Сon amore, то есть активно и целеустремленно
«...Неожиданно в лидерах оказался Мандельштам. Встречаемость цитат из него составила 3888, из них 95,2 % пришлось на словосочетание «век-волкодав», а еще 3,4 % — на «под собою не чуя страны». Третьим идет «Я вернулся в мой город...» (0,7 %)...Цитаты из Тютчева встречались на неделе 1396 раз, чаще всего — «Умом Россию не понять...» (64,6 %) и «Мысль изреченная есть ложь...» (19,2 %). А цитаты из Пастернака и Бродского — на порядок реже: соответственно, 402 и 212 раз. У Пастернака в лидерах «Свеча горела на столе...», у Бродского — «Ниоткуда с любовью...»
Это – случайная выборка из блогосферы за одну из недель 2013 года, сделанная с помощью программы Integrum. Нет сомнения, что в любую другую неделю результаты могли оказаться совершенно иными, и лидерами могли бы стать (как оно и бывало) Александр Алехин, Юлия Земляникина или кто-то другой. Так что, приводя эту социологию в своей книге, П.Нерлер нисколько не обольщается по поводу роста популярности своего любимого поэта. Она, популярность – и об этом свидетельствует самая жесткая глава книги «Слово и бескультурье» – остается, объективно говоря, примерно такой же, какой была треть века назад. А в определенном смысле даже и ниже. Ведь тот феномен повседневного бытования поэзии, о котором тепло вспоминает Нерлер: «Знать наизусть или «всю русскую поэзию», или «всего Мандельштама», или «всю Цветаеву» и т. д., оставаясь доблестью (память памяти рознь), - было вместе с тем почти что нормой. У походных костров не столько пелись песни, сколько читались стихи. А чтение интеллигентным ухажером интеллигентной девушке хороших стихов на память было нормой, если не императивом!» — увы, безвозвратно ушел, а современным «ассирийцам», как не раз с печалью замечает автор, стихи мало нужны...
И все же впадать в пессимизм не стоит. Треть века (такой отсчет взял сам П. Нерлер, ставший вплотную заниматься Мандельштамом в конце 1970-х) ознаменовались колоссальным прогрессом в познании гения поэта и его судьбы. «Прекрасные флорины гуманизма» увидели свой день – благодаря прежде всего огромному беззаветному труду многих ярких исследователей, влюбленных в поэта и его слово. Не последнее место среди них принадлежит и Павлу Нерлеру, организатору и мотору Мандельштамовского общества (а с 2005 года и его председателю).
Казалось бы, за великого поэта воевать не надо – он и сам могуч, как Геракл. Но с Мандельштамом, известно, была совсем иная история. Об этом в книге Нерлера рассказано немало, и особенно выразительно – в дневниках автора, включенных в приложение. Одна трагикомедия битвы за публикацию к 90-летию поэта в «Литературной газете» А. Чаковского чего стоит: предложенная подборка из 18 стихов О.Э. уменьшалась до 12, 8, а в итоге сжалась до 6. Шел, напомним, январь 1981 г. И можно представить, какая дистанция отделяет ту эпоху от нынешней, когда о Мандельштаме тому же автору можно спокойно и даже постулативно писать:
«Поэт необычайно светлого дара — как Пушкин. Поэт исключительного историософского мироощущения — как Тютчев. И — как Некрасов — поэт редкостного политического темперамента, что особенно поразительно для столь хрупкого, столь ранимого и столь переполненного всевозможными страхами и опасениями человека. Ну, а если непредвзято задуматься — то какой там фарфор, какой хрусталь, какая там чистая лирика, какое эстетство или декадентство, в чем его так любили уличать и при жизни, и после смерти?..»
Вопрос остается до известной степени актуальным, но базис представлений о Мандельштаме как об одной из центральных фигур русской поэзии ХХ века, к счастью, уже неколебим. Ведь эти представления давно перестали быть интуитивными догадками читателей и эмоциональными декларациями «фанатов», получив самые прочные обоснования со стороны виднейших ученых-филологов всего мира. Имена С. Аверинцева и М. Гаспарова, с пиететом вспоминаемые П. Нерлером, тут не одиноки, но именно по их инициативе и с их активным участием начала осуществляться фундаментальная идея создания Мандельштамовской энциклопедии. Работа идет, в нее включилось множество исследователей, а рецензируемую книгу, по ее жанровой широте и информационной насыщенности, можно назвать «малой Мандельштамовской энциклопедией» - и это при том, что она глубоко личностна и написана отнюдь не академическим, а необычайно живым языком, открывающим поэтическую ипостась самого автора.
Меня как представителя «родственного» цеха – шаламоведения, естественно, больше всего заинтересовали эпизоды, так или иначе связанные с В.Шаламовым, его судьбой и его пониманием ценностей литературы. Автор «Колымских рассказов» был большим самобытным поэтом, и Мандельштама, вслед за М.Цветаевой, считал «первым поэтом века», притом, что сам исповедовал совершенно иную поэтику («я не мандельштамист», - писал он). Уместно привести такое его высказывание: «Говорят, что Мандельштам — поэт книжный, что стихи его рассчитаны на узкого ценителя, чересчур интеллигентного, что этим книжным щитом Мандельштам отгородился от жизни, но, во-первых, это не книжный щит, a щит культуры, пушкинский щит. И, во-вторых, это не щит, a меч, ибо Мандельштам никогда не был в обороне. Эмоциональность, убедительноcть, поэтичeская страстность полемиста есть в каждом его стихотворении».
Рассказы «Шерри-бренди» и «Сентенция» навеки связали Шаламова не только с Осипом Эмильевичем , но и с Надеждой Яковлевной. Прямые факты на сей счет хорошо известны, но и вся масса побочных, приводимых Нерлером (тех, что касаются общей среды, общих литературных вкусов и предпочтений), крайне полезна для понимания судеб русской поэзии.
Попутно могу высказать и некоторые замечания. Насколько прекрасен очерк о В. Ходасевиче (который был одним из любимых и близких по поэтике Шаламову), настолько же, на мой взгляд, не удался постскриптум к нему, где слишком бегло говорится о взаимоотношениях Ходасевича и Мандельштама. Конечно, любые критические отзывы одного поэта о другом (а это касается и приводимых отзывов А.Блока и А.Твардовского о герое книги) нуждаются в более капитальной и деликатной проработке.
Бесспорно, Литературный аспект – главный в книге, но она не могла обойтись без воссоздания историко-биографических обстоятельств жизни и смерти гениального «щегла» русской поэзии. Собственно история всех жестоких кар, обрушившихся на него после написания знаменитого стихотворения о «кремлевском горце», детально прослежена в предыдущей книге П.Нерлера «Слово и «дело» Осипа Мандельштама». Огромный труд, потребовавший скрупулезного изучения многих десятков различных источников (архивных, мемуарных, книжных), не мог быть выполнен в одиночку, и автор, как всегда, с благодарностью отметил всех, кто ему помогал – и прежде всего своего друга, историка Николая Поболя (его памяти – увы, он умер в 2013 году - и памяти Аркадия Штейндберга посвящена вся книга). К этой благодарности присоединяется и рецензент, поскольку «мандельштамовский» эшелонный список (заслуга их обнаружения принадлежит Поболю) навел меня на эшелонный список «шаламовский». В «Con amore» П.Нерлер включил – и совершенно оправданно – сводное исследование последнего, самого трагического периода жизни Мандельштама – его этапирования в эшелоне на Колыму и умирания в пересыльном лагере под Владивостоком осенью 1938 г. Его «попытку реконструкции» последних одиннадцати недель Мандельштама, вобравшую в себя и детективную историю со снятием инкогнито с «физика Л.» - главного, по Надежде Яковлевне, лагерного свидетеля) никак нельзя назвать бесстрастным исследованием – она написана на горячем негодующем «нерве», без которого невозможно писать о страданиях поэта, разделившего в сталинскую эпоху страдания всего народа.
Крупица латиницы, вынесенная в название книги, помогает избежать банальностей. «Con amore» по-итальянски значит – с любовью. И нельзя не солидаризироваться с автором: «Любовь — не только инициирующее начало жизни, но и организующее. Выстроить жизнь con amore — и есть высшее счастье. Не счесть ее разновидностей, но по мне любовь — никак не сонное обожание, не сюсюкающие причитания и не заламывание рук, а активное и целеустремленное действие».
Это полная версия статьи, опубликованной в "Новой газете".
