Сергей Кулле. Предисловие к собранию стихов.

Сергей Кулле. Предисловие к собранию стихов.

"Так и все относительно в мире" (М,, Виртуальная галерея, 2021).

См. также  Десять стихотворений Сергея Кулле (на самом деле 17). Выбор Ивана Ахметьева


Владимир Уфлянд

Русский поэт Сергей Леонидович Кулле

Родился 29 февраля 1936 года, прожил всю жизнь в Ленинграде и
умер 27 октября 1984 года от рака, дома, на руках у жены
Маргариты.
Он оставил сотни доведённых до совершенства, непохожих ни на
чьи другие стихотворений. Имея много других талантов и
достоинств, Сергей Кулле по роду жизни был поэт и только поэт.
При жизни были опубликованы всего четыре его стихотворения.
Прежде всего потому, что сам поэт расположения и внимания
читателей, ценителей, заказчиков, опекунов, распорядителей
поэзии искал далеко без надлежащей настойчивости. Он был
редчайшим гостем в редакциях, а равно в литературных
собраниях...
Соблазнительно предположить и доказать, что поэт писал для
себя и для единственного читателя — Маргариты. Но эту красивую
легенду он сам же непринужденно разрушал при случае, посвящая в
свои создания нескольких друзей. Возможно, он ощущал среди людей
нынешнего времени одиночество и отчужденность, ибо был
олицетворением редких сейчас твердейших моральных принципов.
Наглухо замыкался при столкновении с наглым практицизмом, но
необщителен не был. Был затворником, но не мизантропом. Не
смотрел телевизор. Редко ходил в кино, но, кажется, читал газеты
и слушал радио. От современной жизни не отрекался, но
предпочитал собственную модель бытия. Отказался начисто от
какой-либо карьеры, куцых советских прав и привилегий, но не
пытался деклассироваться. Пунктуально и добросовестно служил
много лет на одном месте, в редакции многотиражки вместе с
покойным ныне Юрием Леонидовичем Михайловым, буквально
появившись последний раз на службе за несколько недель до
смерти.
Проявлял незаурядную осведомленность в политике и
социологии, но достаточно презирал коммунистов, чтобы вступать с
ними в прения. Был эрудированным и квалифицированным знатоком
русской и мировой поэзии и прозы. Современными себе авторами
интересовался без истинной пристрастности. Однако умел выхватить
из надвигавшегося всероссийского потопа сочинительства все, что
стоило читать. Он ни с кем не соревновался в славе, и к его
литературным оценкам не примешивались никакие посторонние
чувства. Он был сам по себе и, в сущности, не принадлежал ни к
официальной, ни к неофициальной литературной действительности, а
только к своей собственной. Был он предан поэзии и верил в нее.
Она была для него не способом существования, а смыслом. Не
профессией, не службой, не карьерой, не лестницей к славе, а
именно смыслом жизни.
Ежедневные прогулки по Петербургу и ежегодные небольшие
путешествия, составленные по путеводителям начала века. Каждый
вечер книги, стихи, рюмка водки за ужином с Маргаритой, иногда с
друзьями. Счастливую ли — может знать только он сам — но
настоящую жизнь поэта прожил Сергей Кулле.

Не стану судить, к какому направлению принадлежал поэт.
Какая разница — классицист или авангардист? Был он современный
поэт именно тем, что был несравним ни с каким другим современным
поэтом того же уровня, как он сам. Из поэтов он был современен
более всего самому себе.
Ни одного красного словца ради красного словца. Правда,
иногда двадцать строк из одного слова. Излюбленная форма —
верлибр. Почти нет метафор, которых и не нужно в его поэтической
системе. Он много усвоил из самой разной предыдущей поэзии,
много нашел сам, пристрастился к нескольким освоенным образным
конструкциям и достиг в них мастерства. Можно, конечно,
попытаться найти ему место в истории поэзии между такими-то и
такими-то предшественниками, современниками и последователями,
но оставим специалистам...


Маргарита Разумовская

Власть обладает безошибочным чутьем на тех, кто не согласен
с ее чудовищными условиями. Наделенный редкостным даром,
прирожденный филолог, Сергей не смог после окончания
университета заниматься научной работой: ему запретили
поступление в аспирантуру, а потом и вовсе закрыли двери для
любой творческой деятельности. До конца жизни Сережа работал в
институтской многотиражке «Кадры приборостроению»...
Для него, труждающегося, в этом обществе не нашлось поприща,
где он мог проявить свои незаурядные знания.
...Прекрасны были наши домашние чтения вслух — читал,
разумеется, Сережа, прекрасный чтец... Неутомимый
путешественник, он отводил почти одинаковое время на сами
путешествия (от Калининграда до Сахалина, от Хибин до Памира;
будучи «невыездными», мы не могли поехать за границу) — и на
чтение путеводителей в Публичной тогда библиотеке. Предпочитал
путеводители дореволюционные, где были сведения о храмах.
(Сергей Леонидович был глубоко верующим человеком, хотя редко
соблюдал обряды...)
Сережа отличался чудесным чувством юмора — и по отношению к
себе, и по отношению к другим. Чего, например, стоит одна фраза
из написанного им якобы письма от имени нашей кошки к ее
«мамаше»: «Живу я на всем готовом, только одёжа своя»).
...Здоровья у него не было — как у всех, кто пережил войну,
особенно у тех, кто, как он, провел в Ленинграде все 900 дней
блокады...


Лев Лосев

Из статьи «Тулупы мы»

...Присоединяясь к этой иронической, абсурдистской по
существу, школе, каждый приносил с собой опыт своих юношеских
пристрастий, знаний. Вкладом Сергея Кулле были Кузмин и —
практически вся европейская литература: античность, Ренессанс,
18 век, 19 век, новые поэты. Кулле не знал иностранных языков, но он прочел и сравнил такое количество переводов, что приобрел познания, достойные выдающегося компаративиста... На мой взгляд, он единственный, кто в полной мере (после Кузмина) овладел у нас верлибром, у кого русский верлибр достиг силы лучших американских образцов. Как и американские поэты, Кулле пишет не метрами и строфами, а образами действительности, деталями бытия, «психологическое наклонение» стиха не опосредствовано метрикой.

Но есть и очаровательное своеобразие в стихах Кулле — алогизм, сочетание несочетаемого. Если более традиционные поэты из более традиционных для русской поэзии компонентов: строфа, метрика, рифмы и т.д. — выстраивают модели мира — каждый свою, Кулле делает совершенно другое — он просто перестраивает мир по своей личной мировоззренческой парадигме. Его мир получается лучше и забавнее настоящего.

Из книги «Меандр»

Кажется, я обратил на него внимание в университетском
коридоре, где мы отыскивали свои имена в списках принятых на
журналистику. Он был щуплый юноша, примерно моего роста, с
необычным и, как я сразу подумал, прекрасным лицом. Узкое лицо.
Длинноватые, прямые, пепельные волосы. Большие, серые, немного
навыкате глаза. Большой нос с горбинкой. Тонкие губы, он их не
разжимал, когда смеялся. В России таких лиц нет, зато их часто
можно увидеть в музеях на небольших, обычно профильных,
портретах бургундской знати и купцов. Он и был родом из Великого
герцогства Бургундского. Его [пра]дед приехал в Россию из
Эльзаса играть в оркестре Мариинского театра... Мы столкнулись с
Сережей в троллейбусе, когда ехали на собрание абитуриентов в
университет. Вместе пришли на собрание, да так с тех пор и
старались не расставаться еще лет десять... Тогда мне было
только-только семнадцать лет, и это было ошеломительное
открытие: как, оказывается, можно понимать мысли и чувства
другого. Именно понимать, а не чувствовать и мыслить одинаково.
Наверное, нас потому так и потянуло друг к другу, что мы были
неодинаковы и друг другу интересны. Сережа поражал меня своими
суждениями, но еще больше своими... И тут мне не хватает слова.
Это очень важное слово отсутствует в русском языке:
sensibility... Речь идет об усложнении эмоциональной шкалы, о
том, что у «красиво» и «некрасиво» и между ними есть бесконечное
множество тонов и оттенков, что способность к их восприятию
можно воспитывать...

Из очерка «Москвы от Лосеффа»

Не было у меня в юности друга ближе, чем Сергей Кулле. И ни
с кем судьба не разводила меня жестче, чем с Сережей... Был он
ни на кого вокруг не похожий, удивительно одаренный поэт. А уж
умнее его я вряд ли кого знал. (Но о нем отдельно, не в этих
записках.)

 

Михаил Айзенберг

Из статьи «Литература за одним столом»

Для точного сочетания напряженности и легкости необходим
особый поэтический темперамент, им и обладал Сергей Кулле. Его
верлибр заразительно естественен. Стихи Кулле как будто и не
собирались быть именно верлибром, просто оказались им по каким-
то своим причинам... Они открыты, удивительно внятны, и их
внятность становится эстетическим качеством. Эти вещи почти
невозможно цитировать кусками, фрагментами, как невозможно
предъявить часть мысли. Но это не означает, что стихи не
написаны, а придуманы. Просто художественная логика, которой они
следуют, имеет своим образцом ясную и изящную мыслительную
операцию.
Есть какая-то загадка в том, как Кулле удается избежать
неизбежного, казалось бы, однообразия повествовательного ритма.
Можно отметить резкие интонационные перепады, изобретательную
иронию — но только как дополнительные условия. Главное все-таки
в полной естественности речевого движения. В абсолютном
совпадении образа мысли и способа речи.
Стиль здесь существует как отношение к жизни, как способ
существования. Дата написания стихов Кулле важна только как
биографическая справка: когда, в каком времени мог так жить
такой человек. Человек, в каждой строчке которого слышны
стоическая ирония, улыбчивое смирение и сдержанное, строгое
восхищение миром.

 

С. А. Бутовская


Важнейшей чертой системы стиха Кулле является исключительное
разнообразие метрических и строфических форм... Его эксперименты
связаны с предельным усложнением известных и созданием новых
метрико-строфических форм... Рассмотренные особенности
стихосложения позволяют опровергнуть устойчивое восприятие поэта
как «верлибриста»: нетрадиционная графика, специфический
ритмический строй, спорадическое употребление рифмы,
астрофическое строение подчеркивают самобытность творческих
пристрастий поэта... Его поэтическая система служит ярким
примером петербургского андеграунда второй половины ХХ века.

Время публикации на сайте:

24.12.22