В московскому музее русского импрессионизма открылась выставка «Журнал красивой жизни» -об одном из первых глянцевых изданий в России «Столица и усадьба». Выставка тоже выглядит глянцевой. Рассказывает Алексей Мокроусов.
Редко кому выпадает так удачно попасть в зазор истории: журнал «Столица и усадьба» начал издаваться в Петербурге в 1913 году - в год апофеоза Российской империи, 300-летия дома Романовых и пика экономического развития. А закончилась судьба издания всего лишь четыре года спустя, революции его добили. Но успех, как и тиражи, радовали издателя Владимира Крымова (1878 – 1968). Всего вышло 72 номера, но, поскольку многие были сдвоенные, формально было 90 выпусков.
Журнал писал о красивой жизни – охота, балеты, жизнь дипломатических миссий в Петербурге, великие князья и их окружение, а главное – старинные усадьбы. Политику и повседневность журнал старался не замечать, новости если и допускались, то только из мира выставок и моды. Но только желание преувеличивать может заставить назвать «Столицу и усадьбу» новым словом в российской журналистике, а само издание – чем-то выдающимся. История большая, уже в XVIII веке существовало «Модное ежемесячное издание или Библиотека для дамского туалета», основанное Новиковым в 1779 году. Да и журнал «Денди», открывшийся и закрывшийся в 1910 году, тоже не забыть. Но там не было столько рекламы – а крымовское начинание было полно объявлений, от мыла, туалетной воды и одеколона «Чайная роза» и средств против «старческой дряхлости» до английских и американских машин, включая «Паккар», и какао «Жорж Борман» с примечательным девизом «В питании сила».
Журнал так бы и остался образцовым продуктом "похмелья 1910-х", как назвал это время Абрам Эфрос, если бы не одно "но". Описание усадеб, в большинстве сожженных в последующее десятилетие либо окончательно добитых советской властью, их многочисленные фотографии, - основной вклад журнала в русскую культуру. Он не был и здесь первым, о жизни и состоянии усадеб постоянно писали «Старые годы». Но там была тенденция, ее сформулировал барон Николай Врангель, один из лучших искусствоведов дореволюционной России – и брат того самого Врангеля, что пытался воевать с большевиками. Описывая «чудо простонародной русской речи» на фоне античных храмов с колоннами или девок-арапок с восточными опахалами на фоне снежных сугробов где-нибудь в Саратовской или Симбирской губернии, Врангель не боялся обобщений: «Русское самодурство, главный двигатель нашей культуры и главный тормоз ее, выразилось как нельзя ярче в быте помещичьей России»». Врангель же положил начало систематическому объезду усадеб по всей стране, следом за ним это сделал Дягилев, готовивший в 1905 году выставку исторического портрета – а именно на скрытой полемике с Дягилевым, его историческими и эстетическими взглядами, во многом строилась «Столица и усадьба».
Издатель шел проверенными путями и пытался быть аполитичной, хотя среди авторов были не только мастера развлекательного жанра, как Николай Агнивцев, но и ярый монархист и публицист Лев Львович Толстой – неудавшийся в каком-то смысле сын Льва Николаевича; правда, в журнале он выступал как поэт, и тоже неудавшийся.
Не блещут ни мастерством, ни талантом и многие из художников, показанных на нынешней выставке. Музей русского импрессионизма остается верен себе: здесь собрали картины из десятка провинциальных музеев, но сказать о многих авторах, что они художники второго ряда – значит сделать им комплимент. Здесь даже свой «Бобчинский и Добчинский» - по имени «Бычков и Сычков». «У каруселей» Вячеслава Бычкова из собрания московской галереи «Умная коллекция» и «Подружки. Дети» Федота Сычкова из Мордовского музея им. Эрьзи – верный путь к соцреализму, и художники прошли его честно, в дальнейшем Сычков нарисовал полотно «В.И. Ленин освобождает из тюрьмы угнетённых пролетариев всего мира». На фоне таких авторов теряются даже заведомые классики, как Бенуа и Сомов, удар среди странного окружения держит разве что Остроумова-Лебедева, ее неожиданные «Нефтехранилища» и «Нефтяные вышки» привезли из Русского музея. Работы для выставки отбирались из числа тех, чьи репродукции печатались в журнале либо которые упоминались в рецензиях на выставки. Разыскать их непросто, многие исчезли безвозвратно. Но журнал для страждущих по светской жизни не может быть продвинутым в искусстве; критика в «Столице и усадьбе» отличалась консерватизмом, если не сказать мракобесием, слово футуризм здесь понималось как неприличное. Впрочем, это и не был журнал об искусстве – «красивая жизнь» подразумевает умение не думать, хотя позднее Крымов объяснял, что в разделе «Экзотические разговоры», целиком им писавшемся, – вообще он печатался там под многими псевдонимами, но больше всего ценил псевдоним Эпикур, - он «эзоповским языком» говорил о современности. Но, как известно, если ты не идешь в политику, политика приходит за тобой. Обычные исторические сплетни порождали скандалы и цензурные преследования, номера не раз пытались запретить или изъять из продажи, отсюда и многочисленные допечатки тиража с новым содержанием. А чего хотя бы стоит скандал из-за рассказа об отношениях вел. кн. Алексея Александровича и дочери поэта Жуковского, в номере 70 от 29 ноября 1916 года. Из-за нее начались бюрократические движения с целью изменить «Устав и о цензуре и печати», им помешала революция.
Правда, об этом на выставке не говорится вовсе, здесь даже не выставлен сам журнал. Его содержание представлено живописью и графикой; нет пояснительных текстов, из-за чего концепция выглядит рассыпающейся, что удивительно. За последние годы Музей русского импрессионизма приучил публику к мысли, что это одно из лучших выставочных пространств столиц, здесь что ни проект, то событие, будь то речь о Надежде Добычиной, ретроспективе Юрия Анненкова или сенсационном «Авангарде: на телеге в XXI век». В «Журнале красивой жизни» вроде бы соблюдены все привычные атрибуты успешного проекта: работы из провинциальных музеев, тактильные картины для слабовидящих, галерея запахов - особенно интригует баночка с ароматом у картины «Лапти». Но что является сюжетом, способным противостоять сладостному духу салонного искусства? Тем для анализа, казалось, бы множество – от журнального ландшафта начала века, феномена глянца сегодня (аппендикс из произведений современного искусства на третьем этаже интересен, но работы, увы, не воспроизведены в каталоге) до фигуры самого Крымова. По мемуарам Кирилла Померанцева, он ничего не понимал в искусстве, думал лишь о деньгах и был патологически жаден. В парижском архиве Крымова сохранилось его автопризнание: «В Петербурге до революции я был довольно видным человеком, и несмотря на свое низкое происхождение, как именовались все не дворяне, был своим на самых верхах, вовсе не питая любви к ним, но стараясь познакомиться с этой жизнью навсегда ушедшей» (публикация из архива - письма там интересные - явно бы украсила каталог, равно как и упоминание исследователей, работавших над историей журнала в многочисленных архивах). Но этих цитат не найти ни в залах, ни в каталоге, хотя личность писателя-графомана, отказавшегося от карьеры бойкого журналиста, достойна сериала.
Сам Крымов признавался – «все это были статьи, никакой ценности литературной не имеющие, не настоящая литература». А меж тем качественный глянец стремится к качественному языку. Последние месяцы перед закрытием журналом руководил пушкинист Николай Лернер. Редакция боролась до последнего, 20 ноября 1917 года объявили подписку за 50 руб., а вещи Крымова спрятали в место, ключ от которого был и у Крымова, путешествовавшего в это время по Японии: он все еще собирался вернуться. Но жизнь распорядилась иначе – не очень красиво для страны, но удачно для самого Крымова. После кругосветки и многих лет в Германии он осел под Парижем в Шату в особняке, некогда принадлежавшем Мата Хари. Так бывает – красивой жизни хватает не на всех.
Это расширенная версия статьи, опубликованной в Ъ.