Станислав Лем

Колонка редактора

Геннадий Прашкевич – житель Новосибирска, известный писатель-фантаст и деятель русского фантастического фэндома. В последние годы он занялся биографиями классиков и издал в серии ЖЗЛ книжки о Жюле Верне, Рэе Брэдбери, братьях Стругацких – один или в соавторстве. В них чувствуется некоторая скороспелость. С одной стороны, Прашкевич всегда писал много и легко, и из своей литературной практики вынес убеждение, что горшки обжигают не боги и даже не инопланетяне. С другой стороны, гонорары у писателей нынче скудные, и чтобы прожить пером, нельзя тратить на книжку больше чем три-четыре месяца.

В биографии Станислава Лема налицо вся сумма этих бройлерных технологий. Если речь о детстве героя – пересказывается автобиография писателя «Волшебный замок». Дальше идет краткий обзор романов и сборников, с беглым перечислением того, что случилось тем временем в мире и куда писатель успел съездить (охотнее всего – в Советский Союз, где у него было много поклонников, и в Западный Берлин, где он встречался с западными издателями). Заключительная часть строится на интервью, которых Лем в старости раздал многие сотни. Собственные мысли и суждения при этом продуцировать необязательно.

К счастью, соавтор Прашкевичу на этот раз попался педантичный. Владимир Борисов, литератор из Абакана, известен как критик, переводчик и библиограф, специалист по творчеству Стругацких. Лемом он также занимался: свидетельством тому взятое у писателя прижизненное интервью, словарь лемовских неологизмов и списки первых изданий его книг и литературы о нем, русской, польской и немецкой. Все это придает книжке несомненную ценность, хотя не добавляет глубины. Что досадно, потому что Лем приобрел мировую славу и как оригинальный философ.          

В СССР Лем пользовался особой популярностью, с ним охотно знались светила советской науки, первые космонавты, весь цвет столичной интеллигенции. Ничего подобного не наблюдалось ни в Польше, ни на Западе, хотя книжки Лема переводили на многие языки. В США он ехать отказывался, американской фантастики не любил, его даже исключили из какой-то ассоциации за уничижительные отзывы о заокеанских коллегах. Насчет советского строя Лем иллюзий не питал, но в СССР его привлекала атмосфера научного энтузиазма и устремленность советской культуры в будущее.

Чувствовал он и ироническое почтение перед размахом советской империи. «Физики пригласили меня на ужин на Арбат… Мы сидели в зале, огромном, как ангар для дирижаблей, я заказал и ел якобы куропатку, которая была больше курицы. В СССР всё, включая гномов, было громадным».

Многие футурологические прогнозы Лема нынче кажутся наивными. Даже самые глубокие его прозрения сегодня превратились в общие места. Само слово «кибернетика», на которой все держалось, ныне забыто, а рассуждения о развитии информационных технологий из уст человека, который так и сумел освоить на старости лет персональный компьютер, звучат слегка самонадеянно.

Но книжки Лема не утратили обаяния – ни космические оперы вроде «Магелланова облака», ни психологические триллеры вроде «Солярис» (у Лема это слово женского рода), ни эвристические детективы вроде «Насморка». Гротески и сарказмы Лема – на любителя, но любителей таких в мире немало. И мудрец он был настоящий, потому что гнул свое, не заботясь о политической конъюнктуре и политической корректности.