«Жизнь Фридриха Ницше». Предисловие

 

От переводчика

Эта работа — пожалуй, самая объемная и обстоятельная биография великого философа, выходящая в свет на русском языке. Ее авторы не просто подобрали и изложили факты жизни и основные черты мировоззрения Фридриха Ницше, но и попытались представить его читателю как личность. При этом они, на мой взгляд, не нарушили баланса научности и доступности, объективности и пристрастности, неизбежной в этом жанре, любви к своему объекту и способности взглянуть на него со стороны. В любом случае это масштабная работа, потребовавшая от авторов в общей сложности нескольких десятилетий труда, и потому они сами заслуживают кратких биографических сведений. Сложные и подчас драматические обстоятельства создания книги исчерпывающе изложены в предисловии к ней одного из них, К. П. Янца, поэтому о них я умолчу.

Первая часть книги и первый почин принадлежит Рихарду Блунку (1895—1962). Закончив гимназию в родном Ноймюнстере (между Килем и Гамбургом), он изучал философию, филологию и историю искусств и литературы в университетах Киля, Лейпцига и Мюнхена, затем некоторое время работал в должности ассистента в Кильском университете, преподавая историю литературы и театра. В 1917—1919 гг. был издателем местного журнала экспрессионистского направления «Прекрасная реальность», участвовал в создании «Экспрессионистского рабочего содружества в Киле», писал статьи об искусстве для «левых» газет «Красное знамя», «Спартак» и знаменитого сатирического журнала «Симплициссимус». Блунк считал, что построение гуманистического общества невозможно без искусства. «Левые» идеи сочетались у него с интересом к преставлениям Ницше о сверхчеловеке, которого он понимал как человека нового, гуманистического общества.

С 1926 г. Блунк жил в Берлине, занимаясь литературной деятельностью. В конце Второй мировой войны был призван в армию (в качестве ополченца), попал в советский плен, но уже в 1946-м был отпущен и вернулся в Ноймюнстер. Там он работал редактором для одного из гамбургских издательств и литературным критиком, а также обозревателем на радио по вопросам культуры. Биографический жанр занимает видное место в его литературной работе: кроме представленной в этой книге, он написал биографии Томаса Пейна (одного из отцов-основателей США), Гуго Юнкерса (пионера воздухоплавания и до 1933 г. владельца фирмы-производителя самолетов), Игнатия Лойолы и химика Юстуса Либиха. Умер Блунк в 1962 г.

Курт Пауль Янц прожил долгую жизнь (1911—2011). Он — уроженец Базеля и потому так подробно и с таким патриотическим пристрастием описывает все, что касается родного города и Швейцарии вообще (в переводе некоторые чрезмерные подробности такого рода, более подобающие путеводителю, опущены мною). Но главные пристрастия и даже страсти в его жизни — музыка и Ницше. Музыкальное образование было для него основным — он закончил консерваторию (скрипка, альт и кларнет). Занимаясь жизнью и творчеством Рихарда Вагнера, Янц постепенно больше заинтересовался Ницше и, чтобы лучше его понимать, самостоятельно изучал греческий и латынь и слушал лекции по философии в Базельском университете. Со временем он стал издателем музыкального наследия Ницше (1976). Но трудом жизни для него стала биография великого мыслителя, первый том которой держит в руках читатель. За эту книгу он был награжден званием почетного доктора философии Базельского университета (1979) и Большой ницшевской литературной премией земли Саксен-Ангальт (Наумбург, 1998). Кроме нее, его перу принадлежат еще несколько работ, ссылки на которые читатель найдет в авторских примечаниях.

В. Бакусев

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Habent sua fata libelli*. Эта древняя пословица касается, по меньшей мере, истории возникновения данного издания. Когда в свет вышли первый том «Историко-критического Собрания сочинений и писем Фридриха Ницше»i (1934) и первый том Писемii (1938), то давно зарекомендовавший себя метод, метод классической филологии, начал, наконец, применяться в ницшеведении и к наследию Фридриха Ницше. Первым следствием этого было то, что образ Ницше, с большой фантазией и подменами действительного желаемым сооруженный сестрой философа, Элизабет Фёрстер-Ницше, не устоял. Правда, как раз в это время философия Ницше по политическим мотивам подвергалась губительным искажениям и не знавшему себе равных злоупотреблению, но исследования все равно тихо и непоколебимо шли дальше.

Одним из основных столпов, на которых был воздвигнут этот тщательно оберегаемый образ Ницше, надо считать сочиненную его сестрой биографиюiii. Именно здесь Рихард Блунк и приступил к своим исследованиям. Он проверял старые и обнаруживал новые источники. Как он пишет в своем предисловии к совершенно новой биографии Ницше, работа была в основных чертах завершена в 1945 г. Но в сумятице, сопровождавшей конец войны, уже отпечатанная книга пропала. Из-за этого Блунк начал все заново. Новая политическая ситуация и более благоприятное положение дел с источниками оказались для этого достаточными стимулами, и он использовал эту возможность.

Блунк тогда запланировал свою биографию Ницше в трех томах, из которых первый вышел в 1953 г.iv Он охватывает юность и студенческие годы Ницше до вступления в профессиональную деятельность. Блунк обещал, что следующие тома выйдут вскоре. Но тут автор принялся за все более жесткую критику своего сочинения. Он хотел использовать все более свежие источники. В 1958 г. мы с ним вступили в переписку. Блунку было важно, что я жил так близко к рукописным фондам Университетской библиотеки Базеля. Он и сам хотел еще раз приехать в Базель. Когда в 1959 г. я впервые отправился в Веймар в связи с подготовкой издания музыкального наследия Ницшеv, он дал мне там с собой и свои записи. Тогда я познакомился и с набросками, а также рукописями писем Ницше, к которым имел неограниченный доступ в веймарском «Архиве Гёте и Шиллера», где сегодня хранится весь рукописный фонд прежнего Архива Ницше.

Второй том так и не вышел. Рихард Блунк, много лет страдавший сердечным заболеванием, умер от инфаркта 18 сентября 1962 г. в 60-летнем возрасте1.

Труды Блунка, однако, не пропали — об этом быстро, решительно и осмотрительно позаботился Карл Шлехта. Он получил для использования рукописные материалы Блунка из рук распорядителей его наследства. Их основная часть заключалась в двадцати одной исписанной убористым почерком тетради. Но, к великому разочарованию, все было написано по Роллеровской системе стенографии, которая к тому времени уже полностью вышла из употребления. Однако Карл Шлехта выискал в Дармштадте одного специалиста по редким системам, который был готов перевести тетради на обычную письменность. Для этого он даже сумел получить небольшую сумму из одного промышленного фонда. Тогда он пустился в поиски какого-нибудь молодого доцента из числа германистов или с философского факультета, у которого нашлись бы время и охота переработать подготовительные материалы Блунка в машинопись второго и третьего томов. После нескольких тщетных попыток мы с ним сошлись в беседе на том, что я смог бы заниматься этим наряду и в связи с моим изданием музыкального наследия Ницше. Мы положили на это два года. И снова именно Шлехте удалось заинтересовать этим планом Немецкое научно-исследовательское объединение и выхлопотать соответствующую исследовательскую квоту. Заказ поступил в Институт философии Дармштадского Технического университета — а Шлехта был в то время директором этого института, — с тем условием, что исполнять заказ буду я. Поставленная передо мной задача гласила: переработать и по необходимости дополнить манускрипты Блунка.

Однако перевод тетрадей Блунка на обычное письмо принес большое разочарование; в них ничего не было, кроме выписок из книг и ссылок на литературу; не было ни строчки текста для второго или третьего томов. Стало быть, собственно работу предстояло начать заново. Выписки давали очень мало материала еще не опубликованных источников. Ценность представляли главным образом указания на литературу.

Блунк жил в Ноймюнстере. Там в его распоряжении, конечно, не было сколько-нибудь богатой библиотеки, и ему приходилось ездить в Гамбург. И чтобы иметь при себе тексты, он делал обширные выписки. Зато большинство указанных Блунком источников были в моем непосредственном распоряжении в Государственном Архиве Базеля и в Базельской университетской библиотеке, в том числе в их рукописных фондах. Тут меня снова ждало разочарование. Роллеровская система стенографии, очевидно, не очень четко передает состав гласных. Сравнивая переписанные Блунком тексты с доступными мне оригиналами, я обнаруживал подчас по-настоящему тяжелые ошибки. Напрашивалось подозрение, что это относится уже и к опубликованному первому тому, и мои пробы подтвердили это: там не было ни одной цитаты без ошибок, имена были искажены, даты указаны неверно, ссылки на источники тоже отчасти неверны, а отчасти отсутствовали. Это опять-таки отбрасывало работу на ступень назад — в первом томе следовало заново проделать критику текста, согласно заказу предусмотренную для второго и третьего томов.

Состояние первого тома оставляло простор для существенной переработки. Когда Блунк писал свою биографию Ницше, почти ничего не было известно (стало быть, не могло быть известно и ему) об объеме и составе ницшевского музыкального наследия, которое проливает свет в особенности на годы в Пфорте и на студенческий год в Бонне. Нужно было проработать полученные здесь знания. Таким-то образом, изданный Блунком том о «годах юности и студенчества» в этой, расширенной форме составляет Часть I нашей биографии Ницше, причем текст Рихарда Блунка остался почти неизменным.

Для продолжения следовало найти какую-то новую диспозицию и метод, не теряя связи с началом. Это создавало специфические проблемыvi. В формально-структурном отношении я отказался от предусмотренной Блунком цезуры после «Заратустры» (1883) и выбрал членение, которое можно было получить исключительно из биографических данных, а именно четких цезур в жизни Ницше: Часть II включает в себя десять лет базельской профессуры, Часть III — десять лет вольного философствования, Часть IV — одиннадцать лет от духовной до физической смерти Ницше.

С точки зрения метода я стремился к как можно большей независимости от прежних биографий при исчерпывающем и расширяющем границы предметной области использовании источников. В первую очередь, книга не должна была свестись к полемике с большой биографией Ницше, вышедшей из-под пера его сестры. Эта полемика идет в совсем немногих местах, где избежать ее было попросту невозможно. Нужно было энергично провести и другое отграничение — в отношении философского истолкования или оценки творчества Ницше. Нельзя было выходить за рамки биографии в самом строгом смысле слова, а к крайним границам подходить лишь для того, чтобы показать те места и пограничные переходы, откуда можно продолжать двигаться в другие сферы исследования. Разумеется, при столь интенсивных занятиях Ницше искушение перейти к философской работе было велико. Там же, где с автором это случается, он просит читателя смотреть сквозь пальцы и не придавать слишком большого значения. И все же при этом трудно было различить, где попытка изложить творчество остается простым рефератом, а где уже становится интерпретацией, что принципиально не являлось моей целью.

В историко-биографической сфере следовало избежать опасности свести исключительно к истории болезни жизнь Ницше, особенно в 80-е годы. Для этого можно было расширить перспективу показа связей Ницше с эпохой. Все люди, сыгравшие сколько-нибудь заметную роль в его жизни, будь то спорадически, будь то в течение длительных периодов, не должны оставаться только именами, их надо было представить живыми, осязаемыми для читателя в качестве личностей. Достигалось это с помощью экскурсов объемом от примечания до целой главы.

Духовные и политические движения эпохи также должны привлекаться — в той мере, в какой они важны для понимания феномена Ницше, равно как и его «окружение» в самом широком смысле слова (как, например, в разделах «Базель», «Трибшен» и т. п.).

А вот в подробности издания сочинений после 1889 г. биография Ницше поздних лет входить не может — это дело собраний его сочинений; то же относится к истории Архива Ницше: лишь самого ее начала можно было бы коснуться, и очень кратко. Здесь можно пожелать только отдельного изложения всех ее событий.

Читателю, интересующемуся деталями, эта книга — в чем легко убедиться, листая Указатель и Содержание, — может послужить «справочником по жизни Ницше». Тот, кто хочет читать поскорее или может обойтись без предлагаемых сведений, волен пропустить следующие абзацы.

В качестве первоисточников использовались главным образом письма. На то, сколь отчасти проблематичны — правда, уже опубликованные —материалы как раз в случае Ницше, ясно указал Карл Шлехта в своем трехтомном издании сочинений Ницшеvii. Работая в Веймаре над музыкальным наследием Ницше, я обнаружил большие бреши в «Собрании писем», изданном Элизабет Фёрстер-Ницше и ее сотрудникамиviii. На этот предмет я сличил весь рукописный корпус писем в веймарском Архиве Гёте и Шиллера с напечатанными текстами и составил для себя полный индекс необходимых корректур и добавленийix. В этой утомительной работе вместе со мной участвовала моя жена, в качестве ценного рабочего инструмента приготовившая для меня и полную картотеку писем.

Здесь я перехожу к ряду лиц, которым я обязан особенной благодарностью за помощь и сотрудничество.

На первом месте стоит профессор Карл Шлехта. Он неусыпно следил за моей работой, постоянно питая ее критикой, ободрением, материалами и указаниями. Без него эта книга не возникла бы.

Далее, очень посодействовало моей работе то, что распорядитель наследием Рихарда Блунка подарил мне его рукописные заметки и карточные каталоги, а также его ницшеану (издания произведений и писем, вторичную литературу).

Раздел о базельских годах Ницше внимательно читал вместе со мной наш почтенный эллинист профессор Петер фон дер Мюль (ум. 1970). Ему я обязан множеством ценных указаний, почерпнутых из его неизмеримых познаний. А руководитель рукописного отдела Базельской университетской библиотеки, д-р Макс Буркхардт, предоставил в мое распоряжение важные документы из ее фондов.

Во всем, что связано с темой «Лу», с дружеским интересом сопровождал мою работу в особенности д-р h. c. Эрнст Пфайфер (Гёттинген), помогая мне сведениями из своих собственных рукописных фондов (наследие Лу Андреас-Саломе)x.

Все эти годы я поддерживал плодотворные контакты с проф. д-ром Маццино Монтинари, соиздателем «Критического Собрания сочинений» и «Ницшеведческих исследований» («Nietzsche-Studien»). Я обязан ему благодарностью за множество сведений и помощь в расшифровке рукописей Ницше.

Эти рукописи не были бы мне доступны без содействия проф. Гельмута Хольцхауэра, директора Исследовательского и музейного центра классической немецкой литературы в Веймаре, который с неизменной благожелательностью поддерживал мои изыскания о местах, где проживал Ницше, проф. д-ра Карл-Хайнца Хана, руководителя веймарского Архива Гёте и Шиллера, который старался облегчить мне любую работу в своем учреждении, и Аннелизе Клаус, сотрудницу Архива, которая особенно хорошо разбирается в рукописном наследии Ницше и его манускриптах и в любой момент была готова прийти на помощь.

Я обязан выразить мою особую благодарность Немецкому исследовательскому обществу (Бонн-Годесберг) за то, что оно, учтя обстоятельства куда более объемной и главным образом требующей куда больше времени работы, добавило к предусмотренным изначально двум годам еще несколько лет.

С самого начала было исключено привлечение всей совокупности гигантской вторичной литературы по Ницше. Но ее отбор не мог быть случайным. Исключались, во-первых, все философские интерпретации. Поэтому в именном указателе отсутствуют даже многие заслуженные авторы. Зато надо было использовать все важное в биографическом отношении. То, что работа растянулась на годы, оказалось даже удачным в одном отношении: стали доступны очень ценные дневники Козимы Вагнер, последнее из аутентичных свидетельств. Вообще, аутентичность биографических свидетельств всегда оставалось высшим критерием отбора. Множество обычных «воспоминаний», особенно записанных спустя десятилетия, я встречал с недоверием, которое там и сям, возможно, покажется чрезмерным; такова критическая установка базельской филологической школы моих почтенных учителей, профессоров Карла Мойли, Петера фон дер Мюля, Бернхарда Висса, Феликса Хайнимана, которым я обязан множеством стимулов для этой работы, и в том числе принципиальных.

Я также воспользовался несколькими важнейшими указаниями проф. Карла Ясперса, в особенности касающимися смысловой биографической оценки так называемых «безумных писем».

При всем объеме этой работы такое сложное явление, как Ницше, конечно, никогда не может быть исчерпано до конца, в том числе и в биографическом отношении. Многое здесь задумано лишь как указание, как исходный пункт для дальнейших, более детальных исследований. И лучшей наградой для автора будет, если за этой биографией последует еще много критических работ других авторов.

Муттенц под Базелем, октябрь 1977

Курт Пауль Янц

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ КО 2-МУ ИЗДАНИЮ

 

Вышедшее за прошедшее с тех пор время «Критическое Собрание сочинений и писем» Ницше (издание Колли—Монтинари) дало кое-какие новые или более точные сведения. Сюда прибавились указания и материалы, предоставленные доброжелательными и знающими читателями, отчасти из частных фондов, а также новейшие работы о Ницше и его окружении.

Я постарался включить в текст возникшие таким образом изменения так, чтобы не нарушилась пагинация 1-го издания. Поэтому более крупные вставки — немного некрасиво — следуют за соответствующими главами как «добавления».

Особенной благодарностью я обязан Гансу Эриху Ламплю (Осло) и профессору Хуберту Трайберу (Ганновер), а также Кармен Кан-Валлерштайн (Базель).

Пусть эта работа и в дальнейшем будет служить добрую службу делу ницшеведческих исследований и успешно продвигать их вперед.

 

Муттенц, июль 1993

Курт Пауль Янц

 

 

 

 

ЧАСТЬ I

Детство и юность

Предисловие

 

Великие систематики западной философии Нового времени считали для себя делом чести совершенно отделить мышление от личности, чтобы избавиться от всего субъективного и двинуть вперед «чистое познание» с помощью будто бы целиком объективных методов. Сегодня мы знаем, что подобные попытки были лишь химерами, а в самых важных и решающих вопросах заранее обречены на крах. Ведь, во-первых, даже самый независимый мыслитель покорствует обстоятельствам своей эпохи, а, во-вторых, его мышление неизбежно связано с силами, заключенными в его натуре, более могущественными, чем рассудок и сознание, силами, которые задают им направление и накладывают на них свою печать в куда большей степени, нежели они готовы признать. И все же иногда видимость по-настоящему объективного мышления достигалась настолько успешно, что нужен очень тонкий и натренированный слух, чтобы расслышать субъективное начало в, к примеру, творениях мысли Канта и представить себе в осязаемом виде личность самого творца, на которой только и держится даже такое творение. Однако личное начало в этом последнем, по крайней мере, в «Критике чистого разума», настолько сильно оттеснено и подчинено законам интеллекта, внешне и внутренне выступающим как автономные, что вполне можно ухватить все самое существенное в кантовской философии и разобраться в ней, совершенно ничего не зная о жизни и личности Канта.

Совсем иное дело — Ницше. Его мышление ни на мгновение не пытается отделить себя от жизни и отмахнуться от личных мотиваций, а результируется и постоянно поднимается только из глубин того и другого, всегда выступая лишь их выражением. «Объективность» для него — это даже не идеал, поскольку идеал выхолащивает жизнь, которая всегда превосходит его; а «чистое познание» для него представляет собой исключительно самообман, ослабляющий творческую личность. Истина же для него — сама жизнь, а потому он не может абстрагироваться от нее, чтобы достигать познания «истинного самого по себе». Но высшая форма жизни для Ницше — это творческая личность. А значит, он все еще продолжает традицию Платона, требующего, чтобы философ как сравнительно наиболее совершенный тип человека владел и государственным управлением, хотя ницшевское понимание выходит далеко за пределы этой узкой постановки вопроса; ведь в нем совершенно явственно берется в расчет творящий художник. Ницше хорошо чувствовал свой двойной дар, свою двойную суть — философа и художника, и его творение возникло в напряжении такой двойственности, а отчасти как раз из такого напряжения. В конечном счете, реальная почва все снова обсуждаемого вопроса о том, следует ли относить Ницше к истории философии вообще или только попутно, заключается в этой амбивалентности его личности.

Всякое познание, всякое мышление и творение для него может быть лишь выражением всей личности и должно служить ее расширению и усилению, а не разжижать ее и растворять в сфере идей. В этой полнокровной близости к жизни с ее субъективностью, а ведь она куда больше соответствует реальности нашего существования и правдивости, растущей из общего ощущения жизни, нежели любая объективность, абстрагирующая и оказывающаяся правдивой только для себя самой, но редко — перед лицом жизни, и состоят сила и оригинальность, состоит колдовство ницшевского творчества.

Тот, в чьи руки впервые, как случилось с нами сорок лет тому назад, попадает книга Ницше, сразу же чувствует, что здесь требуется нечто большее, нежели рассудок, что здесь речь идет о чем-то большем, нежели способность следовать за чужой мыслью от посылки до следствия, от понятия к понятию, чтобы прийти к «истинам». Напротив, он чувствует, что оказался в каком-то неимоверном силовом поле, от которого исходят потрясения много более глубокой природы, к которым нельзя подступиться с силками рассудка. Его затронут не столько мнения и выводы, сколько человек, стоящий за этими мнениями и выводами. Если ему есть что защищать, он будет всячески ополчаться против них; но он не сможет уйти таким же, как был, от человека, который их высказал, и от силового поля, которое он выражает. А если он будет только следовать за мнениями, открывающимися перед ним в повелительных положениях, а подчас буквально атакующих его, то вскоре им овладеет ощущение, будто он оказался в лабиринте, в ветвящихся ходах которого его поджидают неизмеримые богатства, но и угрожающий лик Минотавра, требующего человеческих жертв. Ему будет казаться, будто он стоит в преддверии самых надежных истин, раскрывающих самую суть мироздания; а в следующей книге эти же надежные истины упразднят себя, и он почувствует, что лишь уперся в следующий ход лабиринта. И все же, если его внимание на высоте, если он не просто работает рассудком на ощупь, он никогда не потеряет уверенности в том, что здесь он ближе к жизни и ее подлинному лику, чем с любым другим мыслителем. То, что ему передается — при всей противоречивости взглядов и позиций, — это более глубокая и более высокая духовная сила, которая не связана с позициями и истинами, а все снова берется за них и преодолевает их на службе правдивости, не знающей иного закона, чем себя самое и вечно текущей, преображающейся и вновь творящей жизни.

Но такая правдивость свойственна не накопительному знанию и упорядочивающему рассудку, как бы она в них ни нуждалась, а нравственной личности, храбрости сердца, неустрашимости и неутомимости духа. Она должна быть пережита и выстрадана, если ей суждено сохранить ту силу, какую демонстрирует творчество Ницше. И поскольку она, будучи связанной с величайшей восприимчивостью ко всем возможностям европейского духа и в то же время с их проницательной критикой, но также и с глубиной понимания человеческой природы, с пророческим ясновидением и дальновидением, проявляется в нем в такой степени, какой больше ни разу не достигла история западного мышления, то жизнь и творчество Ницше затрагивают нас так властно — жизнь и творчество, которые под бичом этой правдивости были одинокой, безостановочной битвой против эпохи, все больше сползавшей в безнадежную лживость, против собственного счастья, славы и даже любящего сердца: и это было деяние, чистота и необходимость коих не могут быть помрачены и отменены никаким сколь угодно двусмысленным, а то и страшным следствием.

Мы хотим поведать здесь об этой жизни, об этом деянии. Мы прошли по всем известным следам и множеству до сих пор неизвестных следов жизни Ницше, исследовав их вплоть до мелочей и самых незначительных деталей и осознавая, что в этой жизни вообще нет ничего незначительного. Мы попытались очистить ее картину от искажений, извращений и фальсификаций, порожденных чуждыми ее духу поклонению или полемике. То и другое она навлекла и должна была навлечь на себя в чрезвычайной степени, ведь правдивость, которая была столь многосторонней и которая насквозь пробила всю ложь и все «истины» своей эпохи, неизбежно подвергалась ложному толкованию со стороны простаков и злоупотреблению со стороны лживых. Мы постарались обрисовать эту жизнь с почтением, но непредвзято, с подобающей нам дистанции. Целью нашей было: собрать все доселе разрозненные «материалы» об этой жизни в одну картину, чтобы зримо и доступно переживанию читателя представить этого человека таким, каким, как мы думаем, он был, и при этом показать в его творении то, что, выражаясь на модный нынче лад, носит экзистенциальный характер. Только это и может быть важным для нас и для будущего, и в более чем одном отношении — ориентиром, хотя и не законом. Подробно изложить это творение во всем его неисчерпаемом богатстве, во всей его переливающейся разносторонности и многослойности — не было нашей целью, да и не в наших силах, ведь тогда нам пришлось бы переписывать его один том за другим. Что, как нам кажется, мы в состоянии дать, — ключ к этому творению и желание читать его, читать больше и с более глубоким пониманием, чем оно читалось прежде. Воздействие Ницше только начинается, пусть даже кое-кому кажется иначе. Там, где он на время останавливался возле какой-нибудь «истины», пока его правдивость не гнала его дальше, его поклонники бросали якорь; там, где он поэкспериментировал с какою-нибудь возможностью, они выписывали рецепты; там, где он постоял, чтобы перевести дыхание и двинуться дальше, они погружались в сон. Они не подступились к его натуре и его подлинным способностям. А наша задача — как раз указать на них и описать их.

Мы и здесь выражаем свою благодарность хранителю Архива Ницше в Веймаре Максу Элеру. Только благодаря тому, что он предоставил нам доступ в том числе к множеству еще не опубликованных документов Архива, нам удалось прояснить некоторые до той поры спорные эпизоды и проблемы биографии Ницше. Он также бескорыстно поделился с нами результатами своих исследований о предках Ницше и помог нам ценными личными справками и благоприятными условиями для работы. Равным образом мы благодарим и его ассистента Рольфа Демпе — за дружескую помощь во время нашей работы в Архиве, которая могла быть завершена еще в 1943 г. Этот, первый том нашей биографии Ницше, запланированной в трех томах, был напечатан весной 1945 г. Во время воздушных налетов на Берлин, а также крушения нацистского режима в Праге погибло все издание вместе со всеми корректорскими листами и авторскими оригиналами, уцелел только хранившийся в Шлезвиг-Гольштейне манускрипт, который мы и представляем здесь на суд общественности.

Сохранились и материалы для двух следующих томов, поэтому вскорости они могут быть опубликованы.

 

Рихард Блунк

(1953)

 

_____________________________________________