Чувственные прогулки
Марсель Жуандо, автор «Образов Парижа» (1-я часть, 1934; 2-я часть, 1956), и сам немного напоминает своего мимолетного персонажа – карманника; трофеи Жуандо – встречные люди, звери и птицы, подсмотренные сценки из жизни. Долгие годы русские читатели знали Жуандо понаслышке. Бердяев назвал его самым замечательным и глубокомысленным писателем современной Франции, Поплавский ценил его очень высоко и цитировал в эпиграфах. За последние годы издан добрый десяток русских переводов, и Жуандо предстает разносторонним творцом: автором истории изысканного любовного треугольника («Хроника страсти») и сюрреалистической стилизации («Любитель неосторожности»), исследователем мужской продажной любви («Непристойные письма») и мира животных и птиц («Мой бестиарий»), сочинителем чужих писем («Школа мальчиков») и своей жизни («Дневники Дон Жуана»). Жуандо прожил свыше девяноста лет, был женат, но имел много любовников, не прославился антисемитскими выступлениями в годы оккупации. О последнем следует сказать особо; пожалуй, Жуандо критиковал, в первую очередь, податливость французского общества: «Во время оккупации я однажды услышал разговор двух женщин на улице Виктора Гюго. Одна говорила другой: «Сегодня он эльзасец, завтра немец, послезавтра француз, а потом еврей».
Жуандо любил становиться главным героем своих книг, но в «Образах Парижа» избрал роль наблюдателя, многозначительно уходя в тень: «Как хорошо было бы выпить что-нибудь, сидя на террасе кафе, - говоришь ты себе и садишься за столик, - но вот твой взгляд становится чересчур жгучим, ты поднимаешься и уже через минуту, не в силах совладать со своей манией, убегаешь, чтобы напиться из сточной канавы».
Главный герой сборника – человеческий муравейник Парижа, прихотливый и закономерный механизм: «Когда идешь каждое утро привычной дорогой, неизменно видишь перед собой, всегда на одном и том же месте, в одно и то же время, тех же самых людей – все появляются в свой черед, словно заводные фигурки на башенных часах». Автор неутомимо изучает окрестный мир, обходя его день за днем, год за годом. В наши дни эстафетную палочку Жуандо уверенно несет Патрик Модиано, который научился перемещаться во время своих прогулок не только в пространстве, но и во времени.
Совершенно реалистический парижский пейзаж Жуандо полон тайных знаков: ночь наступает потому, что уличные рабочие впитывают солнечный свет, а две белые руки, отсеченные кровавым лезвием света, день за днем тянутся к бутылке шампанского. В маленьком дворе у сухощавой старой женщины скрывается вселенная, которую она рачительно пестует: белая курица, черный кот, герань, корыто для стирки, стол, стул, муж, работа, отдых. Со времен Руссо философ на прогулке коллекционирует сентенции и выдумывает аллегории. Почтальона бросила жена-красавица. Она работает в баре, и почтальон околачивается поблизости, но только в те дни, когда она НЕ на месте: «Для меня невыносимо ее видеть, но я украдкой смотрю на барную стойку и говорю себе: вот здесь она была вчера, здесь будет завтра. – Может быть, не стоит так страдать? – Ах, месье, когда любишь так сильно, забываешь обо всем – даже о том, что страдаешь». На квадратном метре моста муж набирает воду огромным журавлем, жена стирает, малыш играет, - малейшая оплошность грозит гибелью: «Все трое при этом близки друг к другу и к смерти, - отчего улыбаются еще безмятежнее».
В этом очерке персонажи необыкновенно близки, а Жуандо был уверен в совместимости платоновских половинок. Почтенный муж часто путает руки жены со своими, а она кладет свою книгу на мужнины колени. Угольщик и его собака одновременно движутся и останавливаются: «Можно было бы сказать, что они – одно существо, но из них двоих угольщик сильнее устает, а собака сильнее любит». Несчастный рабочий сорвался с лесов и превратился в бесформенное месиво. Но в последнем предложении Жуандо сообщает, что рабочий упал вместе с женой, они едва успели пообедать, и читатель остается в недоумении от такого супружества, нерасторжимого даже грамматикой.
Пруст написал семь романов, отыскивая утраченное время, а двое нищих стариков никогда его не теряли и, словно улитки, носят с собой: «Что значат их гнилые зубы, гноящиеся глаза, сальные волосы? Ничто не может развеять воспоминания, которые они сохранили друг о друге, и неизбывную их обоюдную нежность».
Жизнь четвероногих и крылатых парижан – неиссякаемый источник аллегорий. Кошка заворожено смотрит на висящий в комнате шар аквариума с рыбками: «Он держится на потертой веревке, зацепленной за ржавый гвоздь, вбитый в трухлявую доску. Кажется, она в любую минуту ждет крушения этой небесной сферы, чтобы наконец-то сожрать недосягаемых для нее божеств». Чья-то жестокая воля запихнула в одну клетку с десяток птиц, никогда вместе не живущих, и они копируют наиболее ужасающий образ человеческого мира.
В калейдоскопе парижских улиц зоркие глаза писателя выхватывают диковинных людей, исполняющих бенефис в одной строчке, абзаце, странице. Интеллектуальность рук ужасного бродяги; благообразный человек-кролик, который завтракает на одном месте 12 лет, никогда не запивая еды. Отец, раскладывающий на молитве косы своей дочери на полу цветочным узором. Старая дева идет от мессы и смотрит на вас с греховным желанием быть изнасилованной; нищий, у которого брюки – это уже часть тела; необыкновенный читатель, что вырывает каждую страницу книги и выбрасывает в окно; тридцать слепых девушек на прогулке как тридцать дней месяца.
Многие персонажи «Образов Парижа» навеяны страницами Бодлера или Рембо: «Христианская Венера, тощая, болезненная, прогнившая, с маленькими округлыми грудями, никогда не мытыми, в пятнах экземы, и ножками-спичками, одетая в лохмотья, сквозь которые твое сердце просвечивает, словно бриллиант». Служанка заболела вместе с маленькой дочкой, их отвезли в больницу, девочка умерла. Медсестры сжалились и отпустили мать на похороны, снабдив ее своим платьем. «Наконец мы увидели позолоченный белый гробик, похожий на конфетную коробку». После похорон у несчастной женщины одна забота – медсестры дали поручение зайти к Потэну и на рынок, купить шоколад и шпильки для волос. Разумеется, в своих моментальных снимках, лаконичных зарисовках и стремительных рассуждениях Жуандо выступает наследником символистов. Достаточно перелистать стихотворения в прозе Бодлера и Малларме, которые прежде Марселя заглядывали в социальную и экзистенциальную пропасти Парижа. Собака Бодлера предпочитает сверток с нечистотами флакону лучших ароматов, как и местная публика. Бодлеру интересно наблюдать отражение радости богатого в зрачках бедняка, которому приходится скаредничать и в горе. У маленького оборвыша Малларме нет даже бабки, которая бы выколотила из него голод, а сын бродячих циркачей выхваляется перед сиротой своими родителями, которых колотят за кулисами и заставляют есть опилки на арене.
Хотелось бы обратить внимание и на «русский след» Жуандо. Перечтите два фрагмента:
«Проходя по улице Берлиоза, я часто замечаю в одном и том же окне прелестное женское лицо. Передо мной будто оживает один из портретов Латура, выполненный в пастельных тонах: белокурые волосы с голубоватым отливом, длинные ресницы, прекрасные глаза, светлая шаль, повязанная крест-накрест на пышной груди, - и, словно для того, чтобы еще усилить это сказочное очарование, по обе стороны от нее возвышаются две статуэтки драконов из китайского фарфора.
К несчастью, однажды утром, по пути на рынок, я повстречал ее на улице – это оказалась карлица, с трудом ковыляющая на кривых коротких ножках».
«Горбун получил анонимное любовное письмо, приглашение на свидание:
«Будьте в субботу пятого апреля, в семь часов вечера, в сквере на Соборной площади. Я молода, богата, свободна и - к чему скрывать! - давно знаю, давно люблю Вас, гордый и печальный взор, ваш благородный, умный лоб, ваше одиночество... Я хочу надеяться, что и Вы найдете, быть может, во мне душу, родную Вам... Мои приметы: серый английский костюм, в левой руке шелковый лиловый зонтик, в правой - букетик фиалок...»
Как он был потрясен, как ждал субботы: первое любовное письмо за всю жизнь! В субботу он сходил к парикмахеру, купил (сиреневые) перчатки, новый (серый с красной искрой, под цвет костюму) галстук; дома, наряжаясь перед зеркалом, без конца перевязывал этот галстук своими длинными, тонкими пальцами, холодными и дрожащими: на щеках его, под тонкой кожей, разлился красивый, пятнистый румянец, прекрасные глаза потемнели... Потом, наряженный, он сел в кресло, - как гость, как чужой в своей собственной квартире, - и стал ждать рокового часа. Наконец в столовой важно, грозно пробило шесть с половиной. Он содрогнулся, поднялся, сдержанно, не спеша надел в прихожей весеннюю шляпу, взял трость и медленно вышел. Но на улице уже не мог владеть собой - зашагал своими длинными и тонкими ногами быстрее, со всей вызывающей важностью, присущей горбу, но объятый тем блаженным страхом, с которым всегда предвкушаем мы счастье. Когда же быстро вошел в сквер возле собора, вдруг оцепенел на месте: навстречу ему, в розовом свете весенней зари, важными и длинными шагами шла в сером костюме и хорошенькой шляпке, похожей на мужскую, с зонтиком в левой руке и с фиалками в правой, - горбунья.
Беспощаден кто-то к человеку!»
Первый отрывок взят из «Образов Парижа», второй – рассказ Бунина «Роман горбуна» из сборника «Божье древо» (1931). Там множество таких миниатюр, и нельзя не увидеть родство персонажей Жуандо бунинским героям: похоронному извозчику с крашеной бородой, мужику, деловито торгующему гроб для матери, вечно молодому бродяге, несчастному кобельку, мальчику, ужаснувшемуся телячьей головке в мясной лавке.
Бунин и Жуандо были парижанами, первые «Образы Парижа» вышли год спустя нобелевского награждения Бунина. Жуандо как будто не упоминает русского писателя, да и короткие рассказы на французский язык не переводились, но зато «Чаша жизни» - сюжетный рассказ, мастерски составленный из коротких зарисовок, Жуандо вполне мог прочесть в переводе еще в 1923 году.
Один из героев «Чаши жизни» - отец Кир Иорданский, немало людей церкви встречаются и в «Образах Парижа», вот только Бог-создатель у Марселя Жуандо превратился в безумца, живущего под Новым мостом: «Здесь у меня пункт беспроводной связи. Только что я говорил со всеми пятью частями света. В меня кидают камни с моста, но эти камни никогда до меня не долетают – вон на том платане сидят ангелы с ракетками и отбивают их».