Литераторы эпохи Реставрации описывают тогдашний Париж как город, где люди самых разных сословий только и делают, что читают. Мазье дю Ом, автор «Путешествия юного грека в Париж» (1824), пишет: «Во французской столице постоянно натыкаешься на юного эрудита, который, нацепив очки, с важным видом читает маленький томик какого-либо ученого сочинения. Этой педантской моде следуют даже некоторые дамы. Не успев выйти на прогулку, они достают из своего “ридикюля” Ламартиновы “Думы”, “Отшельника” или “Ипсибоэ” [романы модного виконта д’Арленкура]. Сии романтические сочинения заменяют им веер. До последнего времени число этих любительниц чтения на свежем воздухе было невелико, однако оно возрастает с каждым днем; особенно много дам с книжками в руках можно встретить в тенистых аллеях Люксембургского сада или сада Тюильри. Читатели попадаются в Париже на каждом углу: продавщицы цветов и фруктов, устричницы и грузчики — все вооружены брошюрами, и даже жокеи, используя империал берлины вместо пюпитра, предаются чтению книжек в желтой или синей обложке; все — от жалкого чистильщика сапог, который держит подле обувной щетки газету и охотно предоставляет ее клиентам, до законодателя, который, направляясь в элегантной коляске на заседание палаты депутатов, пролистывает розданные накануне бюллетени, — все в Париже предаются чтению».

Реальный русский приезжий видел десятью годами раньше то же, что вымышленный «юный грек». Ф.Н. Глинка в «Письмах русского офицера» описывает картину, представшую его глазам в 1814 году: «Склонность эта [к чтению] господствует в Париже во всех состояниях народа. Богач в палатах, бедняк в лачуге, поденщик, отдыхая подле своей ноши, — читают! В каждом доме увидишь книги, найдешь семейные чтения. Ученые общества, которых в Париже очень много, в беспрерывных занятиях, в типографиях вечное движение, и сколько б ни напечатали, все раскупят! <…> Довольно написать одну порядочную книгу, чтоб сделаться известным и быть ласково приняту в знатнейших обществах столицы». Прошло четверть века, и, оказавшись в Париже, Гоголь наблюдает сходную картину: «Здесь все политика, в каждом переулке и переулочке библиотека с журналами. Остановишься на улице чистить сапоги, тебе суют в руки журнал; в нужнике дают журнал» (письмо к Н.Я. Прокоповичу от 25 января 1837 года; под журналом разумеются газеты, от французского journal).

Начитанность любопытным образом отражалась в языке парижан низшего сословия. Иностранцы отмечали, что в Париже даже простой народ изъясняется изысканно, не чуждается игры слов и «ученых» выражений. Леди Морган рассказывает, что портниха осведомилась у нее о том, как должно быть «организовано» ее платье; привратница заверила, что будет к ее услугам «и в полночь, и в полдень»; привратник успокоил насчет чемоданов, оставленных в передней, заверив, что «собственность священна».

Чтению благоприятствовали многие факторы. Во-первых, столица буквально кишела типографиями — как официально зарегистрированными (в эпоху Реставрации их насчитывалось до 80, а печатных станков — около 600), так и незарегистрированными (по некоторым данным, еще около полусотни). Все вместе они выпускали 5–6 тысяч названий в год. В это число входили и переиздания сочинений свободомыслящих авторов XVIII века. При Старом порядке эти произведения были запрещены, теперь же правительство позволило их выпуск, но при условии, чтобы они продавались целыми собраниями сочинений. Власти надеялись этой мерой уменьшить доступность опасных идей, которые могли оказать «развращающее» действие на простонародье. Ведь многотомник стоил дороже, а потому был менее доступен. Однако это не остановило ни издателей, ни читателей. С 1817 по 1824 год в Париже вышли в свет 12 собраний сочинений Вольтера (общий тираж — 31 600 экземпляров, полтора миллиона томов) и 13 собраний сочинений Руссо (общий тираж — 24 500 экземпляров, полмиллиона томов). Стоит отметить, что мелкие буржуа нередко приобретали такие книги не столько из любви к чтению, сколько из приверженности интеллектуальной моде.

Распространению знаний среди широких читательских масс способствовала издательская новация, отмеченная А.И. Тургеневым в 1825 году: «Ныне мода на сокращения, résumés, так, как некогда на энциклопедии, на краткое понятие о всех науках и проч. На всех окнах в книжных лавках, у каждого букиниста, видите вы résumés, и то, чего некогда желал Шлецер и отчасти начал уже сам приводить в исполнение изданием истории Корсики, России, Лейпцига в 12-ю долю и в одной книжке, то исполнили французы, сделав сокращения не только истории каждого государства, но и уже некоторых главных частей оной, или продолжительных происшествий, имевших влияние на участь человечества, так, например, есть уже résumés крестовых походов (кажется, реформации) и, наконец, сокращение истории иезуитов. <…> Сия карманная ученость может еще усилить вкус к чтению, и тот, кто принялся читать в 16-ю долю, может кончить фолиантом. Любопытство возбуждено, вкус изощрен и богатство идей, фактов, разменянное на мелкую монету, достанется в удел не только капиталистам, т.е. кабинетным ученым, но и поденщикам и бедным торгашам en détail [в розницу]. <…> Народ получит одну эссенцию, один крепкий бульон, животворящий силы ума или убивающий…»

Еще одним полезным новшеством эпохи Реставрации было существенное увеличение числа иллюстрированных книг и вообще печатных картинок, ставшее возможным благодаря распространению техники литографии, изобретенной в самом конце XVIII века. К 1827 году в Париже насчитывалось 24 типографии, специализирующихся на печатании различных изображений; в этих типографиях больше 300 рабочих приводили в действие 180 печатных станков.

В конце 1820-х годов в Париже было около 600 книгопродавцев — по официальной статистике; однако здесь, как и в типографской сфере, параллельно с официально зарегистрированными лицами работали люди, не имеющие лицензий. Кроме того, активную роль в книжной торговле играли перекупщики и уличные разносчики.

Уже в 1814 году, во время первого вступления русских войск в Париж, Ф.Н. Глинка наблюдал «торговлю разными мелкими сочинениями» в Пале-Руаяле: «Сотни мальчишек промышляют ею. Шумными толпами бегают они туда и сюда, мечутся из угла в угол и, громко провозглашая заглавия новейших сочинений, стараются сбыть их с рук. Один кричит: “Ссылка Наполеона на остров Эльбу стоит франк!” Другой еще громче: “Прибытие Людовика XVIII в Париж, цена 2 франка!” “Вот прекрасное сочинение Волшебный фонарь! Оно обратило на себя внимание публики!” “Вот того же сочинителя Прощание русских с парижанами: покупайте, скорей, это последний экземпляр во всем Париже!” “Неправда, он врет, кричит голос из толпы: у меня их целая корзина!” Заглавие показалось мне любопытным, я хотел купить, и целая толпа продавцов ринулась ко мне с печатным товаром. “Я уступаю вам это сочинение за 20 су”, говорил первый; “Возьмите у меня за 15”, кричал второй. “Вот вам оно за 10”, закричал громче всех третий, и, вынырнув из толпы, проворно сунул мне его в руку. Бросаю 10 су и опрометью домой».

Для того чтобы заниматься печатанием и продажей книг официально, нужно было получить патент в Книжном департаменте. Между тем власти давали патенты весьма неохотно. Они требовали от претендентов доказательств не столько профессиональных навыков, сколько безупречной нравственности и политической благонадежности. Особенно сложно было получить разрешение на открытие новых заведений; со сравнительно большей легкостью мог стать типографом или книгопродавцем тот, кто приобретал дело своего предшественника. Патент было трудно получить, но легко потерять. Так, в период с 1821 по 1827 год власти охотно приводили в действие закон от 21 октября 1814 года, дававший им право отбирать патенты у тех книгопродавцев, кто грешит чрезмерным аморализмом или либерализмом. Впрочем, все пострадавшие от применения этого закона получили свои патенты назад либо в 1828 году (при сравнительно либеральном правительстве Мартиньяка), либо после Июльской революции 1830 года.

Цензурное законодательство эпохи Реставрации неоднократно менялось. В 1818 году был принят сравнительно либеральный закон, согласно которому авторы книг и их издатели (в качестве сообщников) могли подвергаться судебному преследованию лишь после публикации, причем дела их должен был рассматривать суд присяжных; однако с 1822 года такие дела начали передавать в суд исправительной полиции. Еще больше подозрений вызывали у властей газеты. После падения Наполеона цензура периодических изданий была отменена далеко не сразу; это произошло только в 1819 году, согласно законам Céрра — тогдашнего министра юстиции, а уже в 1820 году (сразу после убийства герцога Беррийского) была введена вновь. В 1822 году цензура периодической печати была отменена с правом восстановления в период между парламентскими сессиями (каковым правом власти воспользовались в 1824 и 1827 годах) и, наконец, полностью отменена в 1828 году — до июля 1830 года, когда попытка властей вернуть цензуру газет в июле 1830 года явилась одним из важнейших поводов для революции. После революции цензуру отменили, но снова ввели (для рисунков и гравюр, то есть для политической карикатуры) в сентябре 1835 года.

В те периоды, когда власти официально отменяли цензуру, полной свободы все равно не наступало: специальные «контролеры» просматривали все новые книги и, выискав в них крамолу, инициировали судебное преследование авторов и издателей. Так складывалось парадоксальное положение: при наличии предварительной цензуры типографы и издатели чувствовали себя гораздо более защищенными, ибо не несли ответственности за выпущенную печатную продукцию; между тем при отсутствии такой цензуры их могли осудить как сообщников неблагонадежных авторов. С другой стороны, процессы против оппозиционных литераторов и издателей играли и некоторую позитивную роль: адвокаты использовали судебную трибуну для многочасовой проповеди тех самых взглядов, против которых возражало обвинение.

Парижане эпохи Реставрации читали много книг и брошюр, но наибольшей популярностью у них пользовались газеты. Самые разные мемуаристы в один голос твердят: парижанин, не читающий газет, — это нечто немыслимое. Едва ли не лучше всех сформулировал общее мнение русский дипломат Г.-Т. Фабер в записке «Взгляд на состояние общественного мнения во Франции» (1829): «Французам необходимо каждое утро узнавать все подробности общественных дел; чтение газет сделалось занятием столь же необходимым для их ума, сколь и потребление пищи — для их тела. <…> Нынче газеты для французов суть одна из первейших потребностей жизни; француз, не читающий газет, не знал бы, жив он или умер. Чтение ежедневных листков для нравственности французов — то же, что дыхание для их физического существа, эти листки — их легкие для жизни в атмосфере политической, которая их окружает».

Понятно, что после Революции 1830 года интерес к газетам у французов вырос еще больше; 11 октября 1830 года газета «Журналь де Деба» писала: «Сегодня никто больше не занимается прошедшими столетиями, но зато все занимаются вчерашними переворотами; никто больше не читает исторических трудов, ибо историки чересчур медлительны, — но зато все глотают сегодняшние газеты».

При Империи читатели получали дистиллированную и отредактированную версию событий, поскольку Наполеон строго контролировал содержание прессы. К концу его правления количество парижских политических ежедневных газет сократилось до четырех. Поэтому, даже несмотря на цензурные ограничения, о которых говорилось выше, по сравнению с временами Империи в эпоху Реставрации парижская периодическая печать переживала эпоху расцвета.

В то время в Париже выходило множество самых разнообразных газет (в 1828 году — 136 газет общим тиражом около 60 000 экземпляров). В их числе было 13 политических газет, а также газеты специализированные, посвященные религии, промышленности и торговым объявлениям, различным наукам, образованию, библиографии, литературе и театру, модам и т.п.

Главной новацией эпохи Реставрации в области прессы было появление оппозиционной периодики — как ультрароялистской (критиковавшей правительство «справа»), таки либеральной. Поскольку контроль цензуры в 1815–1819 годах распространялся на все периодические издания, представители оппозиции прибегли к изданиям «полупериодическим», которые имели «плавающий» график и выходили примерно раз в неделю, но в разные дни. Именно в таком режиме выходили роялистский «Консерватор», либеральные «Французский Меркурий» и «Минерва»; впрочем, оба последних издания вскоре были закрыты правительством, а редакция «Консерватора» сама прекратила выпуск своей газеты после 1820 года, когда предварительной цензуре стали подвергаться все газеты, включая и «полупериодические».

Во второй половине 1810-х годов появились и такие оппозиционные издания, которым было суждено долгое будущее. К ним относятся, например, основанный в 1819 году либеральный «Французский курьер» и выходившая с 1815 года газета под названием «Независимая» (в 1819 году она была переименована в «Конститюсьонель» и под этим названием вошла в историю). Оба издания внесли существенный вклад в подготовку общественного мнения к грядущим революциям, но жизнь их редакторов даже в «бесцензурные» периоды была очень нелегкой. За печатание неугодных статей им приходилось расплачиваться крупными денежными штрафами, а порой и тюремным заключением. Зато популярность оппозиционных изданий была огромной. Так, «Минерва», начав с 3-4 тысяч экземпляров, за один год своего существования увеличила тираж до 10 тысяч.

Чтение газет увеличивало политизированность парижского общества в эпоху Реставрации, а политизированность, в свою очередь, еще сильнее возбуждала тягу к газетам. Не случайно французская карикатура 1817 года «Политикомания» изображает молодую даму в изящном пеньюаре, возлежащую в постели с газетой «Журналь де Деба» в руках; кровать и ковер перед ее кроватью усыпаны множеством газет — от официального «Монитёра» до провинциальных листков.

Стендаль в июне 1826 года информировал лондонских читателей об атмосфере Парижа: «Нынче читают все. Даже королевские гвардейцы из Тюильри посылают барабанщиков за свежим экземпляром “Журналь де Деба” — той газеты, которая печатает самые безжалостные сатиры на кабинет министров».

К этому времени газета «Журналь де Деба», которая до 1824 года поддерживала правительство, перешла в оппозицию — вслед за самым знаменитым своим автором, Шатобрианом, который в июне 1824 года был уволен с поста министра иностранных дел, причем в крайне неучтивой форме.

Тот же Стендаль объяснял, насколько парижане зависят от периодической печати: «Вот факт, который никто не станет отрицать: француз всегда придерживается того же мнения, что и газета, которую он читает последние полгода».

Стендаль, впрочем, уточнял, что существует разница между зимним и летним чтением парижан: «Человек, регулярно бывающий в элегантных парижских салонах, как правило, знает все факты, публикуемые в газетах, за сутки до того, как сообщения об этих фактах предаются тиснению. Газеты он пробегает лишь для того, чтобы узнать, как журналисты толкуют эти уже известные ему события. Светский человек, живущий в Париже зимой, произносит свое суждение о газетах, сам же остается совершенно нечувствителен к аргументам газетчиков. Стоит, однако, этому же светскому человеку оказаться в деревне, в двадцати лье от Парижа, как вкус его переменяется полностью. Не проходит и суток, как та газета, на которую он прежде смотрел с презрением, становится единственным органом, из которого может он почерпнуть все известия, его интересующие. В двадцати лье от столицы новости узнавать неоткуда, поэтому, попав в деревню, парижанин обнаруживает, что его газета есть единственный достойный источник разговоров и единственный собеседник, изъясняющийся внятным языком».