"Принц ничтожества и минора" Памяти Анатолия Маковского
30 мая – день рождения поэта Анатолия Владимировича Маковского (1933 — после 1995; пропал в Киеве в конце августа - начале сентября).
Нина Садур
Анатолий Владимирович МАКОВСКИЙ (в народе МАКС)
Прямой потомок художника-передвижника Маковского. Родился в середине 30-х, без вести пропал в середине 90-х. Точных дат не знаю. Толя окончилфизмат МГУ, близко общался с Сабуровым и Иоффе. Окончив аспирантуру, переехал в Сибирь, в Академгородок под Новосибирском. В ЛИТО Союза писателей вошел (пожизненно) в нашу компанию (главный друг и противник Ивана Овчинникова). Работая в НИИ Академгородка, заведовал лабораторией и под это дело взял к себе Ваню и Жанку Зырянову (поэтессу и нашу подругу) — они якобы тоже математики. Их бойкая лаборатория выигрывала соцсоревнования (по крайней мере Иван так говорит, уж не знаю, правда, нет ли…). Но потом математическая жизнь резко закончилась для всех троих.
Вот что пишут о Толе критики: «Маковский странный, дикий, абсолютно внесистемный и внелитературный поэт, попирающий не только базовые законы стихосложения,но зачастую и элементарную логику вообще. Маковский… основной пользователь “антирифмы”».
Очень высоко ценил его Евгений Харитонов.
Иван Овчинников считает, что Толя Маковский достиг того, о чем Хлебников только мечтал. («У Хлебникова многое из головы, а у Макса все естественное».)
«Я шесть лет прожил с народом,
Было плохо и хорошо.
Раза два дали по морде,
пальтишко я сам прожёг»
— любимое Толино Ваней.
Смешное воспоминание. Толе негде было ночевать, он заехал ко мне, я говорю:«Поедем в ПЕН-клуб, там писателям помогают». В такси нарочно завела разговор про киевские дела (уже все знала). Говорю: «После смерти твоей мамы, ладно, ты роскошную квартиру государству отдал, но коллекцию живописи эпохи передвижников зачем в музей-то сдал?» И Толя аж всплеснулся весь: «Нина! Ты что! Это все принадлежитнашему народу!» Больше я Толю никогда не видела. Народ забрал не только квартиру и картины, но и самого поэта Анатолия Владимировича Маковского. Светлая ему память.
СТИХИ
***
На Охотном — схожу неохотно.
Больше — некуда выходить.
Там — моряк один живёт пехотный.
И яга-баба за ним глядит.
Но ко мне — ничего относились.
Правда раз — с культурой зашёл,
И лицо её — перекосилось…
Я тележку попёр, как осёл.
Дождь пошёл, прострелил мне спину,
А мне — в Киев, затем — в Сибирь,
Голодует там Таня, по-видимому,
Я ей мамы везу серебро.
Мельхиор, правда… пускай, дешёвый.
Может быть — продержимся мы.
Разорили враги державу.
И богатая пища уму.
И в пути я совсем загнулся,
На вокзалах валялся всех.
С чемоданами полз, как гусеница.
Выручала немного тележка.
И сочувствовали мне люди,
А особенно один старик.
Я не знал, что он выпить любит.
Как барашек тележка стоит.
Помню кадр только: вроде цыгане
Или — кто-то… не знаю кто.
И двенадцать зелёных поганых,
Что копил, развернул, как игрок.
В вытрезвителе — всё ещё думал,
Что вернут тележку, вернут…
Металлический, последний друг мой,
Будем помнить её в раю.
Пережил…С Танею созвонился…
Может, друг один в Сибири спасёт.
Ты, Москва, будешь духом нищей.
Пусть в сирени Брянск доцветёт.
Источник: www.topos.ru
Ниже - подборка из кн.:
Рабочая версия будущего 2-го изд. антологии «Русские стихи 1950—2000 годов» (сост. И. Ахметьев, Г. Квантришвили, Г. Лукомников, В. Орлов, А. Урицкий).
Анатолий Маковский (1933 – пропал без вести в 1995)
ПОЭМА 1
Там, где прищурена печаль
Над миром молодым
Три солнца разорвали даль
Закатных пантомим
То, что вдали — пришло назад
Как поворот земной
Сквозь акварельные глаза
Танцующей весной
И перламутра виноград
И зелень пихты, без оград
И Подмосковье, Ленинград
С застывшею Невой
И Гагенбека зоосад
И минометы из засад
И побежденных гной —
Все это всплыло вдруг опять
Все это нужно сочетать
И элегантно толковать
А я хотел забыть, мечтать
И слушать как скрипит кровать
На десять этажей
Но Ван дер Роэ небоскреб
Увы! не строил для трущоб
Где диалог ножей
Что здесь сверкнуло? Это нож?
Нет: разрастающийся ёж
И тысячи ежей
Вдруг сразу двинулись в поход
Где их угрюмо встретил крот
Наполеон мышей
(Зарылись сразу в огород
Под чумный писк мышей)
На море их продул бы бриз
Епископ в одеяньи риз
Стоит в реке средь группы крыс
Провидя свой конец
Очередного дьявол грыз
Когда стремглав летел он вниз
На черепа сердец
И слышен вой был: Подожди!
Но Оппенгеймер расщепил
И мир уже не тот
Где Хиросима взорвалась
Где чище женщина чем грязь
Где третий стоя пьет
Где всё пустилось на авось
Где каждый мыслящий из нас
Абсурду лижет рот
Гори, гори, волшебный крап!
На кораблях качают трап
Испуган краснобокий краб
С друзьями пьянствует прораб
С неверною женой
Пойду в души моей мухраб
Где кааба — мавританский храм
Как мавзолей или Багдад
Замкнется надо мной
Там я найду себе покой
А тело кто-то здесь рукой
Поправит в простынях
И крематория орган
Взревет свое Фата Моргана
И все же в урне прах
Но я не Гамлет и не червь
И только в высшее я верю
Ну что ж, благослови
Поупражняемся теперь
Как Одиссеи из пещер
Как нас учил еще Гомер
Баранами юлить
ГОЛУБЬ
Голубь голубь ты летишь
Я тебя не накормил
Голубь ты меня простишь
День сегодняшний не мил
Станешь весело клевать
Стану весело смотреть
И опять не понимать
Как вас птиц не пожалеть
Потому что два крыла
Это пол- еще —мечты
Голубь голубь тень орла
Синий с искрами почтарь
* * *
Здесь пахнет зеленью
Здесь искренн лес
Своего рода
Зеленая
Обитель грез
И очень мне нравятся сосны
Сменившие город несносный
На миг я забуду богему свою
И лютнею прежнею в руки
Но лучше послушать как птицы поют
Что ж дятел
Тукай
Ты тоже эстрадник
Ты клоун как я
Но только в тебе больше меры
И это понятно:
вино и друзья
Нервы
Вот только кукушку не нужно считать
Уж слишком там много обещано
Что если взаправду отшельником стать
Но — женщина
Конечно я знаю много молитв
И в искушеньи есть удаль
О Господи
Мир Твой
Да что говорить
Ю
Доль
Но пахнет зеленью
Но чуток лес
Сухой валежник
Апофеоз
Природы древней
Равнодушной
к нашей жизни
бренной
ИЗ ХАФИЗА
Выпью я и снова запою
Сидя у персидского ковра
Может быть аллахом создан юг
Чтоб узнать каким же будет рай
Сладкое восточное вино
Горькая восточная любовь
У султана весь гарем цветной
И на пиках русый ряд голов
Выпью я и снова запою
Та кого любил я — неверна
И одно осталось что налью
Белого киргизского вина
Сладкое туркменское вино
Горькая туркменская любовь
Вон у шаха весь гарем цветной
Смотрит с пик отважный ряд голов
Выпью я и снова запою
Будет аудиторией полынь
Очень мне на ней лежать уютно
Но вино не стырили б орлы
Ведь коран не жалует вино
И как брань не чтит коран любовь
А у хана весь гарем цветной
И чубастый с копьев эскадрон
ИЗ "КОЛХОЗНОГО ЦИКЛА"
1
Нынче еду я на машине
И дорога мой кузов сечет.
И сидит там в углу девица,
Как в табачном костюме черт.
Я смотрю на нее, на осень.
Я люблю гобелен берез.
Но вообще-то люблю не очень
И Россию и русский лес.
Но мне нравится этот заяц
Слишком смахивающий на кенгуру,
Потому что он так петляет
И охоту превращает в игру.
3
Вчера повезли на машине
И на соломе неслись.
Краснели опять осины
А мы опять напились.
Шофер был маленький парень,
Но как шофер — лихой.
В аварию не попали
Приехали: грязь и холод.
Нежданно ее увидел
И сразу же протрезвел
Но им уже справку выдали
И герб выдал сельсовет.
6 – 7 – 8
Деревня — это три холма
И за забором — море грязи
Избушка, отделенье связи
Не шире моего письма
Здесь как в раю наивна жизнь
Как в зоопарке свиньи бродят
Собаки лают на чужих
И охраняют огородик.
Довольно современный клуб
Но, к сожалению, не топят.
Библиотека также тут
В которую так мало ходят.
За исключеньем малышей
Да заключенных на свободе.
Я там в фуфайке, словно шейх
Читал Руслана грустный подвиг.
Мне очень близок Черномор
И замок с неизвестным садом.
А папироса Беломор
Так хороша за виноградом.
9 – 10 – 11 – 12 – 13 – 14
Я включаю самоход
Наливаю самогон
1975
* * *
Я пять лет общался с народом;
было плохо и хорошо.
Пару раз дали по морде.
Пальтишко я сам прожег.
* * *
Отец был пьяница
а мать начальница
* * *
Подвел меня один меценат
В самое трудное время
Такая значит ему и цена
В Сибири все люди вредные
Хоть были здесь декабристы
Но местное население
Пьяное и завистливое
В конце концов вам насолит
Предлóжил мне сам работу
И я пришел на почтамт
С ним встретиться. Он взял водки
И начал мораль читать
— Ты с ними? — Усы Шевченко.
— За что ты любишь жидов? —
Киваю и отмечаю:
Кулак его многопудов.
— Мы скоро от них очистим
Россию. Изгоним зло. —
И выпил я с этим фашистом
Сюда раз меня занесло
Пусть мечется на такси он
С гризетками в ресторан
Я поклонюсь: спасибо
И дальше пойду Аристотель
КАВКАЗ
Я был в горах на даче адмирала.
Он моряков — в атаку подымал.
И та скала, где Демон пролетал раз,
Ему служила как бы ординарцем.
Кавказ — Парнас открыточного типа,
Но грозно соответствует ему.
Седой хозяин, как Ермолов, тихо,
Советским, светским чаровал умом.
Он рассказал, как бился муж Тамары
С английским рыцарем по имени Ричáрд,
Как Плиев ловко обошел мадьяров,
Как Берия на маршалов кричал.
Потом — сорвался, стал ругать Хрущева,
Единственно, кто в партии велик.
Но угостил чудесным нас харчо он,
Европу опрокинувший старик.
А там внизу ручей грозился Лермонтову
И Хетагурова цитировал порой.
На треугольниках — дежурили олени
Переходил границу Чайльд-Гарольд.
ЛЕРМОНТОВ
Схоронили Лермонтова бабы.
И еще дымилася гора,
Где вчера какой-то выстрел бахнул.
Ну, Мартынов — в путь тебе пора.
Ты ведь тоже попадешь в бессмертье,
Как Грушницкий — в серую шинель.
Схоронили бабы офицера
И дежурный поп его отпел.
А потом дежурный поп — напился,
Хоть не все в стихах он понимал.
И пошли по всей империи — письма,
Их возил на почту пономарь.
Что погиб, кто — так любил красавиц,
Ненависть — лишь орден для любви.
Шизофреник, баловень казармы —
Ты почто Мартынова убил?
* * *
Закурю я снова сигарету
Чтобы помнил кто-то обо мне
Чтоб на даче пили чай с вареньем
И стихи читали или нет
Мне уже такой сервиз не виден
Опусы что лучше потерял
Милый Бог пошли им те же вина
Что когда-то пили — может, зря
Нет вина — пошли одеколон им
Есть вино — пошли им закурить
Чтобы уши были в подворотне
Где бессвязно можно говорить
Чтоб милиция их как-то не задела
О цензура — нецензурный слог
Чтоб не слишком били за одежду
Незаконных родины сынов
* * *
Знаю я, что есть Бог на небе
И он долго меня любил
Но святым никогда я не был
Персонаж отрицательный Игрек
Так зачем же к Его иконам
Перед смертью я припаду
— Милый Бог, ты прости, я помню:
Что-то красное жжет ладонь
КАПУСТА
Агрегат на хорошей рассаде
В синем поле, как пароход.
На борту его — сидят корсары,
С ними — девушка из райкома.
И глядят купцы из колхоза,
Как работают их рабы.
А на лицах рабов — угроза,
Комсомолку хотят убить.
И зачем я завербовался?
И теперь неудобно бежать.
Эту девушку в темпе вальса
Если грохнут, то будет жаль.
Если грохнут, да если трахнут...
Я — Есенин, их — двадцать шесть.
В синем поле краснеет трактор
И — капустных ростков нашествие.
СТРЕЛОЧНИК
У мусульман обычай:
Молиться на Восход.
Кидаю снег я нынче
Контору зовут ВАСХНИЛ.
У них три тепловоза
И то они — не их
В трескучие морозы
Разъезд бывает тих.
На глупых, на ученых
Везут товарный груз.
Кидая снег, о чем-то
Задумаешься вдруг.
О Двигателе вечном,
О суете земной
И о любви, конечно,
К язычнице одной.
И снова на ученых
Везут товарный груз.
Ленивые вагоны
Везут щебенку, грунт.
* * *
Треугольник электровоза
Движется на моем пути
Я совсем ошалел от мороза.
Приготовь-ка чаю, партиец.
Коммунист мой поставит чайник —
Он как Лемешев запоет.
И пока я состав встречаю,
Приготовит закуску, пирог.
Мы закусим, икнем, закурим.
Я начну коммунистов ругать.
У начальника дома куры,
А у меня только По Эдгар.
Коммунист не спеша улыбнется,
Скажет: "Запах опять с утра.
Анатолий, тебе придется
Встать на лыжи, пройти в аппаратную".
Я как Нансен, в тайге на лыжах.
Хорошо, что волков нет пока,
А не то б приключение вышло
В духе По "Золотого жука".
Там остался один только череп.
Ну, а здесь — может, томик стихов.
Как в Сибири погиб ученый
Меж советских и просто волков.
* * *
Два дня в Москве была пьянка
Я думал — свои дела
Особенно не распоясывался
Ложился скорей на диван
И чуть не оказался замком
Старинный дворянский московский дом
С двуглавою своей осанкой
У Патриарших прудов
В нем не было привидений
Поскольку хозяевá
Всю жизнь не имели денег
И не умели зла
И стала уже неразборчивой
Квартирка в стиле модерн
Где жи́ла одна разбойница
С хорошею очень мордой
Сперва мы друг друга жалели
И это звалось любовь
Но скоро я надоел ей
И стала она людоед
Я с божьею помощью спасся
Но жалко опять ее
Хожу теперь мимо Спасской
И плачу у мавзолея
ПРОГУЛКА
Под вечер лыжи так скользят
Из синевы навстречу — елки
Борис Виницкий
Под вечер лыжи так скользят
Из синевы навстречу елки
Я тормознул бы, но — нельзя
Вдруг водка кончится в поселке
И я спешу, как браконьер,
Который подстрелил жар-птицу
А за кустом — милиционер
Мужик здоровый, с аппетитом
А в морду — театральный снег
Шестиугольнее евреев
И рысь — комиссионный мех,
В снегу купается свирепо
* * *
Все изменницы зовутся Нинами
Только что мне до девушек
Мне б отсюда — уехать мирно
Поезд в десять часов и в шесть.
Поглядишь из окна — очень снежно
Обернешься — сумрак купе
Человечество забыло нежность
То ли пива пойти купить
И осталось еще с проводницей
Нашей угольной стюардессой
Завести роман в полстраницы
Пока поезд кружит по лесу.
ЛЕНИН И ШАМАН
Ходит Ленин по Сибири,
Из ружьишка уток бьет.
А шаману-то обидно,
Притаился средь болот.
Только Ленин глаз прищурит —
И готов нажать курок,
Как шаман присвистнет чуть —
И летит домой чирок.
Ленин хмурится. То смотрит —
Не сместили ли прицел,
То проклятия бормочет
На латинском языке
И картавя пустит слово —
В сочиненьях не найдешь.
А шаман хохочет снова,
Дальше Ленина ведет.
Дома там наверно Надя
Уж давно накрыла чай.
А здесь — будь оно неладно —
То ли порох, то ли чо...
И конечно он не станет
Кроткой Наде говорить,
Что давно товарищ Сталин
Их обоих ненавидит.
У него другая хватка:
Неугоден — так убрать.
И наверное несладко,
Если заполучит власть.
Их теперь осталось трое
На подмену Ильича:
Киров, Сталин или Троцкий.
Вот и ссорятся сейчас.
Киров вышел из народа,
Знает душу работяг.
Ну а те — другого рода,
Быть диктатором хотят.
Правда есть еще Бухарин,
Он крестьянству вроде мил,
Но его в брошюре Сталин
С кулаками заклеймил.
Фрунзе и Орджоникидзе —
Крепкие большевики.
Но усатый в голенищах
Обошел и не таких.
Да и сам хорош он, Ленин
Взял Плеханова и пнул,
И других интеллигентов,
Горячася, оттолкнул.
Отменил многопартийность,
Комиссаров обогрел,
Что ремнями перетянуты,
Держат кисть на кобуре...
И задумался картавый,
Положив ружье на пень.
И шаману ясно стало:
Надо Ленина топить.
И взлетел на ту сосну он,
Под которой вождь сидел,
Мордой вроде бы осунут,
А душою — прикипел:
Ведь Сибирь — страна лесная,
Ей ли роботами стать.
И не химия нужна ей,
А учение Христа.
Но его тогда, шамана,
Позабудут, колдуна...
А — решил он — все равно нам —
Пусть охотится, коль надо!
Только пусть идет на волка
Иль убить сумеет рысь,
Или ночью за совою,
Когда жгут ее шары.
А не уток безобидных —
Он же все же демократ.
И притом — живут безбедно
Из Кремля можно украсть.
Ведь в Москву идут недаром
С подношеньем ходоки.
Не ему, так командармам;
Есть у партии сынки.
Вот когда в Москве я буду,
Расспрошу, где Мавзолей, —
Нужно свиснуть новый бубен,
Старый ободрал о ель.
* * *
Старичок, а, старичок
Покурить оставь бычок
Понимаешь, я на воле
Понимаешь, мне хана
Поезд мчится в чистом поле
Патрули у полотна
Можно счас конечно спрыгнуть
Там в купе сидит стрелок
А овчарка хуже рыси
А вторая — тоже волк
Слушай, дедушка, ты добрый
Отхлебни пока глоток
Мы с тобой покурим долго
До пришествия ментов
А они уже на стреме
Видишь — тот сосновый лес
Не Фома и не Ерема
К нам спешат наперерез
Машинист притормозил уж
И наверное состав
Прикурнет у той осины
Если точно рассчитать
Я к осине прислонюся
Как к распятию христов
И шесть выстрелов мы пустим
Перед тем, как быть ничто
Ну давай — допьем, отец
Я люблю такую жизнь
Будешь в церкви там — в Москве, что ль
Если вспомнишь — помолись
Да зайди пожалуй в гости
Очень скромная семья
Передай привет от Кольки
Что шумел тогда в сенях.
ПЛОЩАДЬ ТРЕХ ВОКЗАЛОВ
На последние деньги — билет до Кремля!
Поклонюсь сразу — трем соборам.
Закурить бы надо, выручай, земляк,
На свободе я, на свободе!
Я — бездельничал, или что-то открыл —
Выручал меня Мефистоффель!
И пойдешь доказывать этим рылам...
Корефан, как ты думаешь — стóит?
Ты мне якорь не тычь, еще помню маршрут!
Где у вас — Воробьевы Горы?
Но не дай бог, водки опять нажрусь,
И тогда — в тумане погоны.
И — прощай тогда Ярославский Вокзал,
Ярославский вокзал, колокольный...
Да и площадь какая: базар-вокзал.
А в метро говорят — комсомольская.
А по леву руку — Ленинградский Вокзал.
Ленинградский вокзал, он — на Питер!
Я пробрался спать в депутатский зал —
Не пустил меня один пидер.
А по праву руку — Казанский Вокзал,
За границу оттуда не едут...
У московских татарок такие глаза!
Хоть валютою, хоть валетом.
На чужие деньги — билет от Кремля.
Да и как распростишься с другом?
Молодец, Галлилей, — не стоит земля,
А плывет под ногами, дура!
Или кто это там сказал, Колумб?
Только что он знал о Сибири?
Что вернулся Колчак, что с ним пьет Кучум?
Землячок, кочумай... спасибо.
КУРСКИЙ ВОКЗАЛ
Я люблю этот Курский вокзал,
Потому что там рядом Музей.
И китайский изысканный зал
Мне являет буддийских друзей.
И цветной узбекский ковер,
В нем — картинки из Шах-Намэ.
Если был бы я Багдадский Вор,
Улететь бы на нем сумел.
И иные там есть чудеса,
Например — кашмирова шаль.
И китайская опять же лиса
Заколдует мою печаль.
А теперь столица — не та.
Да и сам я теперь — не тот.
В урны, если пришла темнота,
За бутылкой лезешь пустой.
Что поделаешь, беднота
Основное богатство мое.
А музей, кстати — тоже не там.
И не школьники, а послы ходят в нем.
ХЛЕБ
Серая с глазами кадровичка
Ты меня от голода спасла
Хлеб идет навозный и коричневый
И до газировки — три часа
Я стою усталым кочегаром
Справа — печь, налево — вагонет
И бросаю словно как на нары
Тунеядству выпеченный хлеб
Сколько их чай десять миллионов
Если зачеркнуть рабочий класс
Да еще таких как я милордов
Что за них работают сейчас
Доживу быть может рассчитаюсь
Боже как обычно терпелив
Серый хлеб в канаве собирая
Вспомню серый взгляд и трудовик
КОМПОЗИТОР ШЕРСТНЁВ
Снова был на хате инвалида.
Выпили. Он взял аккордеон
И сыграл — примерно, как Феллини
В ненародном фильме Амаркорд.
Я сидел и вспоминал те годы,
Что была хрущевскою Москва.
И старик ходил за мной, как Моцарт.
По студенткам все его таскал.
О, как пел рояль в военных пальцах!
Гайден, Бах, Шопен, Бетховен, Лист —
Если вы в раю сейчас скитаетесь,
Скоро к вам прикатит инвалид.
Кто-то подари́т ему коляску
И архангел тормознет педаль.
Что ж, целуйте, гурии, колеса,
Раз Господь к блаженным не педант.
А на этом мире неудачном —
Или он — чистилище и ад? —
Поиграть как следует не дали...
И — не надо, ярославский Бах!
Вышли с тем, кто взял ему бутылку:
Чем умнее, тем я боле хмырь.
А на память — бросили ботинки,
Что Ван-Гог не вынес из тюрьмы.
РАБОЧИЙ И АКАДЕМИК
Рабочий пришел к академику —
В руках у него — статья
Но кукла взглядом окинула
Кругло подумала — пьян
И отдали референту
Он был — голубой блондин
Вкус у него рафинированный
Пошел над статьей балдеть
А та статья — не простая:
В ней физика — на сто лет...
Извольте печать поставить
И я покину столицу
И начали разбираться
Рабочий — парировал
Но референт — баран тот
Печать с орлом — не давал
И снова — грузить вагоны
Пока они — заседать
Народ — дурак, он их повыгонит
С помощью пыльных солдат
Пока же синеет милиция —
Рабочего — не пускать!
О — эти умные лица —
Неужто таким был Паскаль?
А может и он — паскуда?
Рабочий с ним не курил...
И в никуда пассажиром
От Курского до Курил.
Из статьи Антона Метелькова «ПОЭЗИЯ СИБИРИ: МЕЖДУ ПРОВИНЦИЕЙ И ПЕРИФЕРИЕЙ» на сайте https://literratura.org/
(…) следует упомянуть Илью Фонякова (1935-2011) – ленинградского журналиста и поэта, который жил в Новосибирске в 1957-1974 гг. и зарекомендовал себя в первую очередь как организатор ведущего литературного объединения в городе. Именитый сибирский критик Николай Яновский в своей неопубликованной статье, написанной незадолго до возвращения Фонякова в Ленинград, говорил о его «любительском» лито при газете «Молодость Сибири» как о наиболее живой литературной формации в Новосибирске.
Вокруг лито Фонякова, образованного в 1958 г., постепенно сплотились почти все интересные новосибирские поэты того времени: Иван Овчинников, Александр Денисенко, Владимир Ярцев, Анатолий Соколов, Михаил Степаненко, Николай Шипилов, Нина Садур, Жанна Зырянова, Нина Грехова, Петр Степанов, Адольф Белопашенцев, Евгений Лазарчук, Сергей Донбай, Валерий Малышев, Александр Плитченко, Геннадий Карпунин, Евгений Минияров, Анатолий Шор и другие авторы, судьба которых впоследствии сложилась очень по-разному. Но катализатором этой среды стал Анатолий Маковский, перебравшийся в Новосибирск из Москвы в 1966 г. Вот как описывает его появление, а вернее даже – вторжение, Петр Степанов: «И вот в эту среду безграмотности и косноязычия буквально неожиданно, как снег на голову, врывается юркий, подвижный, стремительный, носатый, т. е. с рубильником, парень, который к тому же пытается держать себя с достоинством, эдак с благородством, не по-нашенскому, где нужно снисходительно, где нужно, с презрением, один прищуренный глаз которого говорит так много и понятно, что почти все лито разинуло рот. Все смотрели на его прищуренный глаз и старались там что-то понять, т. к. что он говорил, никто вообще не понял. Вот он-то и произносил такие загадочные слова как Сорбонна, Андрей Белый (все тогда переписывали Сашу Черного), Марсель, Годо, Беккет, Раушенберг, экзистенциальный, тейардизм, Лысая певица, Сартр, Кафка, Джойс, Пруст, Сальвадор Дали и т. д.»
Анатолий Маковский (1933-1995?) действительно был воплощенным вестником. Родился под Москвой, раннее детство прошло в Киеве, дальнейшая биография полна белых пятен и мистификаций. По всей видимости, в 1942 г. вместе с мамой, театральной художницей Галиной Маковской, и отчимом, режиссером Владимиром Иогельсеном, работавшими в театре Радлова, Маковский оказался на оккупированной немцами территории, где театр еще какое-то время продолжал работу. В Германии Маковский попал в пансионат под Гамбургом, затем беспризорничал, встречался с родственниками-белоэмигрантами (Елена Лукш-Маковская, дочь художника Константина Маковского), привившими ему сочувственное отношение к Красной Армии, в конце концов – перешел линию фронта (вернее – «она перешла через него»), стал «сыном полка» – правда, война к этому времени как раз закончилась. Мама и отчим были репрессированы, но выжили в лагерях и впоследствии продолжили заниматься искусством. Детдом в Иркутске, радиотехническое военное училище в Горьком, мехмат МГУ (1958-1963 гг.). Не закончив аспирантуру, Маковский уехал в Новосибирск, но до этого, в 1963 г., на том же мехмате успел примкнуть к поэтическому кружку Иоффе-Сабурова, в который, помимо Леонида Иоффе и Евгения Сабурова, позже вошли Валерий Шленов, Михаил Айзенберг, Виктор Коваль, Дмитрий Авалиани и еще несколько авторов.
На долгие годы Маковский стал основным связующим звеном между московской и новосибирской (а также сибирской в целом) поэзией, и мотив железной дороги, странствия, перемещения между мирами стал ключевым для него:
Белы избушки туалетов
Дудит как в опере рожок
Цистерна сдвинулась налево
И – товарняк вдруг зарыжел
А – незабудки маневровых
Локомотивным мужикам –
Сверкнут водою минеральной
И те тупеют в тупиках
Но вот – зажжется белый карлик
Дабы проплыли неспеша
Верблюдов угольные кары
И лес – двуствольно и шершав
Электровоз пройдет валетом
Латинских стрелок циферблат
А карьерист курьерский – лезет
На первый путь — в Москву, в Прибалтику.
При этом перемещения Маковского неизменно происходят по траектории маятника:
Предали новосибирцы
Выручили москвичи
В поезде выпью пива
Снова тайга кричит
Евклидовы рельсы расходятся
Импульсы бегут реклам
Рядом два севастопольца
С девушкой пополам
Девушка модно одета
Девушки Москвы бедны
Но в каждой сидит Джульетта
Нужной величины
Модные эти линии
Повторятся в площадях
В домах по-китайски заклиненных
В выцветших лошадях
Лошади прошлого цокнули
Всадник – от него бегу
Где-то Волкова Соня
Пишет стихи в бреду
Она – нище всех одета
Могла бы под Золушку
Матросы хорошие с девушкой
Курят, говорят о Зойке
Я думаю о Некрасове
О новом к тому вернусь
Шипилов, тебе – некролог
но без гитар не могу-съ
А рельсы все шире расходятся
И на путях Эвклид
Стыки – Пугачевой хохочут
Вечный двигатель – пли
Уже успел сформулировать
Пока на плацкартах лежал
Бичиха говорит верлибром
Как с Севера убежала
И наоборот:
Пришла красивая баба
И сразу Москва летит
А за окном тайга уже
Товарищами кричит
У ней очень спелые ноги
И сразу меня забрало
Обнял глазами как мог их
За окнами в сороках село
Или:
Тяжело быть великим ученым
Где Восток мусульманский базар
Сибирь — это во владениях черта
Местные жители его обожают
Надоело мне это общество
Пьют на мои деньги обижают
Я поеду в совхоз где овощи
Отдохнуть хоть на урожае
И наконец:
Отъезд на пару дней смещается
В Сибири я встречаю Новый Год
Пока вином блатные угощают
Любимая закуску подает
Нас чествуют но могут и зарезать
Неуправляем низший интеллект
И каждый вор похож на Заратустру
Когда мотается не ниже пяти лет
Своеобразный, очень свободный поэтический язык Маковского (построенный, по словам Михаила Айзенберга, на паронимиях, хотя это, конечно, не главное), словно бы снимающий кожух с механизма стиха, что особенно заметно в его импровизациях, пришелся в Сибири как нельзя кстати. Подобно тому, какие кульбиты выписывала судьба Маковского, менялся и его язык, имевший сперва «развязную», «снобствующую», но интеллигентную форму, а затем планомерно пришедший к упрощению и растворению в народном говоре:
Я пять лет общался с народом
было плохо и хорошо
Пару раз дали по морде
пальтишко я сам прожег
И затем:
Я – редактор журнала БОМЖ,
Он печатается в подворотнях.
У нас главный редактор – Бог,
Мы болтаем с ним по дорогам.
Публикация в журнале “Знамя”, 1995, N 9.
АНАТОЛИЙ МАКОВСКИЙ
В СТОЛИЦЕ Я ЛЮБЛЮ УБОРЩИЦ…
Анатолий Владимирович Маковский, происходящий из семьи известных русских живописцев, родился в 1933 г. в Болшево Московской области. После войны попал в детдом. Закончил военное музыкальное училище, в армии играл на кларнете в оркестре. Учился на мехмате МГУ. После аспирантуры МГУ поехал в Сибирь. В Новосибирске был инженером, разнорабочим, грузчиком, подсобным рабочим... Стихи печатались в альманахе «Мангазея» и газете «Вечерний Новосибирск». В 1992 г. в поэтической библиотеке «Мангазеи» (Новосибирск) тиражом 1000 экземпляров издан сборник стихотворений Анатолия Маковского «Заблуждения».
* * *
Петру Степанову
Вчера приходит Петька с вермутом
Точней с бутылкою Агдам
Хоть в холодильнике консервы
Но алкоголику не дам
Но он селедку сам приносит
И даже с ресторана Обь
Там иностранцам на подносе
Возможен вариант любой
Петра сосед там вроде грузчиком
Никак не выгонят его
И он таскает белоручкам
Муку свинину и вино
А сам не кушает ни булочки
Но пьет что тоже артистизм
Его изба на царской улочке
Гостеприимна не пройти
ГРОЗНЫЙ
Плодово-грушевый и синий город Грозный,
В тебе спасался я и манускрипт писал.
Благодарю тебя за осень
И за орла на небесах!
Твои окраины – фонтаны нефтяные,
Насосы, знавшие царя...
Но – министерствами отныне
Откинулся базарный ряд.
И церковь, где венчалися дворяне, –
Из камня шахмат, серая, стоит.
И эполеты смешаны с Кораном
У флигелей, теперь уже в пыли.
КАВКАЗ
Я был в горах на даче адмирала.
Он моряков – в атаку подымал.
И та скала, где Демон пролетал раз,
Ему служила как бы ординарцем.
Кавказ – Парнас открыточного типа,
Но грозно соответствует ему.
Седой хозяин, как Ермолов, тихо,
Советским, светским чаровал умом.
Он рассказал, как бился муж Тамары
С английским рыцарем по имени Ричард,
Как Плиев ловко обошел мадьяров,
Как Берия на маршалов кричал.
Потом – сорвался, стал ругать Хрущева
(Единственно, кто в партии велик),
Но угостил чудесным нас харчо он,
Европу опрокинувший старик.
А там внизу ручей грозился Лермонтову
И Хетагурова цитировал порой.
На треугольниках – дежурили олени
Переходил границу Чайльд-Гарольд.
ИЗ ХАФИЗА
Выпью я и снова запою
Сидя у персидского ковра
Может быть аллахом создан юг
Чтоб узнать каким же будет рай
Сладкое восточное вино
Горькая восточная любовь
У султана весь гарем цветной
И на пиках русый ряд голов
Выпью я и снова запою
Та кого любил я – неверна
И одно осталось что налью
Белого киргизского вина
Сладкое туркменское вино
Горькая туркменская любовь
Вон у шаха весь гарем цветной
Смотрит с пик отважный ряд голов
Выпью я и снова запою
Будет аудиторией полынь
Очень мне на ней лежать уютно
Но вино не стырили б орлы
Ведь коран не жалует вино
И как брань не чтит коран любовь
А у хана весь гарем цветной
И чубастый с копьев эскадрон
* * *
Посвящается барду и режиссеру
Александру Холмогорову
Целый день пишу письмо
А вокруг играют в карты
Километров на пятьсот
О вине не заикаются
Говорят все про тюрьму
Как на зоне обижают
В каждой камере Тимур
Самарканд ему скрижали
Что ж Аркадий ты Гайдар
портупейный мой писатель
Пионеру имя дал
Сластолюбца и паскуды
Что хотел ты тем сказать
Иль экзотикой увлекся
Поезд мчит пугая зайцев
Все березы и березы
Филин прячется за ель
Что ему лететь в Канаду
Эмигрировал медведь
А волкам – пока не надо
И лисе здесь хорошо
Только знай тайги законы
Бич шатается прошел
А какой вагон не помнит!
Эмигрировал медведь
Шубой черною в Канаду
Бич фуфаечку надел
И по родине канает
Вот закончил я письмо
Все еще играют в карты
Я из дураков не смог
Выйти любят нас пока что
Подъезжаю подъезжа...
Тонконогие здесь сосны
Вдруг такие – очень жаль
Все красавицы в поселке?
* * *
Вчера я работал грузчиком
И мало машин нагрузил
Нет у меня этой русской
Грубой медвежьей силы
Надо быть может питаться
Да я то чем виноват
Что одна воспитательница
В доску опять запилась
Кормит меня роскошно
С отчаянья нет курить
Собака похожа на кошку
Обгладывает лапки куриц
Я хоть вегетарианец
Но уток больше люблю
В охотничьем каком-то романе
Читал я о них статью
Рождественские бывают гуси
О них вроде Диккенс писал
Скоро морозы хрустнут
Дублер я бездомного пса
А на заводе хлеба
Навалом всяких мастей
Вода бежит в туалете
Где надписи идут вдоль стен
Как будто в Древнем Египте
Короче кружку берешь
Предохраняясь от гибели
Хлеб ноздреватый жуешь
Он желтый и с виду красивый
Но горячий он кисл
Девушки в белых косынках
Складывайте его кисы
Меня сегодня не взяли
Я сел в морозный трамвай
Который скрипит тормозами
У Оперного кривой
Осталось в театр шмыгнуть
За дверью наверно тепло
Не нужно ль в вечерней шумихе
Декорации топором
Или пока автобусы
Не слишком забиты толпой
Съездить на рыбную Обьгэс свою
В квартире одеяло тепло
Можно сварить картошки
Поставить чай кипяток
Жаль что плитка дороже
Электро чем газ чуток
ГРУЗЧИК
Своему учителю
Сергею Сербину (Гаврилычу)
Он перед бочкой – как артист
А бочка хочет вниз
Она на лестницу рычит
Как бы гепард кубизма.
Она набуськалась вином
А он сегодня трезв
Как дипломат перед войной
Иль утро стюардессы
Или – составщик поездов
Кому сто грамм вина –
Как в бочку с порохом пистон
Или в обком гранату
Граниты лестницы ведут
В Египет погребов
Где два служителя кладут
Ту мумию на бок
Чтоб Апис брюхо ей вспоров
Отправил к богу Ра
Но этот жест и топором
К ревизии бугра...
А он стоит тореадор
А бочка – рыжий бык
Сто килограммов помидор
Для связей и гульбы
А он – закусит рукавом
Когда она – внизу
Окончив номер роковой
Как раб перед Везувием.
* * *
Жизнь моя слагается из работы
И противоречат мне все поэты
А потом я иду по городу
По Вытрезвительной, по параллельной
Или под прямым углом
Сворачиваешь к телеграфу,
Где ресторан может приголубить,
Не зал, конечно, а зельц, телятина.
Или читальное существование
Где рядом с девушкой самой упругой
В однопартийном молчании
Шуршишь страницей столетнего друга
А за окном может быть троллейбус
Идет по единственной в городе улице
Пойдем покурим за фикус с Лениным
Герберт Уэллс считал его умным
Герберт Уэллс — и во мгле Россия
Флейта, снега, я в снегах затерян.
Что ж ты качаешься по Амундсену
Синий пингвин, у обкома-терема?
* * *
Треугольник электровоза
Движется на моем пути
Я совсем ошалел от мороза.
Приготовь-ка чаю, партиец.
Коммунист мой поставит чайник –
Он как Лемешев запоет.
И пока я состав встречаю,
Приготовит закуску, пирог.
Мы закусим, икнем, закурим.
Я начну коммунистов ругать.
У начальника дома куры.
У меня только По Эдгар.
Коммунист неспеша улыбнется,
Скажет: "Запах опять с утра.
Анатолий, тебе придется
Встать на лыжи, пройти в аппаратную".
Я как Нансен, в тайге на лыжах.
Хорошо, что волков нет пока,
А не то б приключение вышло
В духе По "Золотого жука".
И как Ибсен пойду на лыжах,
Хорошо, что волков нет пока,
А не то б дело страшное вышло,
И из партии — старика
Полагаю что исключили б;
На снегу бы одежда, кровь.
И, наверно, будет дивчина —
Начинающая прокурор.
* * *
Когда-то под этим плакатом
Красивая девушка шла
И тихо шумел вентилятор
И Ленин уполз в шалаш
Я только что кончил работу
И мог бы ее проводить
Товарищ такой нехороший
Меня поджидал пить «Рубин»
* * *
Поставьте мне бутылку водки
И я стихи вам расскажу
Блестит стакан с водою волчьей
Нахальной как вся русская жизнь
И аудитория собралась
На морды не спеши смотреть
Одни – подайте Христа ради
А те – угрюмей самураев
Они прибить прибавить могут
А могут крупно напоить
Но иногда с такою мордой
Рождается Наполеон
ГОЛУБЬ
Голубь голубь ты летишь
Я тебя не накормил
Голубь ты меня простишь
День сегодняшний не мил
Станешь весело клевать
Стану весело смотреть
И опять не понимать
Как вас птиц не пожалеть
Потому что два крыла
Это пол-еще мечты
Голубь голубь тень орла
Синий с искрами почтарь
СОКУР
Посвящается барду
Евгению Иорданскому
Белы избушки туалетов
Дудит как в опере рожок
Цистерна сдвинулась налево
И – товарняк вдруг зарыжел
А – незабудки маневровых
Локомотивным мужикам –
Сверкнут водою минеральной
И те тупеют в тупиках
Но вдруг – зажжется белый карлик
Дабы проплыли неспеша
Верблюдов угольные кары
И лес – двуствольно и шершав
Электровоз пройдет валетом
Латинских стрелок циферблат
А карьерист курьерский – лезет
На первый путь – в Москву, в Прибалтику.
* * *
Жизнь моя в каком-то сизом свете
голуби летят на синий вечер
девушки кому-то обещают
остальным лишь бедрами качают
колокол звонит на неудачу
я уже решил свою задачу
только в мире все неразрешимо
Бог не электронная машина
пусть желты Евангелья страницы
свиньям все корыто будет сниться
были б деньги я б уехал в Ниццу
пролорнировал бы заграницу
там меня никто не понимает
пусть уж лучше здесь не принимают
чем я виноват что идиоты
чужды аромата идиомы
ЭСКИЗЫ – май 1975
Я бывало любил оркестры
За веселый и медный нрав
И колышется за ними пестрая
Как большая гармонь толпа
И еще я люблю игрушки
Эти глобусы, грузовики
И по молодости, конечно, пушки
Тупорылые броневики
И невольно себе представишь
Тех ораторов первых маевок
Это я по свету шатаюсь
Принц ничтожества и минора
Но мне нравится век тот тихий
За усадьбой дворянский парк
И пожалуй, мне близки картины
Чем их чуткие голоса
Но тогда это было ново
А весною ручьи поют
И захочется вдруг немного
Изменить что ли жизнь свою
Есть зеленое время года
И начало ему весна
И плывут полотенца гордые
Слишком спелые знамена
Стало плохо мне как поэту
Идиоты нас оскорбляют
Я куплю скоро хризантемы
Приоденусь Оскар-Уайльдом
* * *
Откормила гусями Татьяна
Снова в поезде еду я
Словно Байрон на бриге "Тайна"
Он всю ночь курил у руля
Ну я а поскромнее в тамбуре
И от слез не могу писать
Проводник попался таборный
Уж два раза сдавал посуду
А навстречу новогодние ели
К ней бегут обратно в Сибирь
Где сидит она меж медведей
И зарезать опять грозит
И чудесно уйдя невредимым
В дальнем поезде еду я
Словно Байрон на яхте «Ундина»
Только чуть черствее еда
У него было много влиятельных
Остроумных блестящих друзей
Она пьет сейчас валерианку
Поезд в Куйбышеве тормозит
* * *
Зовет мужик меня в Измайлово
Идем, г-рит, живопись смотреть.
Из тысячи холстов измазанных
Понравилось примерно семь.
И вот когда мы проходили,
То в джинсах девушка одна
Двух чебурашек милых-милых
Вела гулять. Я одурел.
Они – на ниточке как в цирке
Она — канатный мотылек.
Шахерезада, где писцы твои
Но я как Байрон — путь далек.
И доберусь я до колхоза,
И среди умных матерков
Я буду помнить о стрекозах
Над живописным ветерком.
* * *
Пришла красивая баба
И сразу Москва летит
А за окном тайга уже
Товарищами кричит
У ней очень спелые ноги
И сразу меня забрало
Обнял глазами как мог их
За окнами в сороках село
И сразу мне стало стыдно
Что я долги позабыв
Мастер пера и стиля
Сошел с ума от кобылы
И слыша блатную музыку
За Двигатель принялся я
А все-таки какие у ней мускулы!
Фортепианная талия
ЭСКИЗЫ – сентябрь 1974
Занимаюсь мещанским бытом
Выбираю красивый шарф
Ах, рябина, ты моя рябина
Красна ягода алкаша!
Подбегают ко мне менты
а я с ними давно на ты
Что же делать, ах, что же делать
пить не хочется ждут менты
из-за глупости красивых девушек
рассердились на меня святые
А вчера я читал Вальтер-Скотта
было поздно уж два часа
у них сражение началось не скоро
и казнили одного стрелка
И красавица-леди в шпорах
скакала во весь опор
Утром кто-то в нашу контору
принес алых и белых цветов
И надел я свои пистолеты
помолился в последний раз
а рядом с красавицей-леди
командовал наш граф
Ну что же ты не хочешь выпить
все равно мой вассал умирать
и вороны долго кружили
один сел на барабан
Стал я смерти очень бояться
на кларнете не стал играть
и любимая опера Паяцы
не идет уже полчаса
В провинции я люблю актеров
в столице я люблю уборщиц
и магнитные ленты мои затёрлись
но я мысленно вхожу в соборы
* * *
Простился с Москвой незаметно
Лишь Лермонтов слабо кивнул,
Когда я сквозь садик медленный
Шинель его обогнул.
И снова – качаться в вагоне
Как Байрон или Жюль Верн.
А скверик совсем зеленый
В нем курит с бичами Лермонтов.