Иудаика два: ренессанс в лицах.

Колонка редактора

Борух Ионьевич Горин – главный редактор издательства «Книжники» и журнала «Лехаим», глава Департамента общественных связей Федерации еврейских общин России, председатель правления Еврейского музея. 

Бандитский Петербург

Тогда я как раз заканчивал школу и собирался куда-то поступать.

Я хотел на журналистику, потому что я с 8 класса уже занимался журналистикой. По всему Союзу была такая прекрасная система – Школа молодого журналиста. Эти школы были при всех главных газетах – городских и республиканских. Они готовили для себя кадры, и они давали публиковаться. К 10 классу у меня было триста публикаций в газете «Комсомольская искра» – серьезной газете с полумиллионным тиражом. Она была как «Комсомольская правда», и это были хорошие публикации. С публикациями из Школы молодого журналиста во многие места принимали вне конкурса. И вот я в 10 классе пришел к своему главреду и говорю: «Напишите мне характеристику, я хочу послать документы на журфак МГУ». Он на меня посмотрел сочувственно до невозможности. Я помню этот взгляд. Говорит: «Не надо туда поступать. Тебя туда не примут, даже если ты все сдашь. Ты не понимаешь, почему? Тебя там обучат. Для чего? Чтобы ты потом был главным редактором газеты в Америке?» В Киевский тем более не стоило поступать – там было еще больше антисемитов. Мы дома стали думать про Тарту, где наш родственник Недзвецкий был у Лотмана на кафедре. Но в 1989 году Тарту «закрылось» – там ввели эстонский язык. В результате я решил поступать на журфак ЛГУ. Приехал в Ленинград, жил там два месяца – поступал.

Это был для меня настоящий шок. Тогда был самый разгар антисемитизма нового – с  «Памятью» и прочими. У Исаакиевского собора всегда стояли какие-то погромщики и вещали что-то про жидов. Я даже не предполагал, что похож на еврея, а тут постоянно то в метро, то на улице слышал что-то типа: «Израиль», «Абрам и Сара». Несколько раз подрался, причем сам был инициатором этих драк, когда кто-то что-то такое говорил. И тогда я понял, что обычно эти люди очень боятся, когда не они нападают, а на них нападают, теряются совершенно. Я шел на свой журфак и видел на стенах виселицу, на которой висит шестиконечная звезда со свастикой. Оказалось, что до того я совершенно не понимал, в какой стране живу. В Одессе у нас была антисоветская атмосфера в том смысле, что мы – тут, а они – там. А тут ты понимаешь: ты здесь, и они – рядом, они в тебе.

Я написал сочинение, получив пятерку по содержанию и четверку за грамотность. Дело было в запятой, совершенно не нужной. Моя учительница литературы сказала, что я могу подавать на апелляцию, а мне было понятно, что если я не получаю все пятерки, мне не поступить. Но я уехал, не сдавая следующих экзаменов. Вернулся в Одессу. Вернулся с тем, чтобы валить.

В Ленинграде мне стало ясно, что я здесь жить не буду. Я приехал абсолютно перекошенным от этой агрессии, ненависти – причем не только антисемитской. Там в целом была другая совершенно ментальность – ленинградская такая, лиговская, бандитская. Они все время дрались, кого-то убивали на улицах, начали тогда бить всяких инородцев, черных. Я был в полном ужасе от этого всего, причем я видел, что ленинградцы к этому нормально относятся. В Одессе такого никогда не было. Были драки у всякой шпаны, но и они были не такие агрессивные: у них не было задачи убить.

Целиком читать интервью здесь.