Знакомые, близкие и дальние, называли ее именно так, даже мои коллеги из отдела литературы «коротичевского» «Огонька», в то время молодые писатели и критик. Марья, Маша. Так ее звал Синявский. Имя-отчество вошли в обиход уже много позднее, когда она стала монументальной вдовой, хранительницей его памяти и пристанища в Фонтене-о-Роз, автором многих сборников. А тогда, на рубеже 1990-х, Марией Васильевной ее называли разве что американские слависты, как моя «американская сестра» Катя Непомнящая, переводчица и самая главная в мире исследовательница творчества Синявского.

Не помню, когда мы точно познакомились, помню, это было дома у Ирины Уваровой, вдовы Даниэля и соседки моей подруги по «Парусу» и журфаку МГУ Лены Дьяковой (они дружили). Мы пришли туда с Галиной Андреевной Белой, моей любимой университетской учительницей, они в Синявским дружили еще со времен совместной работы в ИМЛИ. Было весело, шумно, тесновато за столом, люди менялись, Синявский шутил, подливал себе и другим водки, Марья зорко следила, чтобы не частил, и периодически вскрикивала – «Синявский!». Навсегда запомнила эту интонацию, которую слышала потом многократно.

И потом, долгие годы после его ухода, она произносила «Синявский» с тем же особым выражением, в котором совмещались самые противоречивые импульсы и смыслы.

«Абрам да Марья» - так она назовет свою автобиографическую книгу.

Тогда же, в будоражащем московском воздухе эпохи перестройки они появились как пришельцы из параллельного мира, гротескно-взрывчатого, почти нереального. Немедленно вышел скандал – из-за «Прогулок с Пушкиным», который расколол литературное поле, обнажив новый вектор противостояния – не привычный идеологический, но эстетический (см. об «эстетических расхождениях с Советской властью»). Диссидент-мученик как будто издевался над своими поклонниками, вводя их в замешательство. И так всегда! Возвращение Синявских с самого начала было окружено, помимо ожидаемого ореола, некоторой невнятностью - как будто автор культовой статьи «Что такое социалистический реализм?»? знаток Пастернака и плюющий на условности трюкач, выскочивший из кармана одесского биндюжника («Абрашка Терц, карманщик всем известный») – два разных персонажа, и второй никак не увязывается в первым. Острее всех это переживала Катя Непомнящая, которая как рfз закончила книгу о Синявском и приставала к Галине Андреевне Белой и всем другим филологическим авторитетам с вопросом – в чем они видят главное различие между Синявским и Терцем? Авторитеты говорили в унисон: Синявский великий филолог, а рассказы под псевдонимом - биографическая деталь, авторская причуда, вроде капустника… И удивлялись, почему Катю так волнует именно эта, «несерьезная» составляющая.

Споры эмигрантов между собой, Солженицын и Синявский, «Синтаксис» и «Континент» - все это живо обсуждалось на кухнях, в редакциях, выливалось в публикации. Появилась книга «Цена метафоры» о процессе Синявского и Даниэля, я немедленно написала рецензию для «Литературного обозрения», в ней не было ничего особенного, разве что перестроечный энтузиазм и нетерпение назвать наконец своими именами все, что происходило со страной и с литературой, стремление восполнить зияния, соединить два потока словесности, устремившиеся наконец навстречу друг другу. Синявскому рецензия понравилась, он меня хвалил, вгоняя в краску, и я, понимая незаслуженность похвалы, думала о том, что могла бы сделать для него, для Марьи, для «Синтаксиса»… «Огонек» тогда решил выпустить книгу «Голос из хора», инициатива моего тогдашнего начальника Владимира Вигилянского, к изданию привлекли одно из первых частных издательств.

Мы встречались с ними тогда часто, в редакции «Огонька», в квартирах друзей, у которых они останавливались, в Нью-Йорке, где Синявский выступал в Институте Гарримана и Колумбийском университете. Помню, в тесном номере Нью-Йоркской гостиницы Марья читала свой ответ Ларисе Богораз, который потом вошел в книгу. Она была в одном из своих знаменитых платьев, с красным лифом и оторочкой, которые запечатлены на бесчисленном числе снимков… В крошечном дворике у Кати она нарисовала на стене дома летящего ангела, такого кривенького, неказистого. Ангел летал над двориком, осеняя худосочным крылом всех причастных, как будто храня магический заряд той розановской энергии, которая повышала фертильность обладательниц изготовленных ею в период отсидки Синявского перстней, увеличивала производительность домашней типографии в Фонтене-о–Роз, будоражила литературную и прочую общественность по обе стороны океана.

Никакой документации этих встреч, естественно, не сохранилось, только фрагменты сюжетов, интонаций, положений. Нам открывался огромный мир, и казалось, что все это будет бесконечно.

А потом был октябрь 1993 года. Синявский вместе с Максимовым (!) написали текст о том, что демократию нельзя сохранить посредством расстрела парламента. Его отказались опубликовать все либеральные издания. Опубликовала газета «Правда».

После этого Синявским отказали от дома почти все недавние поклонники. Буквально. К счастью, Ада Горбачева и ее муж, хотя и не разделяли опубликованного мнения (почти вся московская интеллигенция тогда приветствовала решение Ельцина), но приютили Абрама да Марью. Мужа Ады звали Супер (типа в молодости был суперменом), эта квартира на Юго-Западе на несколько лет стала форпостом Синявских в Москве, в том числе и во время предвыборного марафона в поддержку Горбачева. Помню, как сюда приезжали самые разные люди, включая Лимонова с очередной молодой особой… После ухода Синявского Марья продолжала приезжать к Аде, Ада пришла в «Независимую», где я уже работала, а Марья стала постоянным гостем газеты, по своему обыкновению давала советы редактору, возмущала общественное спокойствие, виртуозно сквернословила и как ребенок радовалась, когда удавалось кого-то прищучить.

Она уже стала для всех Марьей Васильевной.

Одна из любимых историй того времени – Горбачев пригласил Розанову в галерею к Церетели, тот показал ей свои работы и спросил, что она думает.

- Надо же, - сказала она,- я думала, что вы просто говно, а вы говно с золотом.

И с неподражаемой улыбкой комментировала – вот как хорошо быть старухой!

Мы сделали с ней интервью о феминизме для моей полосы, она сформулировала свою позицию просто: «Я не феминистка, я матриархатчица».

К тому времени я уже почти каждый год бывала у нее в Фонтене-о Роз. Вместе со Светой Алексиевич, Светой Василенко и другими, много раз просто так приезжала, оказавшись в Париже, несколько раз - специально к ней. Привозила газеты, книги, анекдоты – и мы хохотали, обсуждали новости и читали ее заметки к «Лоскутному одеялу», сплетничали, пели частушки, и просто радовались. Ночевала я обычно в библиотеке на третьем этаже, и каждый раз мне казалось, что Синявский машет мне в окно, спрятавшись за веткой старого дерева. Он никуда не уходил из этого скрипящего и наполненного духами прошлого и литературными сюжетами всех эпох и народов дома, она была в этом уверена…

В 2010 году мы приехали с Катей Непомнящей, ее мужем Славой и дочкой Олей, мы хотели с Катей писать книгу о 1991 годе, но Марья Васильевна неожиданно заставила меня расшифровывать ее записи к фильму о ней, и просто выгоняла на целый день Катю с семьей гулять по Парижу, беспрестанно их браня на чем свет стоит, по любому поводу. Книгу мы написали потом. А фильм Лены Якович (с которой они разругались под конец работы вдрызг) мы смотрели уже все вместе в Москве. Это был ее последний приезд в Москву, лютой зимой, когда она ходила по врачам.

Потом лечилась, худела (и преуспела в этом!), готовилась к операции. Вопреки прогнозам, победила на время болезнь.

В 2015 году я приехала в Париж по дороге на конференцию в Нью-Йорк, ее помощница Лейла сказала, что ей очень понравилось мое домашнее таджикское платье. Я не раздумывая отдала его. На следующее утро Марья Васильевна позвала меня на второй этаж – ей уже трудно было подниматься, но она проделала путь самостоятельно.

- Выбирайте!

Передо мной на диване лежали семь ее знаменитых платьев.

Я выбрала красное, в котором увидела ее впервые.

Всю дорогу в Нью-Йорк плакала, мне казалось, она со мной попрощалась, и я ее больше не увижу.

Но мы встречались еще несколько раз.

В январе 2020 года я приехала вскоре после ее 90-летия, в доме пахло елкой, только что уехали «Митьки», оставив памятные сувениры, и мы праздновали ее юбилей, говорили о том, как издадим наконец альбом фотографий, которые она сделала во время их с Синявским первого путешествия на русский Север, о том, как она наконец завершит свое «лоскутное одеяло» воспоминаний.

Это была наша последняя встреча.

Лейла позвонила и сказала: она ушла как ангел. И последние недели была ангелом.

Абрам и Марья смотрят на нас вприщур, теперь уже вместе.