Родина, Геринг и секретарша Гитлера
Мемуары Зонненфельдта интересны как для военного историка, так и для всякого, интересующегося Нюрнбергским процессом. Автор играл важнейшую роль в подготовке и проведении суда над нацистами. Достаточно сказать, что уже через несколько месяцев после вступления в должность начальника отдела переводчиков, его, рядового, демобилизовали «в интересах правительства». Он стал «гражданским лицом на службе в вооруженных силах США», получил зарплату подполковника и соответствующие привилегии - виллу в американском поселке и служебную машину. Не без самоиронии автор замечает: «Неплохо для двадцатитрехлетнего рядового первого класса, иммигранта, не закончившего даже среднюю школу». Надо добавить: и чудом избежавшего смерти. Еврейского подростка из Германии удалось переправить в Америку в конце 30-х.
В мемуарах содержится множество оценок и деталей, связанных как с характеристикой нацистской элиты, так и с повседневной жизнью послевоенной Германии. Книга полезна с точки зрения разоблачения мифов – хотя после описываемых Зонненфельдтом историй не очень понятно, что считать подлинным, а что выдуманным. Так, он пишет: «Геринг был чрезвычайно беспринципный человек. После того как он назначил Эрхарда Мильха статс-секретарем подчинявшегося ему министерства авиации, завистливые соперники донесли, что отец Мильха еврей, а это для нациста было совершенно немыслимо. Будучи главой гестапо, Геринг устроил ему свидетельство о рождении, по которому настоящим отцом Мильха стал чистокровный ариец, состоявший во внебрачной связи с крещеной матерью Мильха. Увековечивая свой подвиг, Геринг заявил: «Я тут решаю, кто еврей, а кто не еврей».
Обычно эту фразу приписывают Геббельсу, который якобы сказал ее кинорежиссеру Фрицу Лангу, предлагая тому делать кино новой Германии. Но у Зонненфельдта есть мощный козырь в споре с заочными оппонентами. В финале сюжета с Герингом он ссылается на свой разговор с фельдмаршалом: «Когда я напомнил ему об этом случае, он рассмеялся собственному остроумию, от удовольствия хлопая себя по ляжке. Никто еще так точно не воплощал различие верховенства закона и человека». В данном случае нет оснований не верить мемуаристу.
Некоторые фрагменты книги напоминают о схожести тоталитарных режимов. Даже юриспруденция работает здесь одинаково. Вот Ганс Франк, немецкий министр юстиции, подчинивший всю систему законов системе нацизма, уже в 1934 году заявляет: «Прежде, вынося законное решение, мы должны были спросить, что на этот счет говорит закон. Теперь же мы спрашиваем только, что желает от нас фюрер, и выносим решение в соответствии с этим».
Другое важное свидетельство связано со стенографисткой, работавшей с Гитлером. Она восхищалась своим шефом даже после окончания войны. «Вольфф прославилась тем, что могла печатать с той же скоростью, с какой Гитлер говорил. Его раздражало, когда ему приходилось диктовать речь стенографисткам, а он не мог прочитать то, что они записали. А с этой секретаршей он видел, как его слова отпечатываются на листке бумаги. Она рассказывала, как он стоял рядом с ней или у нее за спиной и доводил себя до исступления, срываясь на крик о врагах Германии, противниках НСДАП и особенно о евреях. Его голос звучал все громче и визгливее, мокрая от пота челка падала на лоб, кулак молотил воздух. В ярости он доходил до изнеможения, потом переводил дыхание и начинал все заново.
Она сказала: «Представляете, мы находились наедине с фюрером!» Никому не позволялось находиться в комнате, когда она печатала его диатрибы, также никому не позволялось читать их до того, как Гитлер с ними выступит. Было ясно, что она и сейчас опять благоговейно стала бы его машинисткой. На протяжении всего нашего разговора она звала его «мой фюрер», и, когда говорила о нем, ее голос излучал священный трепет”.
Описывая ее восторги, Зонненфельдт замечает: «Мне показалось, будто Гитлер там, с ней. Меня так и передернуло. Интересно, сумел бы он так же загипнотизировать меня?».
Но есть здесь и куда более страшные подробности, связанные с уничтожением евреев, и сентиментальные рассказы о поездках мемуариста в Германию после войны. После долгих колебаний автор возвращается в родной город. Знакомых нет, но многие с благодарностью вспоминают его родителей-врачей.
Встречи с немецкими школьниками вызывают у Зонненфельдта смешанные чувства. С одной стороны, они ничего не знают о прошлом, с другой – готовы слушать и слышать. Собственно, только эта готовность и внушает еще оптимизм.