Сирин джинсовый и его корреспонденты
Хранящаяся в архиве московского «Дома русского зарубежья» переписка охватывает важнейшие годы в жизни Василия Аксенова, от конца сороковых до начала девяностых. Среди корреспондентов – мать писателя, автор знаменитого «Крутого маршрута» Евгения Гинзбург (часть аксеновских писем к ней нашли в 2014 году в квартире писателя после смерти его вдовы Майи Овчинниковой), и многочисленные друзья, от Беллы Ахмадулиной, Бориса Мессерера и Булата Окуджавы до Фазиля Искандера, Евгения Попова и Михаила Рощина…
Гинзбург была арестована в 1939 году, воспитанием Василия занимался его дядя, забравший ребенка из детдома. В 1949 году сын приехал к матери в Магадан, где та отбывала ссылку, чтобы окончить здесь десятый класс. Самое раннее из публикуемых писем датировано сентябрем того года. Это даже не письмо, а записка, которую Евгения Гинзбург передала сыну из магаданской тюрьмы, куда была заключена после неожиданного ареста, уже после окончания своего лагерного срока.
В последующих письмах к сыну в Казань (Аксенов учился там на медицинском) Евгения Соломоновна рассказывает о невзгодах ссыльной жизни. Обсуждаются и проблемы сына, исключенного из института: при поступлении он воспользовался льготой, предоставляемой для жителей Крайнего Севера, но на момент зачисления его родители как ссыльные еще не имели необходимого гражданского статуса. Родители были уверены, что их зэковская биография скажется на судьбе сына и уговаривали его не бросать учебу в медицинском. В итоге он перевелся в Ленинград, но, распределившись после окончания врачом в Балтийское морское пароходство, так и не получил допуска на работу на судах – сыграла роль судьба репрессированных родителей.
Особый интерес представляют признания в письмах к матери, сделанные в конце 50-х, когда Аксенов работал в провинциальной больнице, только начинал писать и «нахально лезть в литературу»: «Книжек совершенно не читаю, т. к. в связи с писанием совсем нет времени. При дальнейшей моей литературной работе есть возможность умственно деградировать». Позднее он признается, что начал систематически читать лишь с середины 70-х, и в это время, собственно, и получил литературное образование. До этого образование ему заменяли стиль и стиляжничество, не зря Андрей Вознесенский назвал его «Сирин джинсовый»
В ответ мать пишет из Львова о ее нелегком опыте послелагерной жизни, о встрече с реальностью, далекой от гуманистических принципов. Откровенность в отношениях с сыном была относительной, иначе бы ей давно стали известны потаенные планы Василия: «Конечно, если бы в момент отъезда из Магадана я знала, что ты, Вася, устроишься в Москве, я бы не поехала во Львов, а всеми правдами и неправдами стремилась бы в Подмосковье, если уж не в Москву. А теперь большая половина денег уже истрачена, а угла своего все нет».
Отдельный сюжет книги – письма Иосифу Бродскому. Они связаны с напряженностью в отношениях, возникшей после отзыва поэта о книге, которую Аксенов считал главной в своем творчестве – о запрещенном в СССР «Ожоге». Бродский, имевший вес в американском издательском мире, фактически воспрепятствовал публикации романа. В 1977 году Аксенов, будучи на Корсике, то есть до собственной эмиграции, отправил Бродскому жесткое письмо: «До меня и в Москве и здесь доходят твои пренебрежительные оценки моих писаний. То отшвыривание подаренной книжки, то какое-то маловразумительное, но враждебное бормотание по поводу профферовских публикаций. Ты бы все-таки, Ося, был бы поаккуратнее в своих мегаломанических капризах. Настоящий гордый мегаломан, тому примеров передо мной много, достаточно сдержан и даже великодушен к товарищам. Может быть, ты все же не настоящий? Может быть, тебе стоит подумать о себе и с этой точки зрения? Может быть, тебе стоит подумать иногда и о своих товарищах по литературе, бывших или настоящих, это уж на твое усмотрение?».
С трудом верится, что в Советском Союзе они были дружны. Но в эмиграции отношения совершенно разладились. Вот аксеновское письмо 1987 года: «Что за вздор ты несешь о своих хлопотах за меня в Колумбийском университете? Я сам из-за нежелания жить в Нью-Йорке отказался от их предложения, которое они мне сделали не только без твоего попечительства, но и вопреки маленькому дерьмецу, которое ты им про меня подбросил. Среда, в которой мы находимся и в которой, увы, мне иногда приходится с тобой соприкасаться, довольно тесная — все постепенно выясняется, а то, что еще не выяснено, будет выяснено позже, но мне на это в высшей степени наплевать».
Конфликт классиков позволяет много понять об атмосфере эмигрантской среды. Конечно, и в СССР литературная жизнь не отличалась особым дружелюбием, но линии раздела определялись прежде всего конфликтом идей. В эмиграции же на первый план выступали особенности характера, психологическая неприязнь часто замещала идеологическую.