном в норвежских лесоторговых фирмах (их было немало), провел два десятилетия с русским народом – больше в позиции наблюдателя, чем участника, но и на его долю выпало немало запоминающегося. Он рассказывает о пережитом неторопливо и невозмутимо, событиям, которым другой уделил бы целую главу, занимают в его воспоминаниях порой абзац, хотя, казалось, есть где развернуться – английская оккупация Архангельска, поездка в Москву, совпавшая с похоронами Ленина и даже рассказ о знакомстве с будущим норвежским диктатором Квислингом, который в 20-е работал в советской столице. Большевики его удивительным образом ценили (все же Квислинг в 1921-1922 годах помогал в Лиге Наций Фритьофу Нансену, боровшемуся с голодом в России), считали за своего, был от него в восторге и начальник самого Абрахамсена Прютц, владелец компании «Прютц и К» из Кристиании, а вот самому мемуаристу будущий правитель Норвегии и соратник Гитлера, не понравился:

«Лично я за все время, что общался с Квислингом, не увидел в нем той мудрости, за которую уважал его Прютц, если быть мудрым означает иметь быстрый, проницательный ум, способны эффективно решать любую задачу. Наоборот, у меня сложилось впечатление, что он был тяжеловат на подъем, по крайней мере, он не достаточно хорошо выражал свои мысли. Думаю, что у него просто была фотографическая память. Под этим я имею в виду то, что он обладал способностью приобретать знания из книг и использовать блестящие мысли других, но, не имея способности использовать эти знания и идеи, возможно, не был способен сам генерировать новые мысли и идеи». Такой тип политика преобладает и сегодня – обаяние при минимуме оригинального мышления и максимуме воли к власти. В итоге Прютц, номинально считавшийся человеком № 2 в пронацистской партии Норвегии, станет министром финансов у Квислинга и помощником рейхскомиссара Тербовена у норвежских нацистских властей.

Главное в воспоминаниях Абрахамсена - дореволюционная жизнь Севера, в целом изученная плохо и слабо документированная, это, правда, касается и других окраин бывшей империи. Тем важнее свидетельства очевидцев, особенно иностранцев, – они вроде вросли в действительность, но сохраняют по отношению к ней дистанцию.

Два года назад мемуары Абрахамсена вышли в норвежском издательстве Orkana forlag, теперь их перевели в Архангельске, в издательстве Северного (Арктического) федерального университета им. М. В. Ломоносова. Автор был среди тех норвежских предпринимателей, кто на рубеже веков инвестировал в лесную отрасль России - для небогатой в тот момент Норвегии решительный шаг. Прежде на Онеге было много прибалтийских немцев, но, пишет в предисловии Ингве Аструп, «из-за Первой мировой войны людям с немецкими корнями стало крайне сложно вести свой бизнес в России, поэтому некоторые заводы выставлялись на продажу. Война способствовала росту лесной промышленности на Белом море. Теперь при помощи морских перевозок вокруг Норвегии активировалась доставка древесины противникам Германии по повышенным ценам».

Абрахамсен начал долгую русскую карьеру в поселке Серёгово, на одном из притоков Северной Двины, где двое норвежцев из Драммена приобрели лес; затем сменил многих работодателей, включая фирму «Бакке и Виг». Финалом русской эпопеи можно считать компанию «Русснорвеголес» в Лондоне, которой руководил Яков Аксенов, его бывший подчиненный в архангельском офисе Прютца. Когда-то Аксенов запомнился рассказчику живостью, сообразительностью и веселостью, при этом «иногда напивался до беспамятства», но так и не забыл сделанного ему добра.

В начале 1910-х никто не предполагал финала всей этой норвежской активности, вытеснения советской властью частников из промышленности и последующей всеобщей национализации, тем более что многоукладность экономики какое-то время сохранялась и после революции. Прежде чем дойти до ее описания, Абрахамсен рассказывает о дореволюционной жизни на заготовках, лесозаводах и лесосплавах в Онежском и Архангельском уездах. Он отмечает затхлость политической жизни в провинции, где никто не интересовался партиями, где «единственным олицетворением власти» был царь-батюшка: «Царь в Петрограде, губернатор в Архангельске и его представитель в округе исправник – только на их долю приходилось исполнение воли Божьей и суд».

Одно время Архангельск оказался в странной ситуации, которая позднее стала казаться идеальной: «Красные не дошли до нас, но были где-то неподалеку в лесу, союзники тоже не приходили, и не было никакого аппарата управления, который бы работал. Мы стали ничьей землей, которую никто не занял, и все было тихо».

Но вскоре ситуация изменилась, агитаторы социал-демократов дошли и до лесопилок, поначалу в виде меньшевиков, и это было еще спокойное время – те «научились различать, что реально, а что нет, и я теперь мог апеллировать к их разуму. Кроме того, они не последовали призыву Ленина о диктатуре пролетариата, по крайней мере не в начале. Наши работники верили в то же, что и Ленин, а именно в счастье народа, но они не верили в средства Ленина для достижения этой цели, не верили в диктатуру и насилие, а полагали, что демократические методы намного лучше».

 

                

 

 

 

Все изменилось, когда меньшевиков вытеснили большевики. В это время по обвинению в саботаже был арестован и Абрахамсен. Его описание условий заключений – одно из немногих, относящихся к Архангельску эпохи революции. В камере «стояла деревянная скамья, спать на ней было невозможно из-за огромного количества клопов.  Я убедил охранника принести несколько котлов с кипящей водой, которой я ополоснул стену и скамейку. Стало получше, и я заснул. Утром я и еще один заключенный получили немного сухого хлеба и кружку горячей воды, днем деревянную скамейку откинули к стене. В камере был маленький стол, раскладывающийся и прикрепленный к стене, и табуретка. В дверях – небольшой глазок. Окно было маленьким и находилось высоко под потолком».

Очевидно, что это была стандартная камера времен еще царской России; существенные ухудшения условия содержания, перенаселенность и невозможность договориться с охранниками о совместной борьбе с клопами, наступили позже.

Что произошло дальше, хорошо известно, остается лишь радоваться за автора, что в итоге он сумел перебраться с семьей на родину. Он еще раз приехал на Двину из Норвегии по делам в 1936 году, удивился произошедшим там переменам, которые в большинстве своем воспринял как положительные, но мемуары все-таки решил писать дома.

Презентация книги прошла на фестивале Barents spektakel в норвежском Киркенесе в феврале 2017 года.

Время публикации на сайте:

02.04.17