Осязание призрака
Книга выдающегося российского киноведа Евгения Яковлевича Марголита «Живые и мертвое», вышедшая в издательстве "Сеанс" - событие не только для знатоков и любителей кино. Статьи, которые писались с конца 80-х годов, и ряд текстов, написанных специально для этого сборника, в конце концов сложились в оригинальную и очень живую историю советского экрана - но также и историю советского коллективного бессознательного. Этот сборник охватывает временной промежуток от первых советских киноопытов 20-х до лент конца 60-х годов. Книгу отличает оригинальная драматургия - от панорамных планов (очерки о фильмах агитпропа, о кинолениниане 60-х) автор переходит к крупным планам (в т.ч. портреты фильмов - «Томми» Якова Протазанова, «Дорогой ценой» Марка Донского, «Комиссар» Аскольдова) и тем самым приковывает внимание к новым точкам в истории советского кино.
Одной из главных тем книги является, конечно, революционная тематика в отечественном киноискусстве. Взять, к примеру, фильм Давида Марьяна «Мечтатели» - в предисловии автор указывает на эту малоизвестную картину, в которой, тем не менее, озвучен ключевой для книги вопрос. «Человек для революции - или революция для человека?» - спрашивает один из персонажей этого фильма. Картина "Мечтатели" Марьяна, поставленная по его же сценарию, рассказывает о выполнении плана ГОЭЛРО - ленинский план электрификации страны противопоставляется здесь фантастическим романам Герберта Уэллса. Интеллигент-инженер, поначалу посмеивавшийся над ГОЭЛРО, в финале переходит в стан энтузиастов-пролетариев, все они вместе пишут письмо Герберту Уэллсу, и содержание этого письма поразительно: «У тебя это романы, а у нас – реальность, быль. Видал?».
«Мечтатели» вышли на экран в 1934 году, когда в СССР уже почти совершился поворот в сторону тотального партийного контроля над кино, сам Марьян вскоре принял активное участие в разгроме эйзенштейновского «Бежина Луга», а в отечественном кино на экране стали царить памятники.
Еще одна глава из революционной саги – очерк о кинолениниане 60-х. Эти картины о вожде, снятые по заказу давно развалившейся пропагандистской машины, сегодня оказываются на удивление самоценными и живыми произведениями. Так, например, в фильме Ильи Ольшвангера «На одной планете» Ленин в исполнении Иннокентия Смоктуновского – тонкий политик, ценящий человеческую жизнь и предпочитающий любой ценой заключить мир с Германией. Производит впечатление и факт, что еще один фильм из ленинского цикла – эксцентричный «Ленин в Польше» Сергея Юткевича – получает приз за лучшую режиссуру в Канне-1966, за два года до парижского «красного мая». Эти нестандартные картины ясно показывают, как менялся в оттепельный период облик вождя, как искусство революционизировало уже сложившиеся, заскорузлые представления о революции - и прямо приводит нас к тому, что является самым ценным для автора этого сборника.
Марголита как историка интересует в первую очередь и превыше всего история искусства, как история с поэтическим элементом, как история возможностей. И это, разумеется, не история партийного руководства кинематографом, не строгий исторический нарратив с перечислением архивных документов - а философская история образности, которая возникла в результате колоссального и трагического эксперимента.
Две высоких точки советского кино, 20-е и 60-е, взяты в этой книге, соответственно, как исток и кульминация сюжета. И в том, и в другом случае это были десятилетия великого преодоления, отказа от старого - и именно поэтому искусство этих лет отличается такой мощью и фактурой. В те времена сама действительность была настолько осязаема, что казалось - искусство может и должно ее изменить. «Люди совершают революцию, как могут. Каждый делает ее по-своему», - говорит умудренный жизнью герой одного постсоветского фильма. По прочтении "Живых и мертвого" не остается сомнений, что лучшую революцию в СССР сделали именно художники.
