Директор Института лингвистики РГГУ, доктор филологических наук Максим Кронгауз широкому читателю известен благодаря научно-популярным трудам. Его бестселлер «Русский язык на грани нервного срыва», номинированный в 2009 году на премию «Просветитель», переиздан в третий раз с существенными дополнениями. Изменилось и название — теперь книга озаглавлена «Русский язык на грани нервного срыва 3D». «Пятница» поговорила с лингвистом о процессах, которые происходят в языке сегодня.

Максим Кронгауз. Русский язык на грани нервного срыва 3D. — М.: Corpus, 2012

— Что меняется от издания к изданию в книге и языке?

— Ну, второе издание было просто исправленной версией первого. А вот нынешнее — это фактически новая книга. И я немного изменил название: «3D» — это один из новых штампов, который появился совсем недавно. Я даже как-то столкнулся с «клиникой 3D» — о чем идет в этом случае речь, совершенно непонятно. Еще к изданию добавлен DVD с лекциями (Максим Кронгауз регулярно читает лекции о языке в различных московских лекториях. — «Пятница»). Вообще книгу про язык можно писать бесконечно, ведь язык постоянно обновляется. Но самое любопытное, что за последние несколько лет в языке появилось не так уж много нового. И это самая важная новость.

— Скорость появления новых слов упала?

— В языке произошла некоторая стабилизация. Заметьте, сейчас, когда ищут «слово года», то в основном выдвигаются не собственно слова, а фразы и выражения. Кроме того, в новой книге я расширил поле исследования и написал главу о языке женского детектива, о лингвистической экспертизе и о словах, связанных с сексуальными действиями. Глава об этом так и называется «Любить по-русски».

— И что это за слова?

— Проблема в том, что в русском языке женщина воспринимается почти исключительно как объект насилия. Слова, предназначенные для обозначения акта любви, легко приобретают всякие неприятные вторичные значения. И относятся к бранной лексике

— А чем интересны лингвисту женские детективы?

— Больше всего меня поразила совершенная недетективность этих книг и обилие клише и шаблонов. Хорошая детективная интрига не клишируется. Кстати, шаблонность — вообще черта нашей эпохи. Там, где нам нечего сказать, мы используем шаблон и тем самым имитируем общение. Шаблон вообще полезная вещь, но, если им злоупотреблять, получается суррогат языка. Вообще же, если возвращаться к языку, то, конечно, самые интересные вещи произошли в интернете, и об этом стоит написать отдельную книгу. Чем я сейчас и занимаюсь.

— «Жулики и воры» — это словосочетание, появившееся благодаря интернету?

— Мне кажется, что появилось все-таки вне интернета, а вот распространилось благодаря сети. На мой взгляд, специфика интернет-коммуникации заключается как раз в механизмах распространения, а не в новых словах. Если бы не интернет, то новые слова и выражения распространялись бы не просто дольше, а намного дольше или вовсе бы не распространялись. На наших глазах интернет, и прежде всего его русский сегмент, прошел очень большой путь. Сперва это было сообщество интеллектуалов-любителей, занятых своими проблемами, теперь интернет приобрел огромное влияние. Вот выразительный пример. Меня постоянно спрашивают на всех встречах про русский мат — стоит ли с ним бороться? Ну, может, и стоит, но кто это будет делать? Милиция? Но она же матерится не реже, чем с простые граждане. Но вот в интернете появляется ролик с милицейской летучкой, где все матерятся. И через какое-то время начальника отделения увольняют. Без интернета такое было бы невозможно.

— Слова могут выйти из моды, а механизмы остаются?

— Да. Хотя механизмы иногда тоже исчезают — например, путаница кириллической и латинской раскладок. Так появились «лытдыбр» (неправильно набранное слово «дневник») и «ЗЫ» (PS). Это могло возникнуть только в начале компьютерной эпохи. А теперь практически сошло на нет, потому что появились программы, которые автоматически меняют раскладку.

— Интернет помогает работе лингвиста?

— Самым мощным инструментом продолжает оставаться интуиция. Она нас наводит на какую-то идею, а дальше мы ее проверяем. Теперь появились новые инструменты, скажем, функции Google или Yandex, которые позволяют отслеживать изменения количества употребления тех или иных слов. Стало легче проверять наши догадки. Скажем, у меня есть одна из любимых гипотез — о том, что слова уходят прямо на наших глазах.

— Например, какие?

— Вот слова «зарплата» и «получка». «Получка» появилась раньше, «зарплата» — это сокращение советского времени. Тем не менее «зарплата» благополучно пережила падение советской власти, а «получка» практически сошла на нет. Почему? Потому что «зарплата» и «получка» отличаются по смыслу. Получка — это порция. Можно спросить: «Какая у вас зарплата?», а про получку так нельзя сказать. Зато можно спросить: «Когда получка?» Зарплата, понятное дело, важна, а вот когда ее выдают — не так важно, ведь ее сейчас переводят на карточку. Так язык стирает слова, когда явление, с ними связанное, оказывается несущественным.