Козлы и гады. Горный мифологический зверинец

 

Черный квадрат. Очерки мифологии земных недр, ископаемых сокровищ и подземной энергии.

Предисловие автора:

Первый набросок этой книжки назывался «Черный квадрат: Баснословные сказания об угле и горняках». Сегодня понятие «черный квадрат» первым делом приводит на ум авангардную икону Казимира Малевича. Однако этот символ уже лет двести с лишним служит для обозначения месторождений каменного угля на географических картах. Эту нехитрую двусмысленность я поначалу и имел в виду.

Книжка была издана в 2005 году в городе Кемерово, но никак не хотела оставлять своего автора. Однажды запущенная изыскательская машина продолжала потихоньку работать. Открывались новые материалы, обнаруживались ошибки и упущения, возникали новые повороты темы. Вскоре первоначальный вариант книжки показался мне самому наивным и поверхностным.

В процессе переработки выяснилось, что популярный трактат об угле и угольщиках потихоньку превращается в исследование теллурической мифологии и натурфилософии всех времен и народов. Что ж, хочется надеяться, что в стране, которая недавно примеряла титул энергетической сверхдержавы, имея в виду прежде всего свои ископаемые богатства, и такое исследование кому-нибудь пригодится.

Я счел возможным сохранить название «Черный квадрат», хотя очертания этой фигуры сделались более расплывчатыми. Во-первых, квадрат во многих традициях служит символом стихии Земли. В Китае издавна считали Небо круглым, а Землю квадратной. Мундус, четырехугольный ритуальный колодец в земле, служил этрускам и римлянам для связи с подземным миром.

Во-вторых, каменный уголь во многих отношениях может считаться центром и средоточием теллурического мира. В натурфилософском плане уголь помещается в скрещении двух стихий – Земли и Огня. Однако он имеет отношение также к стихиям Воды и Воздуха, поскольку жидкая нефть и горючий газ могут рассматриваться как его агрегатные состояния.

Если же вспомнить о трансмутациях углерода, от мягкого графита до твердого алмаза, то окажется, что нашей темою является все минеральное царство. Кроме того, представление об органической природе угля заставляет нас обратиться также к растительному и животному царствам. Углерод играет такую же роль в органической химии, как сера и ртуть в средневековой алхимии. В общем, если выбирать печку, от которой танцевать, то печка эта должна топиться именно каменным углем.

 

Работа над этим исследованием заняла в десять лет: 2004–2014, правда, с перерывами. На общей композиции книги сказалась история ее написания. Деление на четыре тома имеет скорее внешний характер: у квадрата четыре угла и четыре стороны. Кроме того, мне казалось, что такое деление может оказаться удобным для потенциальных издателей.

Первый том представляет собою серию очерков, знакомящих с основными понятиями и мифическими комплексами. Подземные царства и их отражения в структуре Царствия небесного. Гора и населяющие ее великаны и карлики. Стихийные духи и специализированные духи горняков. Олицетворения и обличья Матери-земли. Мифология пещеры и ее рукотворной наследницы шахты. Титанические божества и рожденные землею герои. Связанный с ними космический ужас и священный трепет.

Здесь же рассматриваются понятия горной этнографии, горняцкого фольклора и арго горняков. Животное и растительное царства в их соприкосновении с горным делом и металлургией. Царство техники как второй природы, подражающей первой.

Чтобы изложение не казалось слишком монотонным, оно перемежается очерками об отдельных мифологемах и мифических комплексах. На первый взгляд, они носят частный характер и имеют к нашей теме косвенное отношение, но на поверку оказываются очень важными. Например, мифологема Короля-под-Горой позволяет выявить связь с нашей темою многих баснословных героев наподобие царя Соломона и короля Артура, китайского императора Цинь Шихуана и монгольского завоевателя Чингисхана. А исследование образа Кощея Бессмертного как владыки преисподней позволяет рассмотреть его черты в героях популярнейших русских романов ХХ века и ключевых героях отечественной истории.

Во втором томе даются краткие очерки истории горного дела и металлургии в античном Средиземноморье, Западной Европе и Исламском мире, в Иране и Индии, в Африке и обеих Америках, в Китае и сопредельных с ним странах, в России вообще и на Урале, в Сибири, на Алтае и в Кузбассе в особенности. Понятно, история горного дела и металлургии рассматривается прежде всего в баснословных аспектах.

Дополняют второй том очерки исторического характера, посвященные восстаниям и мятежам, в которых горняки принимали самое непосредственное участие. Горным городам и отдельным рудникам, оставившим след в истории и мифологии. Утопиям теллурического характера, вплоть до созданий новейшей литературной фантастики. Завершается том очерком мифологии метрополитена в сравнении с хронотопом волшебной сказки.         

Третий том посвящен осмыслению подземного мира в магических доктринах, философских, политических и социологических учениях. Отдельно даются краткие очерки натурфилософии античных народов Средиземноморья и Ближнего Востока, Индии и Китая. Здесь же разбираются представления о пространстве и времени и связанные с ними учения о структурах воображения и парадигмах научного знания.

Далее рассматриваются история магии и оккультизма, учения неоплатоников, гностиков и каббалистов, герметическая философия Запада и Арабского мира, Индии и Китая. Отдельные очерки посвящены истории представлений об энергии и учениям о влиянии ее на судьбы народов и государств. А также философическим осмыслениям минерального царства вообще и натурфилософии металлов и самоцветов в частности.

Четвертый том начинается очерками о стихиях Огня, Воды и Воздуха в их отношении к стихии Земли. Разбираются культы огнепоклонников и народные праздники календарного цикла, связанные с почитанием стихий, огненные крещения и огненные казни.

А также представления о первобытном Океане, заморских и подводных царствах и реках подземного мира. Понятия огненной воды, живой и мертвой воды, сильной и слабой воды и связанный с ними комплекс мифологических и натурфилософских представлений.

Далее рассматриваются представления о рудничном газе и его олицетворениях. Богатый мифический комплекс болота и представления о торфе и нефти. Отдельные очерки посвящены мифологии и магии соли и льда. Заключают четвертый том обзорные главы об изображении горняков и подземных царств в мировой изящной словесности вообще и в русской поэзии в частности. А также очерк о связи горного дела, металлургии и музыки.  

 

Многие части этого исследования по самому его характеру носят компилятивный характер. Меня укрепляло напутствие Умберто Эко: «Даже если вами создается компилятивная работа, цель коей – обобщить все сказанное прежде вас по данному вопросу, и вы не покушаетесь на новаторство, все же вы – самый главный знаток того, что было сделано другими знатоками»[1].

Впрочем, в каждой главе имеется некоторое количество собственных наблюдений, сопоставлений и  умозаключений.  К тому же очень интересно было следить, как добытые смыслы и сведения постоянно складываются в новые сочетания, как в детском калейдоскопе. Вся эта игра в бисер доставляла мне немалое удовольствие, и я надеюсь, что благосклонный читатель в какой-то степени разделит его со мною.

Западная манера уснащать предисловие нагромождением благодарностей, пересаженная на отечественную почву, сильно напоминает слог юбилейных адресов или тостов на банкете. Набольшую благодарность следовало бы принести исследователям разных времен и народов, на труды которых я опирался. Всех их перечислить в предисловии невозможно, приходится довольствоваться сносками в тексте самой книги. Тут уместно вспомнить высказывание, восходящее к Бернарду Шартрскому, и с тех пор неоднократно повторенное: мы всего лишь карлики на плечах гигантов, и только поэтому можем заглянуть дальше, чем наши предшественники.

Я благодарен друзьям, которые проявляли к моему труду сочувственный интерес; некоторые из них упомянуты в разных главах по разным поводам. А также редакторам, которые захотели увидеть отрывки из этой книжки на страницах своих изданий.

Отдельно хочу назвать только мою жену Ольгу: без ее поддержки этот труд не был бы написан, ей он и посвящается.

_____________________________________________

 

Козлы и гады

Горный мифологический зверинец

 

Небесные олени. – Грифы и аримаспы. – Муравьи-золотодобытчики. – Химера. – Лев и Солнце. – Индрик и Мамонт. – Феникс и Жар-птица. – Дракон, василиск и саламандра. – Змеи и гады. – Русский серпентарий. – Серебряное копытце и Золотые рога. – Конь с копытом. – Гора и мышь.

                                                                                   

Кому не известно, что многие не могут видеть кошек, крыс,

не могут слышать, как раздавливается уголь?

Блез Паскаль                                                                            

 

                                                                                                              Элефанты и лионы

И лесные сраки,

И орлы, покинув моны,

Движутся во мраке.

Василий Тредиаковский                                                                                   

 

Покупая птицу, смотри, нет ли у нее зубов.

Если есть зубы, то это не птица.

Даниил Хармс

 

Горнякам всего мира сопутствовали в их подземных трудах как привычные земные животные, так и разного рода фантастические монстры. Изредка они помогали горнякам, но чаще мешали.

 

Введение в паразоогеологию. В одной из многочисленных антологий, составленных Хорхе Луисом Борхесом и Адольфо Биой Касаресом, имеется такой отрывок:

 

В “Цу Пу И” сообщается, что в глубоких шахтах живут небесные олени. Эти причудливые создания стремятся выйти на поверхность и для этого ищут помощи горняков. Обещают провести их к драгоценным жилам; когда хитрость не удается, олени изводят горняков, и те загоняют их в штольни, замуровывают и замазывают глиной. Порой оленей больше, и тогда они терзают горняков до смерти. Олени, которым удается выбраться на дневной свет, растекаются мутными лужицами, распространяющими зловоние[1].

 

Антологисты ссылаются на книжку Дж. Уиллоуби-Мида «Китайские духи и призраки»; тот отсылает еще дальше, к неизвестному китайскому трактату; эстафета не очень достоверная[2]. Зато история эта проникнута специфически-китайской волшебной поэзией, а небесное происхождение оленей-вредителей еще раз связывает твердь и недра нерасторжимым единством.

У Плиния шахтеры и враждующие с ними горные чудища меняются местами:

 

Затем идут Рипейские горы и области, из-за постоянных снегопадов и сходства с перьями получившие название “пероносные”... Недалеко от места возникновения Аквилона и его пещеры, называемой Гекмитрон[3], обитают уже упомянутые аримаспы, отличающиеся одним глазом посредине лба. Они будто бы постоянно воюют с грифами, которых предание представляет в виде крылатых зверей, выкапывающих в подземных шахтах золото, причем звери с удивительной алчностью берегут золото, а аримаспы похищают[4].

 

Здесь мы имеем примерно с таким же глухим телефоном. Плиний ссылается на Геродота, тот – на Аристея из Проконнеса, автора поэмы «Аримаспея», которая до нас не дошла[5]. Одни верили, что этот Аристей странствовал в гиперборейских землях целых семь лет; другие утверждали, что сам он в стране аримаспов не бывал, и лишь душа его в обличье ворона туда летала.

Две эти точки зрения примиряет мнение Максима Тирского: он утверждал, что Аристей в присутствии свидетелей впадал в священный транс (напоминающий по описанию шаманское камлание). Что ж, сибирским шаманам случалось посещать и более отдаленные миры, и зачастую именно в вороновом обличье. Кроме того, где-то же должен был Аристей своим шаманским умениям научиться[6].

О чудесных муравьях-золотодобытчиках, что обитают где-то на полдороге от Вавилона к Красному морю, упоминают многие античные авторы, начиная с кормчего Скилака из Карианды, который плавал в тех краях в VI веке до н. э. Мы приведем их описание по средневековому трактату «Чудеса Востока»:

 

Там водятся добывающие золото муравьи величиной с собаку, у которых лапы, наподобие лангустов, красного и черного цвета. И то, что ночью добывают из-под земли, вытаскивают наружу до пятого часа пополудни. Люди же оное похищают, и похищают так: берут верблюдов-самцов и самок, у которых есть детеныши, которых оставляют привязанными за рекой Гаргул, и нагружают верблюдиц золотом. Из любви они торопятся к своим жеребятам, а самцы остаются на съедение муравьям. Пока они этим заняты, самки вместе с людьми переправляются через реку[7].

 

Люди же тамошние ростом в шесть локтей, бороды у них по колено, волосы по щиколотки, они питаются сырой рыбой и называются «сомнительные люди».

Итак, мы видим, что в роли существ, непосредственно связанных с горным делом, выступают, во-первых, птицы небесные, во-вторых, земляные насекомые, и, в-третьих, подземные олени, именуемые небесными. Рассмотрим эти метазоологические классы и семейства подробнее.

 

Грифы и грифоны. Рипей традиционно отождествляют с Уралом. Однако Александр Гумбольдт в 1829 году высказал гипотезу, что местом обитания одноглазых аримаспов, поставлявших золото грекам через исседонов, могли быть склоны Рудного Алтая. Сходных воззрений держался советский археолог Сергей Руденко, полагавший, что местом обитания аримаспов было левобережье Иртыша, а непосредственно на Алтае проживали «стерегущие золото грифы».

Нынче большинство исследователей соотносит геродотовых грифов с культурой пазырыкских курганов в верхнем течении Катуни. Главная причина такого отождествления – образ грифона на украшениях, найденных при раскопках курганов.

Это существо с телом льва, змееподобной шеей, орлиной головой с перепончатым гребнем и крыльями. При этом на грифонах летали скифский бог солнца Гойтосир, иранский Митра и греческий Аполлон, так что это существо скорее небесное, чем подземное.

Впрочем, античные авторы помещали грифонов также в Индию или в Бактрию, причем в Бактрии они тоже добывали золото и делали из него гнезда, а людям оставалось только подбирать драгоценные обломки этих гнезд. С грифоном иногда сближают китайских ханшоу (хищника тигровой раскраски с клювом и крыльями) и тяньма (переводится как «небесная лошадь», но изображается в виде собаки с перепончатыми крыльями).

Ктесий в трактате «Индика» дает описание грифов: «Четырехфутовые птицы размером с волков, с лапами и когтями, подобными львиным; все тело их и крылья покрыты черными перьями, лишь грудь красная»[8].  Марко Поло отождествлял с грифом птицу Рух, рассказы о которой слышал на Мадагаскаре:

 

У нас рассказывают, что гриф наполовину птица, а наполовину лев; и это неправда. Те, кто его видел, рассказывают, что он совсем как орел, но только, говорят, чрезвычайно большой... Гриф очень силен и очень велик; схватит слона и высоко-высоко унесет его вверх, на воздух, а потом бросит его оземь, и слон разобьется; гриф тут клюет его, жрет и упитывается им... Рассказывают еще, что если он расправит крылья, так в них тридцать шагов, а перья в крыльях двенадцати шагов; по длине и толщина их[9].

 

Птица Рух упоминается также во втором путешествии Синдбада из «Книги тысячи и одной ночи» (ночи 543-544): герой остается один на чудесном острове и видит перед собою огромный белый купол окружностью в пятьдесят шагов; когда прилетает «птица Ар-рухх, которая кормит детей слонами», он убеждается, что это ее яйцо.

Знаменитая горгона Медуза также была пернатой, хотя и человекоподобной. У трех сестриц-горгон имелись крылья с золотыми перьями, тело их покрывала стальная чешуя, руки были медными со стальными когтями, вместо волос – ядовитые змеи. Один их взгляд обращал человека в камень. Обитали горгоны где-то на крайнем Западе.

Персей обезглавил Медузу, используя зеркальный щит, подаренный ему богиней Афиной. Сестры ее, Стено и Эвриала, остались в живых, но потомства вроде бы не принесли. Зато из капель крови Медузы, упавших на песок, родились ядовитые змеи, превратившие Ливию в пустыню. Голова же ее не утратила своего каменящего взора и после смерти, и Персей хорошо ею попользовался, обращая своих неприятелей в готовые статуи. 

Грекам известны были также стимфалийские птицы с медными клювами, когтями и перьями, причем перья свои они умели метать как стрелы. Аполлодор сообщает:

 

В области города Стимфала в Аркадии находилось болото, называемое Стимфалийским, окруженное густым лесом. В этот лес слеталось бесчисленное множество птиц, спасаясь от волков. Когда Геракл оказался в затруднении, не зная, как выгнать птиц из этого леса, Афина дала ему медные погремушки, полученные ею от Гефеста. Геракл, сев под горой, расположенной близ болота, стал ударять в эти погремушки и напугал птиц, которые не выносили шума и в страхе взлетали. Действуя таким образом, Геракл всех их перестрелял[10].

 

Другие авторы рассказывают, что стимфалийские птицы были размером с журавля, а наружностью напоминали ибисов. Клювом своим они легко пробивали металлический нагрудник греческих лат.

Настоящие журавли весьма почитались китайскими даосами: журавль у них был одним из десяти символов бессмертия. Считалось, что эта птица питается чистой субстанцией огня и металла, к ста шестидесяти годам становится ослепительно белой, в тысячелетнем возрасте – синей, а еще через тысячу лет – черной как антрацит.

Кузнец Ильмаринен, герой «Калевалы», мастерит огненную птицу с лапами из железа, когтями из каленой стали, крыльями, подобными бортам великой лодки и железным клювом о девяти саженях. На спину ей он поднимается сам и ловит с помощью этого истребителя чудесную щуку в водах подземной реки Туоны. Алтайским телеутам известна «с медными когтями птица Каракуш», она же «Ульгеня птица богатый беркут»: это пернатый дух, выступающий как помощник шамана.

Упомянем также птицу аликанто, которая живет в чилийских Андах и добывает себе корм в золотых и серебряных жилах. Ее можно узнать по свечению из-под крыльев, когда она их раскрывает. Летать она, впрочем, не может, потому что металлическая пища тянет ее к земле; голодная аликанто быстро бегает, сытая же едва ползет.

Всякий геолог или старатель мечтает встретить такую птицу, надеясь, что она приведет его к новому месторождению. Однако аликанто может и завести искателя в пропасть.

Об огненных птицах мы расскажем отдельно. Дело в том, что два отряда баснословных пернатых – огненные и хтонические – противостоят друг другу не только умозрительно. Исследователи реконструируют древнее предание. В начале мира была огромная водоплавающая птица, утка, гусь или лебедь (вода – хтоническая стихия, как и земля). Она породила другую птицу – огненную и хищную; потом огненная птица растерзала водную и из ее тела создала мир.

 

Зороастрийские книги этого мифа не сохранили, – пишет Дмитрий Дудко, – но они говорили о двух чудесных птицах. Хищная Саена связана с небесным, духовным миром, водоплавающая Каршипта – с земным, материальным. (Саена – тот же Сенмурв, крылатый пес, древнерусский Семаргл). Вот откуда столь популярные в скифо-сибирском зверином стиле сцены терзания. Грифоны, львы, барсы терзают коней, козлов, быков, оленей, орлы – козлов или лебедей… Те же самые пары борющихся животных хорошо известны в искусстве Месопотамии, ахеменидского и сасанидского Ирана и Древней Греции[11].

 

Муравьи-горнорабочие. Легенда о кровожадных муравьях-золотодобытчиках известна также в тибетской, китайской и монгольской версиях. Считается, что распространению ее способствовали аравийские золотоискатели, чтобы отвадить возможных конкурентов.

Гёте во второй части «Фауста» смешивает муравьев, грифов и аримаспов в одну кучу:

 

      Мефистофель

К чему вдаваться в дебри лексикона?

Грабеж – прямое существо грифона.

      Гриф (тем же тоном)

Конечно! Кто хватает, тот и хват.

Хватай именья, девушек, короны,

И золото хватай, и ты – богат.

Судьба к хватающему благосклонна.

      Муравьи (огромного роста)

Вы «золото» сказали? Целый клад

Скопили мы и заперли в ущелье.

Но аримаспы это подглядели,

Украли и над нами же трунят.

      Грифы

Мы им покажем, жуликам пропащим!

      Аримаспы

Но не сегодня. Нынче торжество.

А за ночь остальное мы растащим

И в этот раз добьемся своего[12].

 

В данном случае уместно отметить, что муравьи имеют дело с золотом, которое сродни огню[13]. Такими же особенностями отличаются и другие мифические насекомые. Первыми упомянем сверчков и цикад, которым приписывалась способность жить в огне наряду с саламандрами. Сверчок особенно тесно связан с очагом и подземельем, что видно хотя бы из сказки Алексея Николаевича Толстого про Буратино[14].

Божью коровку сербы и немцы называют «божьей овцой», а французы – «божьей курочкой». Другие традиции усматривают ее связь с солнцем: украинское «сонечко», верхнелужицкое «божье солнышко» и т. п. Первую группу названий связывают с мотивом похищения священных коров или светила, заточенного в пещере. Вторую – с сюжетом небесной свадьбы: божья коровка здесь олицетворяет жену громовержца, изменившую ему и давшую начало вредоносным насекомым; красный или желтый цвет ее надкрылий означает след небесного огня, покаравшего неверную[15]. 

В широком смысле насекомые, включая червей, пауков и ракообразных, считаются порождениями преисподней[16]. Стрекоза по-английски называется «драконья муха», черви – обитатели могил и младшие собратья змей, и т. п. Относительно лучшей репутацией пользуются пчелы и те же муравьи, которые часто служат аллегорией трудолюбия и коллективизма (как мирмидоняне у греков).

Впрочем, буддисты упоминают ад муравьев, наряду с осиным и вшивым адами. В Южной Америке полагают, что муравьи закрывают солнце во время затмения. В корнуэльской сказке говорится, что фейри с каждым превращением становятся меньше и меньше, пока не превращаются в муравьев. Другая версия из тех же мест гласит, что муравьи – это души древних язычников, которые оказались слишком хороши для ада и слишком дурны для рая; таких муравьев называют мурианами.

Украинцы полагают, что мухи, комары и мошки завелись из пепла. Южные славяне считали, что мухи и комары возникают из искр при ударе змеиного хвоста по горящим угольям, а блохи и вши – из пепла сожженной змеи[17]. По русскому поверью, пчелы первоначально отроились от лошади, заезженной водяным дедом и брошенной в болото; рыбаки закинули свои невода в это болото и вытащили первый пчелиный рой.

 

Легкокрылая пчела, наделенная от природы острым жалом, напоминает этими признаками летучую и разящую молнию: в областном говоре жало называется жигало (от слова жечь; жигалка – свеча)... Осевший на дом пчелиный рой, по мнению древних, предвещал пожар (баснословные предания ставят поэтому пчелу в тесную связь с дятлом, приносителем молний)… То же представление находим в северонемецкой саге... Чтобы плодились и умножались пчелы, на Руси держат на пасеках кусок меди, отбитый от церковного колокола[18].

 

У русских есть примета: увидеть в доме черного муравья – к смерти, рыжего муравья – к богатству.

Муравьи и впрямь отличаются геологическими и минералогическими талантами; сибирский геолог Федор Бакшт посвятил их дарованиям и наклонностям целую книжку[19]. Установлено присутствие в муравейниках магнитных минералов, в особенности окислов железа, таких как магнетит, лимонит, гетит. Кроме того, муравьи собирают и укладывают в свои постройки мельчайшие железные шарики – космическую пыль. В результате муравейники намагничены, хотя и в разной степени: в горах сильнее, чем на равнине.

Содержание магнитных минералов повышается в направлении с севера на юг, что, уповательно, как-то связано с ориентировкой муравьев в магнитном поле Земли. Муравьи умеют предупреждать землетрясения и наводнения, реагируя на колебания электромагнитных полей («подземные грозы») и колебания уровня грунтовых вод. В 1990 году мирмикологи из Рио-де-Жанейро сообщили, что им удалось обнаружить особые клетки на голове и брюшке муравьев, где спрятаны крошечные кристаллики магнетита.

Известно, что муравьи собирают и тяжелые минералы: сульфиды железа и меди, турмалин, гранат, эпидот, циркон и пр. В золоторудных районах в муравейниках встречаются примеси меди, свинца, мышьяка, молибдена, сурьмы и хpома. «Во всех “магнитных” и “тяжелых” пробах обнаруживались следы золота: до 0,04 грамма в одной тонне. Это составляет, правда, всего лишь четыре миллионных доли процента, но, тем не менее, золото муравьи добывают». Мак Кук из Филадельфии в 1881 году наблюдал, как «муравей-собиратель из Техаса и Колорадо собирает семена и устилает свой муравейник мозаикой из мелких камней, золотых зерен и т. д. Иногда постройки его бывают так богаты золотом, что индейцы считают выгодным пользоваться ими».

Добывают золото и термиты. В Зимбабве и Родезии, в Боливии и Индии близ месторождений золота, коренных или россыпных, термитные холмы отличаются слабой золотоносностью. Индийский исследователь Е.А.В. Пpасад отмечал, что еще в V веке такие холмы служили ориентирами для старателей. Так же, по некоторым сведениям, поступали рудознатцы Боливии, а в Южной Африке в пустыне Калахари одно из местоpождений золота именуется «Теpмитный прииск».

 

В 1984 году в республике Нигер было обнаружено месторождение золота. Канадский геолог Крис Глесон опробовал тамошние постройки термитов, достигающих почти двухметровой высоты. Как сообщил журнал «National Geographic», Глесон обнаружил, что часть термитников действительно являются «золотыми». О том же писали Ю.Ф. Дюков и Абдуллай Аг Хамада, проводившие тогда же поиски золота в Республике Мали, на границе с Гвинеей и Берегом Слоновой Кости...

На Уpале на одном из старинных пpиисков пpоизошла таинственная история с кражей золотого песка, которой стаpатели хранили в лесном тайнике под пнем давно сваленного дерева. Муpавьи пpосто pазгpызли холщовый мешочек и дpужно пеpенесли намытое двумя семьями стаpателей золото к себе в муpавейник! Пpопажу удалось обнаpужить лишь случайно. Старатели проследили за ходом муpавьев по доpожке, котоpая пpолегала как pаз чеpез этот пень. Так что муpавьи чуть не стали пpичиной смеpтельной вpажды между семьями, заподозрившими друг друга в обмане[20].

 

Повышенные концентрации золота и других металлов порой отмечаются и в пчелином меде. Но пчелы не собирают металлы целенаправленно; просто эти микроэлементы в горнорудных районах аккумулируются в цветочной пыльце.

Муравьи же определенно любят блестящие частицы – не только металлы, но и самоцветы, стекло, фарфор; они охотно собирают разноцветный бисер, пластик и т. п. В экспериментах муравьям были предложены различные измельченные минералы; наибольший интерес у них вызвал золотистый порошок латуни.

У животных довольно широко распространено камнеядение: лоси и маралы поглощают камни килограммами, в зобах  таежных птиц находили золотые самородки. Однако в своих жилищах целенаправленно накапливают золото только люди да муравьи с термитами. Учитывая, что муравьям известно и земледелие (выращивание культуры специальных грибов), и животноводство (выращивание древесных тлей и жуков-ломехуз), и возведение монументальных построек и целых городов[21], можно отметить, что от неолитической революции, подобной человеческой, их отделяет только отсутствие металлургии.

При этом муравьи лучше человека ориентируются в подземных лабиринтах: в экспериментах они запоминали путь к приманке, насчитывающий до восемнадцати поворотов. Муравьи более устойчивы к радиации: они первыми заселяли местности в американском штате Невада, зараженные в ходе ядерных испытаний. Бакшт замечает также, что форма тел муравьев напоминает горные машины: у них имеются мощные режущие устройства, гибкие сочленения и т. п.

Сближают муравьев с горняками и строительные навыки. Подземная часть муравейника, в несколько раз превышающая надземный купол, включает и горизонтальные галереи (орты и штреки), и вертикальные шахты; есть у них и вентиляционные каналы, и специальные отвалы. Под землю пустынные муравьи зарываются на глубину до 10 м, а термиты в поисках воды – до 35 м; это сопоставимо с человеческими достижениями, если учесть разницу в размерах тел людей и насекомых.

 

Собаки, волки, лисы. Охотовед Леонид Сабанеев указывает, что образ грифона мог произойти от породы тибетских охотничьих собак.

 

Родиною щетинистых брудастых собак надо считать среднеазиатские горные возвышенности Тибет и Гималаи. Это доказывается, во-первых, тем, что на Памирском плоскогорье до сих пор встречается подсоколья собака близкая к грифону, так называемая каратегинка. Во-вторых, по словам Кремьера, “путешественники (?) видели в Тибете грифонов в большом количестве, и они оказывали им большие услуги; тибетские рудокопы держат этих собак и называют их greiffs”; отсюда название грифон, хотя многие производят его от греческого названия мифического зверя[22]. Мартини еще в прошлом столетии называл французских гончих грифонов индийскими лесными гончими, а за ним Фицингер Canis familiaris sagax indicus... С плоских возвышенностей Центральной Азии щетинисто-шерстные собаки проникают еще в древности в Малую Азию, Грецию и Балканский полуостров, сначала в качестве гончих, затем, уже со времен крестовых походов, отчасти как гончие (при Людовике Святом), частию как подсокольи и птичьи собаки они распространяются в Западной Европе и, наконец, в Западной России[23].

 

Соколиная охота – древнее занятие. Самое раннее свидетельство о ней – каменный рельеф с изображением охотников и ловчей птицы в ассирийской крепости Дур Шаррукин (VIII век до н. э.). Поэтому использование щетинистых собак в соколиной охоте и впрямь могло способствовать слиянию образов собаки и птицы в единый образ грифона.

Сэнмурв, химерическое создание древних иранцев, имеет голову и лапы пса, птичьи крылья и рыбью чешую, что символизирует его господство на земле, в воде и в воздухе. Плодородие всей земли обеспечивается ниспадающими с дождем семенами, которые Сэнмурв стряхивает со священного дерева.

В хакасских сказках фигурирует чудесная собака Хубай-Хус, вылупившаяся из яйца турпана, от нее не может уйти ни одно живое существо. У алтайцев Умай – волшебная птица, которая гнездится в воздухе; как и Сэнмурв, это крылатое существо, обеспечивающее плодородие. У киргизов Умай – собака, от которой никто не может спастись, рождена она от хищной птицы-грифа.

Собака, настигающая любого зверя, известна и греческой традиции. Это Лайлапс, медный пес, изготовленный Гефестом по заказу Зевса. Этот пес был выпушен Кефалом против чудовищной Тевмесской лисицы, причем было предопределено, что от него не уйдет никакая дичь. Однако другое пророчество гласило, что эту лису не догонит никто и никогда. Чтобы разрешить эту коллизию, Зевс превратил собаку и лисицу в созвездие Гончих псов.

Собака была первым животным, которое приручил человек; она оказалась как бы посредником между миром освоенным и миром чужим, миром культуры и миром природы. Неудивительно, что в верованиях и сказаниях разных народов собака прочно связана с загробным миром: адский страж Кербер, псы Гекаты, египетский шакал Анубис, псы индийского бога Ямы и т. п. При этом собака и волк в мифах обычно не различаются и часто обозначаются одним названием.

Скандинавского Одина и св. Георгия в Грузии сопровождают волки, называемые собаками этих героев. Бог войны часто именуется «волчьим богом», в жертву ему приносят собак. В особенности волк почитался римлянами (волчий праздник Луперкалии, волчица, вскормившая Ромула и Рема, имя бога Вулкана). Предания о волке-прародителе имеются также у тюрок и монголов, у славян, иранцев и кавказских народов.

Иногда выделяют эсхатологическую и психопомпную функции мифологических псов (ψυχοπομπός у греков – проводник душ из мира живых в царство мертвых). Множество поверий о волке связано с родами и стремлением сохранить новорожденного («придет серенький волчок»). Академик Окладников, изучавший захоронения собак в Забайкалье, выделял их роль в верованиях палеоазиатских народов, связанную с сопровождением в загробный мир, в особенности новорожденных и младенцев. Эсхатологическая роль пса наглядней всего представлена в скандинавской традиции, где говорится о неизбежности крушения мира, когда сорвется с привязи пес Гарм.

С античных времен известны кинокефалы, по-русски псоглавцы, обитавшие, по свидетельству Плиния, «на многих горах». Правда, большинство авторитетов склоняется к тому, чтобы считать их все-таки людьми[24]. При этом утверждали, что псоглавцы способны изрыгать пламя[25]. С другой стороны, в китайской книге «Тай Пин Хуан Чжи» (981) упоминается Горный Гуй, похожий на собаку с человеческой головою. Он ловко прыгает и мчится как стрела, поэтому его появление считают признаком приближения тайфуна. Когда Гуй видит человека, он злорадно смеется.

Многоглавые адские псы известны греческой, нордической и индийской традициям[26]. На образе самого известного из них остановимся отдельно.

 

Представление о подземном хранителе царства мертвых приобретает настоящее развитие только у земледельческих народов, – утверждает Пропп. – Типичным представителем такого охранителя является Кербер... Представление, что водоем, река, пруд, озеро – вход в царство мертвых, держится в Греции еще очень прочно. “Входом в потусторонний мир прежде всего является океан”, – говорит Roscher, и далее: “Текущие воды, теряющиеся, например, в болотах или выходящие из земли, слыли за вход в подземный мир, равно как штольни рудников”[27]. Существа, обитающие в этих водах, имели вид драконов или быков. Таким, например, был Ахелой, сватавшийся за Деяниру и убитый Гераклом. К этой же категории относится и Кербер. Свою старую водяную природу Кербер обнаруживает в том, что он сидит у устья Ахеронта, где его находит Геракл... Он и по наружности и функционально близок к змею нашей сказки. У него три собачьих головы, из пасти которых капает ядовитая слюна, у него змеиный хвост, на хвосте у него голова, и хвостом он жалит...[28] Дитерих[29] считает Кербера персонификацией земли, поглощающей трупы при захоронении. При этом он ссылается на то, что Кербер жрет падаль...[30] Для нас же пожирание падали есть рационализованная ступень пожирания – смерти[31].

 

У грузин черный пес по имени Гошия, рожденный от орла или ворона, пытается освободить своего хозяина Амирани, коллегу Гефеста, навечно закованного в цепи. Здесь опять просматривается эсхатологический мотив: если Амирани вырвется из своих цепей, то разрушит мир.

И последний в ряду знаменитых инфернальных псов – черный пудель, в обличье которого перед Фаустом впервые появляется Мефистофель.

 

...А потом и в разных других местах, где мы побывали, надеясь еще хоть раз увидеть легендарного Доктора с не менее легендарной собакой... Однажды нам показалось, что это именно они мелькнули в подземной пустоте, темной как безысходная ночь, на черных гранитных ступенях, поблескивающих в слабом свете подземных фонарей искрами селитры: там беззвучные рельсы эсбана или унтергрунда плавно заворачивают в никуда, чем-то отдаленно напоминая неполное кровообращение в результате удачной операции артриально-венозной системы[32]. 

 

В австрийской легенде братья-разбойники графы фон Штубенбергер отправляются в крестовый поход и прячут награбленные сокровища в пещере в горах Шекль. Из Палестины они не возвращаются. Проходит сто лет, и бедный крестьян из Гшайда, собирая хворост в лесу перед Рождеством, встречает пастушка, глаза которого вспыхивают, как раскаленные угли. Тот обещает показать ему сокровища, которых с лихвой хватит на всю жизнь и приводит в пещеру, запертую железною дверью.

В двух залах пещеры – большие груды угля, а в третьем – семь больших окованных железом сундуков, которые охраняет огромный черный пес. Крестьянин, по наущению пастушка, набирает в карманы две пригоршни углей; когда он покидает пещеру, угли оборачиваются золотом. С тех пор крестьянин живет и горя не знает, но прослышав о его богатстве, нынешний граф фон Штубенбергер, потомок рыцарей, принимается его пытать. Крестьянин не выдерживает и отдает ключ от пещеры; однако железная дверь исчезает бесследно. Черные псы с глазами как блюдца охраняют подземные клады и в сказке Ханса Кристиана Андерсена «Огниво»[33].

Греческая пещерная кровопийца Ламия в фольклоре южных славян превратилась в змею с собачьей головою. Так что «шакал в форме змеи», в существовании которого был уверен поэт Никифор Ляпис, герой романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», – вполне законное создание воображения.

Что же касается лисы, то она уже в силу своей огненной окраски олицетворяет пламя. Римляне привязывали к хвостам лисиц горящие факелы и гоняли их по полям на празднестве цереалий, в честь богини Цереры. Библейский Самсон сжег посевы своих врагов филистимлян, связав попарно триста лисиц и привязав к каждой паре факел. Греческого героя Аристомена лиса вывела из глубокого каменного мешка, где он был похоронен живьем.

Широко известен сказочный и басенный сюжет про Лису, которая знала тысячу хитростей, и Ежа, который знал всего одну хитрость, но она оказалась более действенной. Например, в румынской сказке Еж и Лиса попадают в волчью яму, лакомятся приманкой, но не знают, как выбраться. Тогда Еж вцепляется Лисе в морду, она мотает головой и выбрасывает Ежа из ямы.

Интересно, что в этом сюжете оба партнера – солнечные животные. Солярное начало ежа, утыканного колючками, как солнце лучами, особенно заметно в цыганском фольклоре. В сказках цыган фигурирует чагрин, чудовищный еж до семи футов (свыше двух метров) в длину. Он желтого цвета, а его длинные винтообразные иглы отливают темным золотом. Лапы у чагрина драконьи, а живот белый и покрыт змеиной чешуей. По ночам чагрин забирается в стойла и наводит порчу на лошадей и скотину; для снятия порчи применяют древесный уголь.

Вервольфы, вулкодлаки и китайские лисы-оборотни – отдельная интересная тема, но она увела бы нас слишком далеко в сторону. Отметим лишь один мотив, связанный с оборотничеством, который подчеркивает Сергей Неклюдов:

 

Согласно тем представлениям, которые отчетливее всего выразились в китайских традициях, оборотнями, могущими принимать человеческий облик, становятся звери, птицы, даже предметы, просуществовавшие на земле больше положенного срока. Это прожившие сотни лет животные (лисицы, волки, шакалы)... Это и очень старые вещи, надолго забытые или, напротив, слишком много бывшие в употреблении, вследствие чего в них переходит часть человеческой души, а при достижении своего рода “энергетического наполнения” возникает человекоподобный фантом с наклонностями вампира, высасывающего кровь или жизненную силу из своей жертвы. Показательно, что само понятие цзин, соответствующее русскому “оборотень”, значит, помимо всего прочего, “внутренняя энергия или субстанция, заключенная в каждом живом существе”[34].

 

В шахтерском и старательском фольклоре горные духи могут оборачиваться как собакою, так и лисою. Нередко цвет животного зависит от разрабатываемого минерала или руды: лисица означает дух золота, черный пес указывает на присутствие угля, рыжая собака – на наличие меди и т. п.[35] Финнам известна tulikettu, черная лиса, которая разбрасывает искры и светится в темноте; мех ее будто бы применяется для освещения на пороховых складах[36].

Впрочем, в сказе, который приводит луганский фольклорист Евгений Коновалов, пласт каменного угля открывает рыжая лиса. На Ирминском руднике закрывают выработанную шахту и народ разбредается по окрестностям. Девочка Аришка, дочь погибшего горняка, сирота двенадцати лет, кормится на заброшенных огородах, приручает мышь-полевку и носит ее с собою в кармашке. Однажды, забредя в глубокую балку в поисках хвороста, она упускает свою питомицу и видит, как рядом метнулась лисица. Аришка преследует лису, проваливается в яму и выбирается, вся перепачканная углем. Так был открыт пласт «Лисий» [37]. На оппозицию «уголь – золото» в тексте сказа ничто не намекает.

 

Химера и химерические существа.  Описание Химеры, имя которой сделалось названием существа сложносоставного и противоестественного, отыщется у Борхеса:

 

Первое упоминание о Химере находится в шестой песне “Илиады”. Там написано, что она была божественного происхождения – голова льва, туловище козы, хвост змеи; она изрыгала из пасти огонь, и убил ее, как и было предсказано богами, красавец Беллерофонт, сын Главка. Однако “Теогония” Гесиода приписывает ей три головы, и так она представлена в знаменитом бронзовом изваянии из Ареццо, датируемом V веком. Посредине хребта у нее козья голова, на одном конце змеиная, на другом – львиная. В шестой песне “Энеиды” снова появляется огнедышащая Химера; комментатор Сервий Гонорат отмечает, что чудовище это родом из Ликии, а в этом краю имеется вулкан, носящий такое название[38]. У основания вулкана кишат змеи, на склонах много лугов и козьих пастбищ, из вершины пышет пламя и там же, наверху, логовища львов; вероятно Химера – метафора этой необычной горы[39].

 

 Греческий герой Беллерофонт одолел Химеру, протолкнув ей в пасть кусок свинца на острие копья; огненное дыхание Химеры расплавило свинец, и он прожег ей кишки.

Роберт Грейвз полагает, что Химера является календарной аллегорией: архаический год считался состоящим из трех сезонов, львиная часть соответствует жаркому лету, змеиная – осени, козья – весне, а зимы в Греции не было[40]. 

 

Лев и солнце. Разберем сначала одну их химерических составляющих – кошачью. Кроме собственно Химеры и уже известных нам грифонов, известны и другие львиные помеси. Например, мантикора: гигантский огненный лев с человеческим лицом, тремя рядами зубов и хвостом скорпиона. Или мирмиколеон: спереди лев, сзади муравей с половыми органами навыворот. Или Пожиратель мертвых, житель египетского ада: спереди крокодил, сзади – гиппопотам, в середине –  лев.

Лев или барс – обычный спутник Великой Матери (Анахиты, Реи, Кибелы). На скифских изображениях головами львов кончаются змеевидные ноги богини (или их продолжения – змеи, растущие из ее плеч). Образ богини с двумя львами или леопардами восходит еще к неолитическому Чатал-Гююку[41].

Прямых свидетельств хтонического происхождения львов не так уж много. Например, Немейский лев, побежденный Гераклом, по преданию, происходил от Тифона и Ехидны (что позволяет сблизить его с пещерными львами). Гораздо чаще в образе льва проступает солярная символика. «Лев, как зодиакальный знак сильнейшего летнего зноя, есть символ неудержимого желания… – пишет Карл Юнг. – В мистериях Митры змея часто бывает враждебной льву, что соответствует очень распространенному мифу о борьбе солнца с драконом... Макробиус говорит: “Современность изображается в виде львиной головы, так как свойства, ее обуславливающие – крепость и огненность»[42].

В борьбе хтонического и солярного начал лев выступает на стороне солнца; в персидском ордене «Лев и Солнце» это нашло даже геральдическое выражение. Поэтому в образе самого льва хтоническая и солярная символика противопоставлены не так картинно, как в случае с птицами. Два этих начала примиряет, например, образ львиноголовой египетской Сехмет, богини войны и палящего солнца, подвизающейся также и в царстве мертвых, где она причиняет мучительные ожоги грешникам. Этот сложный комплекс можно рассматривать как еще одно отражение древней мифологемы о солнце, проходящем каждую ночь подземное поприще, чтобы утром снова оказаться на небесах.

Двойственная природа кошачьих заметна и в бразильской сказке о происхождении ягуаров:

 

Вот что произошло после потопа, когда кайюрукре и каме пошли по горным тропам. В первую же ночь своего путешествия кайюрукре развели огонь и из золы и угля сделали ягуаров и сказали им: “Вы будете пожирать людей и лесных зверей!” И ягуары убежали.

Угля было очень мало, а потому тапиров они сделали из золы и сказали им: “Вы будете есть дичь!” Но слух у тапиров плохой; они не расслышали и спросили, что им есть. Кайюрукре, которые уже делали других зверей, сердито сказали: “Вы будете есть листья и ветки деревьев!” На этот раз тапиры услышали и пошли путем-дорогою. Вот почему они питаются только листьями, веточками деревьев и плодами[43].

 

Знаменитый тигр Уильяма Блейка выглядит чистым воплощением огня – но цвет этого пламени окрашен в гностические оттенки: 

 

Тигр, о Тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи,

Кем задуман огневой

Соразмерный образ твой?

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Неужели та же сила,

Та же мощная ладонь

И ягненка сотворила,

И тебя, ночной огонь?[44]

 

В кхмерской сказке тигра, напротив, палят огнем за убийство человека, с тех пор у него полосатая шкура. В Юго-Восточной Азии и на Дальнем Востоке тигр известен и как дух гор и пещер. У корейцев дух тигра хосин ассоциируется с духом гор сансин[45].

Но заметнее всего хтоническое начало а обычных домашних кошках. Кошки, в особенности черные, считались в Европе ведьминским отродьем; отсюда обилие черных котов в романтической словесности. Чеширского кота Льюиса Кэрролла и кота Эрвина Шрёдингера, о котором никто знает, жив он или мертв, упомянем через запятую, потому что изложение этих мифов увело бы нас далеко в сторону[46].

Летом я живу на даче в кемеровском предместье Журавли; в окрестностях обитают два кота, один цвета «мокрый асфальт», другой «графит-металлик»; сам я их путаю, но хозяева как-то различают.

 

Индрик и Мамонт. Среди других химерических существ первым выделим единорога, известного в индийской, китайской и христианской традиции. Он изображается с телом быка, коня или козла и прямым длинным рогом на лбу.

В индийском мифе о Всемирном потопе мудрец-законодатель Ману привязывает свой корабль к рогу единорога. В китайской геомантии единорог – символ жилища и домашнего очага. Аристотель и Плиний Старший отправляют единорога жить в Индию или Эфиопию. Согласно поверью, восходящему к «Физиологу» (II–III от Р. Х.), единорог – лютый зверь, которого может усмирить только девственница; отсюда традиция, связывающая его с Девой Марией и Иисусом Христом.

В русских азбуковниках XVI–XVII веков зверь Индрик очищает воду, отравленную змеем, и охраняет подземные сокровища. В Голубиной книге поется об Индрике:

 

И он копал рогом мать сыру землю,

Выкопал ключи все глубокие,

Доставал воды все кипучие.

Живет этот зверь за океаном-морем,

И ходит он здесь по подземелью…

Проходит все горы белокаменные,

Прочищает ручьи и проточины,

Пропущает реки, кладези студеные…[47]

 

Индрикотерием российские исследователи окрестили самое крупное сухопутное млекопитающее – ископаемого безрогого носорога, открытого в 1915 году при раскопках в Тургайской степи[48].

Впрочем, гораздо чаще Индрика ассоциировали с мамонтом[49]. Ископаемые останки мамонтов и их современников, шерстистых носорогов, обладателей кривого плоского рога длиною около метра, часто находили в одних и тех же местах. Еще Альфред Брем, путешествуя в Западной Сибири, отмечал, что находки костей мамонтов здесь не редкость на всех сколько-нибудь заметных реках[50].

 

В китайских и маньчжурских рукописях, – писал Дмитрий Анучин, – встречаются сведения о большой земляной мыши величиною с буйвола или слона, боящейся света и выкапывающей себе могилы в земле. Якуты, тунгусы и остяки[51], по старинным известиям (начала XVIII века) полагали, что “мамонт постоянно, даже в самые лютые зимы живет под землею и ходит взад и вперед”... В одной Космографии 1696 года... говорится, что “обретает же ся в том (Сибирском) царстве в реках зверь, его же наречают Мамант, а по их татарскому языку Кытр зело велик. Сего зверя не ведают, кости же его обретаются на брезех речных”[52].

 

В Сибири считали мамонта самым крупным зверем на свете – «как пять-шесть лосей». Мамонт боится солнечного света и поэтому живет под землей, где роет себе путь рогами; на поверхности он прокладывает русла рек, образует сопки и овраги.

Ханты и манси Васюганских болот полагали, что мамонт в молодости имеет облик лося, а в старости, потеряв зубы и рога, перерождается и переселяется под землю. Нарымские селькупы различали два типа мамонта: сурп-козар («зверь-мамонт», происходящий от лося) и кволи-козар («рыба-мамонт», переродившийся из огромной щуки). Казымские ханты выделяли три типа мамонта, происходящих от лося, щуки и медведя.

Эвенки держались мнения, что когда-то земля была плоской и ровной, и жили на ней мамонт, змей-дябдар и другие звери. Одноглазое, однорукое и одноногое существо чулюгды стало преследовать их; мамонт и дябдар вступили с ним в борьбу. Где мамонт ступал по земле, образовались озера и болота; где рыл землю бивнями – выросли горы. Змей же, ползая, проложил русла рек. В итоге мамонт и дябдар одолели чулюгды и столкнули его в пропасть подземного мира, но и сами ушли в землю.

Василий Татищев сочинил целый трактат «Сказание о звере мамонте»:

 

Сей зверь, по сказанию обывателей, есть великостию с великого слона и больше, видом черн, имеет у головы два рога, которые по желанию своему двигает тако, якобы оные у головы на составе нетвердо прирослом были. Оной зверь живет всегда под землею, с места на место приходит, очищая и предуготовляя путь себе имущими рогами, якобы некоторыми снастьми, но не может на свет выттить; когда же так блиско к поверхности земли приближится, что воздух ощутит, то умрет. О пище его не что иное мнят, как токмо сама сущая земля, притом же некоторые сказуют, что он не может в тех местах жить, где люди на земле поселились, но удаляется в места пустые и ненаселенныя[53].

 

В целом, полагает Владимир Топоров, можно выделить два типа представлений о мамонте. На востоке (чукчи, юкагиры, коряки, маньчжуры, китайцы) образ мамонта ближе к реальному. На западе (ненцы, обские угры, эвенки, якуты) понимают мамонта скорее как фантастическое животное гибридной природы. 

В Древней Индии подземные наги первоначально имели химерический облик, будучи одновременно слонами и змеями. Плиний рассказывает про битвы индийских драконов и слонов: драконы высасывают из слонов всю кровь, но умирающие слоны раздавливают драконов своей тяжестью. Из смешанной их крови образуется индийская киноварь, которая отлично годится для противоядий и лекарств; но ее не следует путать с киноварью обыкновенной, которая, напротив, представляет собою страшный яд[54].

 

Ходят в народе и другие суеверные сказания, – пишет Афанасьев. – Во-первых, что земля держится на трех слонах, которые роются под ней, как кроты; прежде их было больше, но некоторые отжили свой век, и земля доныне изрыгает их кости (так думают о костях мамонта). По индийскому верованию, землю держат восемь слонов, и когда один из них, утомленный тяжелою ношей, потрясает своей головой, тогда настает землетрясение. Во-вторых, думают, что земля опирается на четыре каменных столба... Апокрифическая статья, известная под названием “Свитка божественных книг”, говорит, что Господь создал хрустальное небо на семидесяти тьмах тысяч железных столбов[55].

 

Феникс. У китайцев имеются собственные разновидности единорога (килин) и феникса (фэнхуан), отчего порою случается изрядная путаница. Китайские фениксы живут парами и несут яйца; чета фэнхуанов символизирует новобрачных. Ван Чун утверждает, что феникс – это мутация гуся под действием той самой жидкости, благодаря которой при дворе императора Яо выросла красная трава[56]. 

 

Феникс – волшебная птица, – утверждает  трактат “Сань-цай ту хуэй”. – В народе называется птичьим ваном[57]. Из 260 пернатых феникс – величайший. Лебедь спереди; цилинь сзади; змеиное горло, рыбий хвост, журавлиный лоб; как у селезня мандаринской утки бородка; драконьи узоры; черепашья спина; ласточкин зоб; петушиный клюв. Выходит с востока из страны Благородных мужей. Если его увидят, то в Поднебесной воцарится великое спокойствие. Знак на голове гласит: добродетель; знак на крыльях гласит: приличие; знак на спине гласит: справедливость; знак на груди гласит: гуманность; знак на животе гласит: истина. Его голос подобен безмолвию. Не есть живых существ, не ломает живой травы, не скопляется для проживания, не движется стаями, не попадает в силки[58].

 

Отдельно подчеркнем связь китайского феникса с проявлениями силы ян – со светом и огнем, а также с югом и летом.

Египетский феникс, описанный Геродотом, существует в единственном числе, регулярно прибегает к самосожжению и регулярно возрождается из пепла; Тацит определяет продолжительность этого цикла в 1461 год, другие авторы – в 500 лет и 12954 года. Что этот феникс имеет непосредственное отношение к нашей теме, доказывает миниатюра Ганса Христиана Андерсена:

 

В райском саду под деревом познания цвел розовый куст; в первой же распустившейся на нем розе родилась птица; перья ее отливали чудными красками, полет ее был – сиянием, пение – дивной гармонией. Но вот Ева вкусила от дерева познания, и ее вместе с Адамом изгнали из рая, а от пламенного меча ангела возмездия упала в гнездо одна искра. Гнездо вспыхнуло, и птица сгорела, но из раскаленного яйца вылетела новая, единственная, всегда единственная в мире птица феникс. Мифы говорят, что она вьет себе гнездо в Аравии и каждые сто лет сама сжигает себя в гнезде, но из раскаленного яйца вылетает новый феникс, опять единственный в мире...

Птица феникс не вечно остается в Аравии. Она парит вместе с северным сиянием и над ледяными равнинами Лапландии, порхает между желтыми цветами, питомцами короткого лета, и в Гренландии. В глубине Фалунских рудников и в угольных шахтах Англии вьется она напудренною молью над молитвенником в руках благочестивого рабочего; в цветке лотоса плавает по священным водам Ганга, и глаза молодой индийской девушки загораются при виде ее огнем восторга![59]

            

Закария аль-Казвини писал, что арабская птица Симург живет 1700 лет, а когда у нее подрастает потомство, сжигает себя на погребальном костре. Борхес, под влиянием арабских суфиев, держится мнения, что Симург – это множество птиц и одновременно одна птица. Утверждают, что этот образ восходит все к тому же иранскому Сэнмурву.

 

Другие огненные птицы. Клод Леви-Стросс считает основным мифом индейцев обеих Америк миф о разорителе гнезд. Молодой герой взбирается на дерево, чтобы разорить гнездо орла (в южноамериканском варианте – попугая ара или кондора). Когда он добирается до птенцов, птица вступает в переговоры с героем и предлагает ему свой чудесный коготь – средство для добывания огня[60].

Индейцы уитото из Амазонии рассказывают, что прежде люди не знали огня и питались сырою пищей. Однажды ночная птица – хозяйка огня (разновидность козодоя[61]) велела детям собрать хворост, подожгла его, изрыгнув огонь изо рта, и научила печь лепешки, а затем улетела, забрав огонь. Так повторялось несколько раз; родителям дети отвечали, что испекли лепешки на солнцепеке. Наконец один мальчик спрятал угли в горшок; так люди получили огонь, и теперь хозяйка его живет в углях очага.

У телеутов есть сказка про то, как звери собрались на совет, как достать огонь. Сыч Колборхы, летающий с боку на бок, умом не блистал, его даже называли алу-куш («глупая птица»). Все-таки ему дали слово; тогда сычик заявил: хоть я и дурак, а знаю – разве нет губы на дереве, а в скалах камней? Его не поняли и попросили заткнуться. А он лишь объяснял птицам, как высечь огонь.

Римляне, кельты и германцы почитали священной птицей королька, называя его «королем птиц» или «курочкой царицы небесной»[62]. Убийство этой птицы или разорение ее гнезда должно было принести неисчислимые несчастья. Жители Бретани полагали, что дети, притронувшиеся к птенцам королька в гнезде, будут страдать от «огней святого Лаврентия». Верили, что дом убийцы королька поразит молния. Однако раз в году, в утро Рождества, в Англии, Ирландии и Франции устраивалась ритуальная охота на королька, с колокольным звоном, торжественными похоронами жертвы и факельным шествием.

В Герцинском лесу[63] в Германии обитали будто бы птицы эрцинии, чьи перья сияли так ярко, что освещали землю даже самой темною ночью. Похожие истории рассказывали и о птице кукуйо из Новой Испании, у которой под крыльями находились два ярких светильника[64]. Но главное украшение нашего птичника – это, конечно, русская Жар-птица, которая круче и индийской пламенной Гаруды, и египетского Феникса, и ирано-арабского Симурга.

 

На Руси она слывет Жар-птицей, у чехов и словаков pták Ohnivák – названия, указывающие на связь ее с небесным пламенем и вообще огнем: жар – каленые уголья в печи, жары – знойная пора лета. Перья Жар-птицы блистают серебром и золотом (у птака Огнивака перья рыже-златые), глаза светятся, как кристалл, а сидит она в золотой клетке. В глубокую полночь прилетает она в сад и освещает его собою так ярко, как тысячи зажженных огней; одно перо из ее хвоста, внесенное в темную комнату, может заменить самое богатое освещение; такому перу, говорит сказка, полцарства, а самой птице и цены нет![65].

 

Добавим, что Жар-птица питается золотыми молодильными яблоками; когда она поет, из клюва ее сыплются жемчуга; пение ее исцеляет больных и возвращает зрение слепцам[66].

Птица Сирин, чье имя напоминает о греческих сиренах, считается посланницей подземных сил, воплощением смерти и темных чар. Впрочем, Владимир Сирин объяснял происхождение своего псевдонима иначе:

 

Несколько веков назад в русских лесах обитала великолепная разновидность фазана: она осталась жить в народных сказках как жар-птица, и отблески ее великолепия сохраняются в замысловатой деревянной резьбе, украшающей крыши деревенских изб. Эта чудо-птица настолько поразила воображение, что трепетание ее золотых крыл стало душой народного искусства; мистицизм трансформировал серафима в длиннохвостую птицу с рубиновыми глазами, золотыми когтями и невообразимыми крыльями; ни один народ в мире не любит так сильно павлиньи перья и флюгера[67].

 

В русских заговорах упоминается еще одна чудесная птица, живущая на баснословном острове Буяне: «За морем синим, за морем Хвалынским, посреди Окиян-моря лежит остров Буян; на том острове Буян сидит птица Гагана, с железным носом, с медными когтями. Ты, птица Гагана, сядь у дома, где стоят кади железные, а в кадях лежат черные мурии… Сиди дружно и крепко, никого не подпускай, всех отгоняй, всех кусай»[68].

В русской сказке фигурирует также Ног-птица, которая в награду за спасение героем ее птенцов предлагает ему «злато, серебро, каменья самоцветные». Величиною Ног-птица с гору, а летит быстрее пули из ружья; некоторые отождествляют ее с грифом.

Индейцы навахо рассказывают, что, выйдя из нижнего мира, люди захотели больше света. Первая Женщина и Первый Мужчина сделали два диска из кристаллов кварца, причем один из них украсили еще и маской из голубой бирюзы. По сторонам светил прикрепили перья Кардинала, Дятла, Жаворонка и Орла, и дротиками-молниями прибили  диски к небу. Правда, поначалу светила не двигались, и тогда два старика согласились отдать им свои души.

Нельзя пройти молчанием и обыкновенного петуха, который в большинстве мифологических традиций связывается с солнцем и рассветом. В «Слове некоего христолюбца»[69] среди языческих обрядов упоминается принесение петуха в жертву огню-сварожичу. У южных славян, когда петушиный крик слышится в неурочный час, особенно после полуночи, принято было выбрасывать из дому горящий уголь или стрелять из окна.

Но если красный петух выступает символом пламени («пустить красного петуха»), то черный петух определенно связывается с подземным царством. Ведьмы в Европе зарывали его в землю живьем, с призыванием дьявола; русские приносили его в жертву водяному на мельнице. В подземном царстве Хель поет черный петух, в противоположность светлому петуху Валгаллы.

Один из богов грома в даосской мифологии зовется Синь Сингоу. Он был бедным дровосеком и собирал хворост на горе Шэньлэйшань («горе божественного грома»). Однажды на дне глубокого ущелья он увидел пять петухов. Синь принес их домой; мать его хотела зарезать одного из петухов, но тот заговорил человеческим голосом, заявил, что он гром, и попросил о снисхождении. Мать дровосека не придала значения этому чуду; тогда раздался удар грома, и она умерла от страха.

Громовый петух хотел убить и Синь Сингоу, но пожалел его за благочестие. Приняв облик даоса, он дал дровосеку двенадцать «огненных пилюль»; проглотив их, Синь стал меняться: у него выросли клюв, крылья и когти, в левой руке появилось зубило,  в правой – молоток, а под ногами – пять барабанов. По повелению небесного государя Тянь-ди ему был пожалован титул «главнокомандующий Гоу из управы грома». Теперь он наблюдает за действиями нечисти всех сторон света.

Если лучшим олицетворением горящих углей служит Жар-птица, то от потухших углей свою окраску обычно получает Ворон.  Юкагиры рассказывают, что все птицы когда-то были белыми. Чирок попросил Ворона его раскрасить и сделался пестрым; в свою очередь, он обещал раскрасить Ворона, и пока тот спал, вымазал его углем. Ворон догнал Чирка, ударил палкою и сломал хвостовую кость; теперь тот никогда не выходит из воды. Ворон же так и остался черным.

По версии алеутов, белый Ворон собирался жениться на Утке и захотел быть таким же красивым, как она. Утка начала было его раскрашивать, но тут показалась байдарка; Утка сказала, что не сможет закончить работу; Ворон отвечал: пусть она просто вымажет его углем; Утка сделала это, но результат ее настолько испугал, что она нырнула в воду и отказалась от замужества.

Похожие истории рассказывают эскимосы, квакиутль и нутка, а в других частях света – аборигены Южной Австралии, племена чин из Северо-Восточной Индии, в Европе – финны и эстонцы, в Сибири – хакасы и др. В южноамериканских Андах вороны не водятся, и аналогичные истории ходят там про стервятников[70].

Широко известная страсть ворон к коллекционированию блестящих предметов вызвала представление о Вороне – хозяине несметных сокровищ, распространенное в сказках. Кроме того, Ворон часто выступает обладателем живой и мертвой воды – таинственных эликсиров народной алхимии[71].

Греческая дева-ворона Коронида, мать врачевателя Асклепия и сестра Иксиона, в трактовке Карла Кереньи выступает ипостасью Луны:

 

В мифе о рождении Асклепия солнечный бог Аполлон застал Корониду (деву-ворону) во время купания в озере… Коронида, будучи черной, ассоциируется с новой луной, а имя ее отца Флегия (“поджигатель”) свидетельствует о ее опасности. Ее братом или дядей был Иксион, насильник и убийца. Связь Корониды с луной заключается еще и в том, что ее прародительницей была Феба (луна). Когда Коронида была уже беременна сыном Аполлона Асклепием, она изменила ему со смертным человеком Исхием (“сильным”), за что Артемида убила ее. Аполлон же вырвал дитя из чрева матери, когда та лежала на погребальном костре[72].

 

В Западной Сибири считали, что в каждой деревне имеется ведьма-труболетка, которая оставляет тело без головы дома под корытом, а сама превращается в сороку и вылетает в печную трубу. В таком обличье она способна устраивать выкидыши беременным женщинам. Если ее бездыханное тело кто-нибудь обнаруживает, труболетка навсегда остается сорокою.

В мифах американских индейцев красноголовые дятлы оказываются виновниками низведения на землю огня, истребляющего все живое: красные перья на их голове воспринимаются как огненная диадема, которую Солнце и Луна не могут удержать в руках и роняют наземь. Иногда и люди добывают первоначальный огонь именно у дятла. Например, в мифе бразильских индейцев крахо Пуд-Солнце сделал себе венец из красных перьев дятла; Пудлере-Месяц захотел такой же. Пуд с дерева бросил ему венец, предупредив, чтобы Пудлере не уронил его на землю, потому что в венце были горячие угли. Пудлере все же выронил красную шапку, и вся земля загорелась; пришлось ему спасаться в глиняном осином гнезде.

В Норвегии красноголовый черный дятел известен как птица Гертруда. Согласно легенде, Иисус с апостолом Петром некогда странствовали по земле и пришли к женщине по имени Гертруда. Она как раз пекла оладьи, и Господь попросил у нее одну; но оладьи Гертруды растекались на целую сковороду, и она сказала: «Мои лепешки слишком велики для вас». В наказание за негостеприимность Гертруда была превращена в птицу и тут же вылетела в печную трубу, измазавшись в золе и саже; с тех пор она является людям в черном теле. Она постоянно высвистывает дождь, потому что всегда жаждет и не может напиться другой водою, кроме дождевой.

В русских поверьях дятлы связаны с разрыв-травою, отмыкающей железные замки и ворота и заставляющей расступиться камень[73].

По версии индейцев чороте, ястреб заманил первопредков людей собраться вместе и столкнул их в огненную яму; там они превратились в различных животных, сообразно своей внешности и темпераменту. Образ ястреба случалось принимать индийскому громовнику Индре. У русских также есть примета, указывающая на связь ястреба с огнем, замечает Александр Афанасьев: когда выметают печь и при этом загорится веник, то дозволяется залить пламя водой, но ни в коем случае не гасить его ногами – за такое непочтение к огню ястреб перетаскает у хозяина всех кур.

Впрочем, любимейшими и главнейшими воплощениями бога-громовника Афанасьев считает орла и сокола[74]. Самый внушительный орел изображен в финской «Калевале»: с огненным клювом и сверкающими очами, с зевом, подобным шести водопадам; одним крылом он раздвигает морские волны, а другим – небесные тучи. Среди других пернатых, связанных с небесным стихийным электричеством, Афанасьев называет голубя и аиста, сову и вообще всех хищных птиц, фламинго и даже воробья – вспоминая грозовые «воробьиные ночи».

 

Драконы известны в трех  разновидностях – западной, восточной и дальневосточной. Европейский дракон – огромный змей с когтистыми лапами и крыльями, черный и блестящий и огнедышащий. Здесь его представляли злобным и безусловно подлежащим уничтожению[75]. Евангелист Иоанн отождествляет дракона с сатаной. Св. Августин считает его символом коварства. Карл Юнг замечает, что в драконе сливаются птица и рептилия – стихии земли и воздуха.

Самые известные европейские драконоборцы – Геракл, Добрыня Никитич, Зигфрид, св. Михаил и св. Георгий. Среди историй о Георгии Победоносце выделяется румынская сказка, изображающая его чудесным кузнецом. Мы приведем в ее в пересказе академика Веселовского:

 

Императрице, матери Георгия, видится во сне, что на нее набросился дракон. Дотоле бездетная, она зачала, и через девять месяцев родился ребенок; отец велит ему сделать бусы из драгоценных камней, на которых было написано имя новорожденного. В то время новорожденных крестили в кладезе у подошвы горы, где гнездились разбойники. Когда крестили Георгия, они напали на императорскую стражу, всех перебили, а императрицу взяли в плен и посадили в пещеру, на воду и хлеб. Ребенка она успела перед тем бросить в цветочный куст, где его питает своими сосцами коза одного пустынника. У него-то вырастает мальчик Георгий. По смерти своего благодетеля он идет куда глаза глядят, одетый в лисьи шкуры; в городе, куда он прибрел, его ошеломляет непривычный шум толпы, которая ходит за ним, будто за медведем. Сабли и палицы приглянулись ему у одного кузнеца; его приглашают выбрать; он выбирает и хочет уйти: о плате и деньгах он не имеет понятия, и за отказом кузнеца просится к нему в ученье: будет служить у него год из-за палицы и сабли[76]. Ловкость он показывал непомерную и через полгода работал как старый подмастерье, что возбудило зависть в старшем. Когда прошел год и еще другой, Георгий потребовал себе, по условию, железа и углей, чтобы сделать саблю и палицу по своему вкусу. Старший подмастерье отвечал, что железа хватит, а за углем пусть отправится в черный лес. Он посылал его на смерть: в том лесу гнездилось чудище, scorpia, убивавшее всех. Георгий отправляется в путь, захватив в лавке хозяина заветную саблю и несколько мехов из буйволовой кожи под угли[77].

 

За выжиганием угля на Георгия нападает скорпия, но он рассекает ее пополам заветною саблей. Птичка советует ему искупаться в крови чудовища, что сделает его неуязвимым и бесстрашным; лишь одно место на теле Георгия остается сухим – там, где к нему пристал опавший лист.

Георгий кладет в один из мехов голову скорпии, другой мех наполняет угольем. Он возвращается в кузницу и начинает ковать себе оружие, но сабля и палица получаются неудачными. Тогда он снова идет в черный лес, где заприметил рудную жилу, делает из этого железа оружие и крестит его в роднике, где крестили его самого. В кузнице тем временем все умирают, не пересилив любопытства и заглянув в мех с головою скорпии. Делать нечего: герой отправляется искать родителей и новых подвигов.

Отрубленные головы дракона имеют свойство снова отрастать. Геракл сумел победить Лернейскую гидру, прижигая ее шеи горящею головней. В русских сказках, напротив, у Змея имеется огненный палец, с помощью которого он отращивает новые головы, и змееборцу нужно еще изловчиться этот палец отрубить.

У германцев дракон охраняет сокровища, спрятанные в пещерах; с ним бьется герой Беовульф и побеждает, но вскоре сам умирает от ран – в точности как в мифе про Тора и змея Ёрмундганда. Западные драконы вымерли в позднем Средневековье;  зоолог Конрад Геснер (1516–1565) еще успел их застать. В Норвегии рассказывали о священнике по имени Андерс Мадсен, который в 1631 году застрелил дракона, охранявшего груду серебра в пещере Драконьей горы близ Тведеванда.

Первое упоминание о красном уэльском драконе восходит к легенде о чародее Мерлине в пересказе Гальфрида Монмутского (XII век). Однако красный дракон сделался геральдическим символом Уэльса совсем недавно – в 1959 году, в дополнение к британскому льву и шотландскому единорогу. Дракон был избран на эту роль в качестве стража подземных недр – в частности, угольных копей.

Сторский червь из английской легенды был величиной с гору, а обитал в море. Герой по имени Ассипатл высадился на его спину с горшком тлеющего торфа в руках, добрался до печени и сумел ее поджечь. Змей сгорел живьем, а когда он бился в агонии, из его пасти выпадали зубы, образовавшие Оркнейские, Шетландские и Фарерские острова. Останки его тела – это Исландия, змеева печень все еще полыхает в недрах здешних вулканов.

В Швеции рассказывали о Белом змее, или Томторне. Он являлся людям раз в сто лет, в самых безлюдных местах. Колдуньи использовали его отлинявшую кожу для познания секретов природы. Даже если просто лизнуть эту кожу, можно узнать все свойства трав и минералов и научиться искусству врачевания. Правда, такой дар дается только девственникам и утрачивается в случае женитьбы.

В китайской «Книге гор и морей» есть рассказ о Чжулуне, или Драконе-со-свечой, похожем на первотворца. Чжулун обитает на горе Чжуаншань. Это дух с лицом человека, телом змеи и красною кожей, длиною в тысячу ли. Его глаза похожи на два оливковых дерева; когда он закрывает их, они превращаются в прямые вертикальные щели. Стоит ему приоткрыть глаза, в мире наступает день, стоит сомкнуть веки – наступает ночь. Стоит подуть – появляется пелена красных облаков, падает хлопьями обильный снег и наступает зима; стоит дыхнуть – красное солнце начинает палить, плавятся камни и металлы и наступает лето. Чжулун лежит свернувшись, подобно змее, не ест и не пьет, не спит и не дышит, но когда вздохнет, поднимается ветер на десять тысяч ли. Свеча, которую Чжулун держит во рту, освещает высочайшие сферы неба и глубочайшие пласты земли, поэтому иногда его зовут Чжуинь («Освещающий мрак»). 

Классический китайский дракон, по словам Борхеса, «повелевает горами, причастен к геомантии, обитает близ могил, символизирует мудреца или императора, любит самоцветы и не любит железо»[78]. Он покрыт броней из желтой чешуи, пасть его обросла бородою, уши небольшие, толстые и острые, пасть всегда раскрыта, язык длинный. 117 драконьих чешуек благотворны, а 36 способны причинять вред.

Драконы охраняют подземные сокровища, направляют течение рек, но могут обитать и в морях. Царей у драконов пять: главный живет в центре земли, остальные – в четырех сторонах света. Они могут общаться между собою на любом расстоянии, не нуждаясь в словах. Длиною они не меньше лиги, и когда пошевельнутся, начинают колебаться горы. Вышестоящим небесам они представляют ежеквартальный отчет.

Подземный дракон, охраняющий богатства недр, звался Фу Цан-лун и был черного цвета. Если разозлить Фу Цан-луна, взяв слишком много подземных сокровищ, он может пробудить вулканы или вызвать землетрясение. Другой разряд драконов, охраняющих металлы и самоцветы, зовется Пан-лун. Эти драконы похожи на змей; они сбрасывают кожу, не любят мяса и питаются исключительно корнеплодами.

Известен также дракон Ин-лун, соединяющий в своем облике все стихии. Он изображается в виде классического дракона, но с перепончатыми крыльями нетопыря. Дракон Ин – сущность огня. Он живет в северной части провинции Цзянсу; имеет крылья и может пролетать сквозь девять небес; при прикосновении его хвоста к земле начинают бить фонтаны воды.

В Китае существовало поверье о стране, расположенной к северу от горы Куньлунь и населенной великанами, которые зовутся лунбо – «родственники драконов». В стране этой нет вождей, а люди не подвержены страстям, и поэтому живут долго, красиво и весело. Они могут ходить по воде и не тонуть, проходить сквозь огонь и не гореть, летать по воздуху и не падать.

Художникам и вышивальщикам Поднебесной запрещалось изображать дракона с полным старанием, потому что безупречное изображение может, чего доброго, и ожить. Дело в том, что после распространения в Китае буддизма здесь появились и злые драконы, обитающие в горных пещерах, – вероятнее всего, под влиянием индийских представлений о змеях-нагах.

Поэтому и на Дальнем Востоке были свои прославленные драконоборцы. У японцев известен Осьмиглавый Змей из Коши; хвостов у него было тоже восемь, глаза темно-красные как зимняя вишня, на хребте росли кипарисы и криптомерии, а на каждой голове высились ели. Его одолел Изгнанный с Равнины Высокого Неба бог Сусаноо, причем не в битве, а хитростью – напоив предварительно допьяна. В хвосте этого дракона герой обнаружил огромный меч небывалой остроты.

Чжуан-цзы пишет о человеке, который три года учился убивать драконов, растратил все семейное имущество в тысячу золотых, зато достиг совершенства; жаль, что искусству своему он так и не нашел применения[79].

Арабы и персы представляли дракона с головою лошади, хвостом змеи, крыльями по бокам и четырьмя лапами, каждая с четырьмя когтями. Говорили также о девяти подобиях дракона: у него оленьи рога, верблюжья голова, глаза демона, шея змеи, брюхо моллюска, чешуя рыбы, когти орла, лапы тигра и уши быка. Крылья, как видим, не упомянуты. Борхес также отмечает: «У некоторых драконов нет крыльев, и они летают просто так»[80].

В ведической мифологии фигурирует злобный исполинский змей Вритра, который чуть было не стал властелином мира, но был побежден громовержцем Индрой[81]. Одна из версий мифа гласит, что божественный кузнец Тваштар устроил большой пир, но Индра почему-то не удостоился приглашения; тогда он явился на пир незваным и выпил всю стоящую на столах сому. Тваштар разгневался и в отместку изготовил змея Вритру из сомы и огня. Во время поединка Вритра сначала проглотил самоуверенного Индру; пришлось вмешаться Шиве, ниспославшему на змея зевоту; тогда Индра выскочил из пасти дракона и изловчился отсечь его головы. Из черепа самой большой головы Индра сделал чашу и украсил ее драгоценными каменьями. Тушу Вритры он рассек надвое; та часть, что была сотворена из сомы, поднялась в небо и стала луной, а та, что состояла из огня, осталась на земле.

Самый известный из змеев-нагов, принимавших участие в судьбах людей – Ниланаг, или Синий наг, о котором рассказывает «Ниламатпурана» (VI-VII вв.). После осушения богом Вишну озера Сатисара возникла Кашмирская долина, покровителем и королем которой стал Ниланаг. Он жил в подземном дворце в Гималаях, носил одежды, шитые драгоценными каменьями, и сверкающую корону, над которой поднимался змеиный капюшон. Синий наг славился своей мудростью и магическим искусством. Свои наставления жителям Кашмира он передавал через брахмана Чандрадеву.

Со времен индийского Средневековья наги изображаются как огромные кобры, однако китайские переводчики передавали это понятие иероглифом лун – «дракон». Это опять заставляет нас припомнить, что у древних индийцев образы слона и змея сливались в одно полиморфное животное. 

Особенный разряд составляли индийские водные драконы макары, о которых мы расскажем отдельно[82]. В Индии до сих пор существует праздник змей, приходящийся на конец июля или начало августа. Культ их особенно развит в Бенгалии, где почитают змеиную богиню Манасу.

Австралийским племенам известен миф о Радужном Змее, сложный и запутанный. Подробно излагать мы его не будем, упомянем только, что этот Змей выступает и как первопредок, и как демиург, и как хозяин огня, и как ритуальная жертва, и как посредник и связник между жизнью и смертью, верхом и низом, огнем и водою. С Радужным Змеем связана и чудодейственная сила «магических кристаллов», отражающих спектр радуги. Именно от этой древнейшей мифологемы происходят жемчужины китайских драконов, европейские поверья о драгоценных камнях, таящихся в голове змеи или жабы, а в конечном итоге – и короны Царя или Царицы змей, о которых речь впереди.    

В Юго-Восточной Азии у племени мунда Змей-Радуга прекращает огненный дождь, посланный творцом на землю для истребления людей. Дагомейская змея-радуга Айдо-Хведо выступает и как демиург: из ее экскрементов на поверхности земли образуются горы, именно поэтому в них находят металлы и драгоценные камни. Нынче эта змея поддерживает землю, свернувшись кольцом и закусив конец хвоста; пища ее – железо, которое делают живущие в море красные обезьяны; если же Айдо-Хведо будет нечего есть, она пожрет сама себя, а земля соскользнет в море, и наступит конец мира[83].

У казахов и сибирских тюрок баснословный змей Аждарха живет в пещерах и сторожит сокровища. Змей Аврага Могой, известный монголам и бурятам, заключен в подземной крепости богатырем, завалившим пещеру скалою; в конце мира он должен освободиться.

 

Феникс и Дракон. Вернемся теперь к непростым взаимоотношениям солярного и хтонического начал и проследим его на примере двух вариантов одного и того же сказочного сюжета.

Среди персонажей русских волшебных сказок известен Финист Ясный Сокол. Героиня по имени Марьюшка заставляет отца приобрести три его перышка на ярмарке; после этого Финист трижды прилетает к ней и оборачивается добрым молодцем, чтобы провести с нею ночь, но на третий раз натыкается на острые ножи, которыми утыкали окошко завистливые сестры героини. Тогда Финист исчезает, наказав Марьюшке искать его в тридевятом царстве, износив три пары железных башмаков, изломав три железных посоха и изорвав три железных колпака.

В странствиях Марьюшке встречаются три яги; они вручают ей «серебряное донце, золотое веретенце», «серебряное блюдечко, золотое яичко» и «золотое пялечко с серебряной иголочкой». Прибыв наконец в зачарованное царство, она обнаруживает, что ее суженый спит зачарованным сном, и выкупает у царицы три ночи с ним за обретенные ею в пути волшебные предметы. На третью ночь Финист наконец просыпается, разбуженный горючею слезою Марьюшки[84].

В испанском варианте этой сказки Феникс оборачивается Драконом. Бедняк идет за лозой и нечаянно хватается за заповедную иву. Охраняющий ее Дракон велит отдать ему то, что он первым увидит дома; навстречу выходит любимая младшая дочь. Бедняк посылает сначала старшую и среднюю, но дракон отвергает их; делать нечего – младшую дочь отдают Дракону в жены. По ночам Дракон сбрасывает шкуру и делается красавцем; жена его навещает сестер, рассказывает про свое богатое житье; сестрицы завидуют. По их наущению жена Дракона сжигает шкуру, и муж – заколдованный принц – покидает супругу, приказав искать его в золоченом замке.

Жена Дракона приходит к всеведущей старухе; та велит подождать возвращения Луны; Луна отправляет их к Солнцу, Солнце – к Ветру. Ветер относит их в замок, где собирается венчаться с другой пропавший муж. Узнавать бывшую супругу он отказывается, и венчание совершается. Тогда брошенная жена разжигает три подаренных ей мужем уголька; каждый из них превращается в красивую прялку, и за три прялки бывшая жена покупает у соперницы три ночи в спальне принца. На третью ночь Дракон отказывается пить сонное зелье, которое принимал до сих пор, и возвращается к жене и сыну.

Слияние образов Змея и Солнца, по Мирче Элиаде, известно ведийской мифологии:

 

Только в Индии возможно, чтобы Агни, бог огня, бог преимущественно “олимпийский”, был бы одновременно “жрецом асуром”, как именуют его в “Ригведе” (VII, 30, 3). Солнце, прототип богов, называется “жрецом асуром всех дев” (там же, VIII, 101, 12). Более того, важный источник (“Панчавимша-брахмана”, XXV, 15, 4) утверждает, что “змеи суть солнца”... В этой формулировке сконцентрировано все учение о “всеединстве” и о том, что Кузанский именовал coincidentia oppositorum[85]. Ибо в индийской мифологии, как и в других религиях Евразии (греческой, иранской и т. д.), змей и солнце  воплощают два совершенно противоположных принципа. Змей символизирует Мрак, теллурические и подземные силы, царство мертвых и безликих личинок — источник скрытых состояний, признак утраты личности (мертвые более не имеют “индивидуальности”) и слияния с “другим” или “иным” (поэтому змей выступает и как эротический символ, ибо Эрос лишает человека рассудка, толкает его к другому, уничтожает его собственные границы). Солнце, со своей стороны, символизирует Свет, ясное пространство четких форм, где невозможно никакое смешение. Оба этих начала – Свет и Мрак, Солнце и Змей – должны бы быть крайне “противостоящими”. И вот все-таки в мифопоэтическом мышлении Индии, столь чудесно объемлющем тайны целого Космоса, два этих противоположных начала порой совпадают[86].

 

Образы Дракона и Солнца отождествлял и Федор Сологуб. Солнце в его изображении – «безумно-злой» дракон, который создал жизнь на земле и как будто бы предохраняет ее от собственных лучей с помощью туч и ветров, но тем не менее беспощадно царствует, «не любя и все губя». Этот манихейский мотив проходит в поэзии Сологуба от стихотворения «Змий, царящий над вселенною...» (1902) до сборника «Змий» (1907).

 

Василиск, саламандра, хамелеон. Огнедышащие  василиски, по классификации Исидора Севильского, считаются вторыми по величине из змеев. Прообразом василиска видели в египетской кобре в рогатой гадюке, в шлемоносном хамелеоне: кобра движется, подняв переднюю часть тела, а у двух других гадов наросты на голове похожи на корону.

Флобер в «Искушении святого Антония» описывает василиска как большого фиолетового змея с трехлопастным гребнем и двумя зубами, верхним и нижним, и заставляет его произносить такой монолог: «Я пью огонь. Огонь – это я, и отовсюду я втягиваю его: из туч, из кремней, из засохших деревьев, из шерсти животных, с поверхности болот. Мой жар питает вулканы; я порождаю блеск драгоценных камней и цвет металлов»[87].

Плиний рассказывает, что воин, имевший глупость пронзить василиска длинным копьем, пал с коня мертвым, потому что яд вошел в его тело через древко[88]. Другой ратник, описываемый Луканом, разрубив мечом василиска, немедленно отсек себе руку, державшую меч, и только этим спас свою жизнь[89]. Рассказывали также, что Александр Македонский употребил против василиска зеркальный щит, и тот испепелил сам себя.

Зеркало было главным оружием в борьбе с василисками в Средние века, когда они бесчинствовали вокруг жилищ и отравляли колодцы и шахты. Врагами василиска также считались ласки, но одолеть монстра они могли, только пожевав листьев руты; изображения ласки с листьями во рту украшали колодцы и церковные скамьи[90].

 

15 января – Петуший день... – пишет Андрей Балдин. – Нечистая сила об эти дни одевалась перьями. Имя ее – Лихоманка. На голове кика из белого и черного пера. У нее три клюва. Одежда из шкуры подъярка (ягненка). Курьи лапы. Лицо желтое, зоб набит, глаза голодные. Порченая немочь. Где пройдет – три года куры нестись не будут... Лихоманка ищет двор с семилетним черным петухом. Ему поклоняется, квохчет, омывает насест слюной. Черный петух в этот день откладывал в навоз яйцо. 4 июля из оного яйца проклюнется царь змей Василиск. Тогда наступит засуха, пойдут пожары, в деревне погибнет все молодое. Чтобы предупредить напасть, около курятника, где жил петух, женщина, рожденная в этот день, отрясала сухой болотный мох. Бабы лепили лепешки из золы (сверху для маскировки должна быть мука, если не жалко зимой муки) и подбрасывали их у мостков, по которым должна пройти Лихоманка. Она от голодухи все лепешки проглотит, зола-то ей все нутро и сожжет[91].

 

Некоторые считали, что у саламандры тело кошки, крылья с перепонками и змеиный хвост, но чаще ее изображали в виде ящерицы. Исидор Севильский называет саламандру самым смертоносным из ядовитых существ. Марко Поло пояснял, что саламандра не животное, а субстанция, но ткани из асбеста еще долго выдавали за саламандровую кожу, и они служили лучшим свидетельством ее существования. Бенвенуто Челлини пяти лет от роду видел, как в огне резвилась некая ящерица, и сообщил об этом отцу; тот ответил, что это саламандра и высек его, чтобы это диво крепче ему запомнилось. Леонардо да Винчи полагал, что саламандра питается огнем и огонь помогает ей менять кожу[92].

 

Разнообразные и непредсказуемые превращения саламандры способны смутить любого исследователя... – пишет Александр Юрченко. – Древние авторы (Плиний, Диоскорид, Никандр, Элиан, Тимофей) относили саламандру к роду ящериц[93]... По мнению немецкого ученого Отто Келлера, весь ворох мифов, сложившихся вокруг образа саламандры, выдает свое восточное происхождение, равно как и необъяснимое по-гречески название “саламандра” пришло из Азии; ее имя в арабском и персидском иногда трактуют как “яд внутренний”...

Если одни авторы полагали, что саламандра живет в огне, то другие настаивали на ее способности мгновенно охладить раскаленную печь. Считалось, что ее естество губит любое пламя. Рассказывали и о том, что из шкуры саламандры можно изготовить белую ткань, не сгорающую в огне. В конце концов, ее имя было перенесено на маленьких огненных крылатых зверьков, а также стало обозначать вещество, известное сегодня под названием асбест... Среди китайских алхимиков было распространено представление о мыши-саламандре. В одной из редакций армянского перевода “Физиолога” сообщается о звере, подобном вепрю, выдыхающем огонь, а имя ему саламандра... В латинских бестиариях саламандра изображалась в виде крылатого дракона с торчащими ушами на голове и длинным хвостом[94].

 

Представления древних греков о хамелеоне резюмирует Михаил Гаспаров:

 

...Хамелеон замечателен не только тем, что меняет цвет. Если хамелеон сидит в траве, а над ним пролетает ястреб, то ястреб падает мертвым. Если жечь на дубовых углях хамелеонову голову, а на глиняном черепке – печень, то можно вызвать бурю. Если левую хамелеонову ногу сжечь с травкою, тоже называемой “хамелеоновою”, а пепел закатать в глиняный шарик и положить в деревянный сосуд, то несущий сосуд станет невидим[95].

 

Плиний утверждает: хамелеон не есть и не пьет, а жив исключительно воздухом[96].

 

Змеи пользовались особенным почетом в Древнем Египте и в обеих Америках. Многие египетские богини могли принимать змеиный облик, так что изображение змеи служило иероглифом слова «богиня». При каждом уважающем себя египетском храме содержались живые змеи в качестве стражей. Золотой священный змей Урей был символом фараона. В виде змеи изображалась богиня плодородия Рененутет, и сам бог земли Геб принимал иногда облик змея. Впрочем, египтянам были известны и злые змеи – например, враг солнечного бога Апоп, похититель вод подземного Нила.

Недурной американский серпентарий отыщется у Павла Крусанова:

 

В Центральной Америке археологи встречают изображение змеи едва ли не на каждом шагу: ворота храма воинов в Чичен-Ица охраняют изваяния двух огромных змей, гигантские змеи поддерживают стены храма Кецалькоатля в Теотиуакане, змея, изготовившаяся к прыжку, стережет храм возле города Ченес в мексиканской провинции Кампече... Чудовищный змей доминировал в культуре мезоамериканцев со времен ольмекской цивилизации, древнейшей из известных на этой территории, то есть с середины второго тысячелетия до Рождества Христова… Сходные образы, в том числе и довольно странные – змея с торчащей из пасти человеческой головой – прослеживаются в культурах тольтеков, сапотеков и майя. Что уж говорить об ацтеках: помимо Кецалькоатля, Пернатого Змея, воспринятого от предшественников, они имели и своих змееподобных божеств – Чикомелькоатль, что значит “Семь змей”, и мать-землю Коатликуэ... Для жителей Мезоамерики Пернатый Змей являлся поистине универсальным божеством – он был владыкой ветра и хода времен, правил чудовищами и светом ночи, обновлял в деревьях и травах жизненные соки и наделял силой наркотические растения… покровительствовал врачеванию, астрономии, архитектуре, обработке драгоценных камней и другим ремеслам, наукам и искусствам, то есть тем сферам знаний, которые, согласно книге Еноха, были открыты людям падшими ангелами[97]...

Североамериканские индейцы тоже почитали змею как главнейшее божество... Но материалом, при помощи которого они славили своего кумира, была земля, а это не столь устойчивая перед вечностью субстанция, нежели ольмекский и ацтекский камень... Потомки первых переселенцев из Старого Света, продвигаясь в глубь новых земель, встретили в верховьях Миссисипи странные сооружения в виде гигантских насыпных скульптур, изображавших зверей, птиц и людей, но чаще всего – огромных, иногда пятикилометровых змей[98].

 

У ирокезов имеется легенда о мальчике, который подолгу наблюдал за нравами змей, а однажды решился натереть свои глаза водой, в которой они жили, и научился прозревать самоцветы и минералы в недрах земли[99]. У индейцев шауни существовала легенда об огромном Змее, вожде гремучих змей, который носил на голове драгоценный камень, обладавший волшебными свойствами. Гуронам был известен Оннионт – гигантский змей с рогом на голове, способный пробивать горы.

 

Бушмейстеры попадаются [в Бразилии] на каждом шагу, – писал британский путешественник Перси Гаррисон Фосетт. – Имеются три их разных вида, одинаково ядовитые: просто сурукуку, затем сурукуку-пикуди-жака и, наконец, сурукуку-апага-фогу, или “огонь гасящая”. Последнюю привлекает огонь, и жители лесов так ее боятся, что никогда не оставляют на ночь горящих костров. Эти змеи имеют обыкновение укладываться клубком на пепле, под которым еще тлеет огонь, поэтому, когда жгут лес под плантации, их находят обгоревшими на золе[100].

 

Змеи были геральдическими животными династии инков. В музее перуанского города Ика хранится коллекция из 11 тысяч камней с древними петроглифами, изображающими, в частности, сцены охоты людей на звероящеров. Один из этих сюжетов изображает последовательное развитие чудовища от детеныша до взрослой особи; в этом монстре при горячем желании можно опознать стегозавра. Первым миф о «черных камнях Ики» пустил в обращение в 1926 году иезуит Педро Симон[101].

Богатый античный серпентарий содержится в поэме рисского стихотворца Лукана «Фарсалия». Два упомянутых там ливийских гада, сепс и «грозный на вид геморрой, огромный в чешуйчатых колцах»,  пригодились впоследствии медицинской номенклатуре. Лукан полагает, что бесплодие ливийской пустыни вызвано испарениями змеиного яда, отравившего самый воздух этих мест[102].

В восьмом круге дантова Ада также обнаруживается целый клубок змей; часть их переползла туда из поэмы Лукана. Это «пятнистый кенхр, всегда скользящий прямо»; амфисбена, у которой одна голова впереди, а другая сзади[103]; фарей, бороздящий землю подобно плугу; якул, который кидается с дерева как стрела и пронзает жертву насквозь; и, наконец, хелидр, оставляющий за собой дымящийся след. Эту последнюю тварь отождествляют с Ехидной.

Мангусы, известные монгольской традиции, – змееподобные демонические существа со множеством голов. Согласно ойратскому эпосу, они родились в виде лягушат от черной бабы, возникшей из пены ядовитого желтого моря, этакой демонической Афродиты. Мангусы живут в темных, пустынных и смрадных местах, часто появляются и в Нижнем мире. Огромные их пасти способны вместить целые толпы проглоченных людей. Главные их мифические функции – похищение женщин и разорение очагов.  

В «Тайпин Хуанчжи» упоминается Музыкальная змея с четырьмя ногами и голосом, напоминающим звуки Музыкального утеса[104].

Согласно Филону Александрийскому, змея есть одухотвореннейшее из всех животных: природа ее огненная, быстрота ее громадна, причем движется она, не пользуясь для этого какими-либо специальными членами. Она избегает старости, меняя кожу; поэтому ее допускают к участию в мистериях, ибо она бессмертна[105].

 

Змея – один из важнейших архетипов человеческой души... – пишет Гастон Башляр. – Поистине это анимализированный корень, а в сфере образов это звено, промежуточное между растительным и животным царствами... Возможно, змею, земное существо, никто и никогда не изображал лучше, чем Д.Г. Лоуренс: “В самой сердцевине этой земли посреди огня спит громадная змея. Спускающиеся в рудники ощущают ее тепло и пот, они чувствуют ее шевеление. Это жизненное пламя земли, ибо земля живет. Мировая змея имеет гигантские размеры, утесы – это ее чешуя, а между ее чешуйками растут деревья. Я говорю вам, что земля, которую вы роете заступами, жива, словно уснувшая змея. По этой огромной змее вы ходите, это озеро покоится во впадине ее складок, будто капля дождя, оставшаяся между чешуйками гремучей змеи... Если бы змея умерла, мы все погибли бы. Одна лишь ее жизнь делает влажной почву, из которой растет наша кукуруза. Из ее чешуек мы добываем серебро и золото, а деревья держатся за нее корнями, словно наши волосы – за подкожные корни”... Здесь можно изобличить избыток воображения и даже противоречия между образами: разве змея не нагое существо, так как же вообразить ее волосатой? Разве змея не хладнокровное существо, так как же вообразить ее живущей в средоточии огня? Но за Лоуренсом надо следовать не в предметном мире, а в мире грез, в мире энергетических видений, где вся земля является вселенской змеей, свернувшейся в узел. В этом фундаментальном существе сочетаются противоречащие друг другу атрибуты – перья и чешуя, воздушное и металлическое. У нее все потенции живого; у нее человеческая сила и растительная лень, способность творить во время сна... Земля – это змея, свернувшаяся в спираль. Если содрогается земля, то это грезит змея[106].

 

Немецкий химик Фридрих Кекуле, открывший в 1865 году формулу бензольного кольца, писал, что во сне ему привиделась змея, кусающая свой хвост, как мифический Уроборос.

У греков Уроборос – символ бесконечного возрождения и преходящей природы вещей. Но выдумали этот символ не греки – он явился к ним из Египта при посредстве финикийцев. Варианты этого гада встречаются и в Древнем Китае (культура Хуньшань, 4700–2900 до н. э.), и в Древней Индии (змей Ананта-шеша, обвивающий черепаху, на которой зиждется мир), и в нордических сагах (мировой змей Ермунганд).

В христианстве Уроборос символизирует бренность материального мира и конечность земного существования. В гностицизме, напротив, это символ бесконечности и стихии земли. У алхимиков это один из символов Великого Делания. Символикой Уробороса пользовались также масоны и другие эзотерические движения.  

 

Прочие гады.  Более всего в этом разряде нас интересует чилийское геологическое чудище под названием Сильная жаба. Она отличается от прочих жаб тем, что спина ее покрыта панцирем, как у черепахи. В темноте она светится наподобие светляка; единственный способ ее убить – сжечь дотла; названием своим она обязана необычайной силе взгляда, которым притягивает или отталкивает всех, кто попадается ей на глаза[107].

В мифах северо-запада Канады фигурирует Медная лягушка; индейцы ловят ее, пытаются сжечь, но погибают сами. Иногда эта лягушка превращается в Хозяйку меди. В Южной Америке жаба считается владелицей или соучастницей похищения первоначального огня.

Гвианские индейцы таулипан утверждают: люди когда-то пекли маниоковые лепешки на солнце, а огнем владела лишь старуха-жаба. Когда она нагибалась, из зада у нее вылетало пламя. Жаба отказывалась делиться огнем; тогда люди посадили ее на кучу хвороста, нажали хорошенько, огонь полыхнул и превратился в кремни, из которых его теперь добывают.

Полководец Гоу Цзянь однажды указал своим войскам на рассерженную жабу как на образец для подражания, и его бойцы стали соревноваться в хождении по раскаленным углям, говорится в «Баопу-цзы». В Германии и Англии имели хождение поверья, что лучшие клинки искусный кузнец закаливает в жабьем молоке[108].

В гербе Сатаны изображали трех жаб; мешочек с пеплом сожженной жабы служил талисманом от чумы. Жабья слизь имела даже антигравитационные свойства, будучи одним из главных ингредиентов ведовских мазей для полетов на шабаш.

У тайцев Вьетнама лягушка, сорвавшаяся с цепи, глотает небесные светила. У племени кхаси из Индии жаба нападает на Солнце, а лягушка глотает Луну. У семангов из Малайзии лягушка глотает Солнце, причем проделывает это каждый вечер.

В сказании алтайцев лягушка обнаруживает гору с камнями, из которых добывается первый огонь[109]. В некоторых традициях лягушки считаются детьми громовержца, изгнанными на землю. Наша сказочная Царевна Лягушка также высокого, хоть и невыясненного происхождения.

Египетская лягушка, если на нее нападет змея, хватает ртом длинный прутик, потому что с ним змея не сможет ее проглотить. Столь же хитры египетские собаки: они пьют из Нила только на бегу, своротив голову на сторону, потому что иначе их схватит крокодил. Подобные анекдоты из античных энциклопедий перекочевывали в средневековые компиляции и дожили до «Естественных историй» XVI–XVIII веков.

Божества в виде крокодилов известны были на берегах Нила и в районе африканских Великих озер. Их перечисляет Уоллис Бадж, комментатор египетской «Книги мертвых»:

 

Крокодил является одним из древнейших объектов поклонения в Египте, и до недавнего времени на некоторых островах озера Виктория существовал культ крокодилов. В конце XVIII столетия н.э. люди верили, что царь крокодилов жил в Арманте в Верхнем Египте, а во время правления Мухаммада Ади в Хартуме жители поклонялись гигантскому крокодилу. В некоторых районах Голубого Нила люди верили, что с помощью волшебства человек мог проникнуть в крокодила и пересечь в нем реку[110].

 

Черепах особенно почитали в Китае. Среди тамошних фантастических тортилл выделим огнедышащую черепаху, упомянутую в «Эр-я»[111]. Известна была китайцам и лягушка с черепашьим панцирем на спине, она же Твердая лягушка, чем-то напоминающая чилийскую Сильную жабу[112].

Престарелая черепаха Тортилла, которая преподнесла Золотой ключик деревянному человечку Буратино, похоже, относилась к виду европейских болотных черепах (Emys orbicularis). Излюбленное место их обитания – болота и пруды с илистым дном и пологими берегами, где удобно греться на солнце. Известны случаи, когда такие черепахи доживали до 120 лет.

Не могу отказать себе в удовольствии привести здесь отрывок из Кати Метелицы:

                               

Что такое черепаха – камень, в сущности, не более чем камень. Это только в книжках с картинками черепахи милые и похожи на человеческих старушек; на самом деле черепаха представляет из себя плоский камень с когтистыми мерзкими ногами и змеиной головкой. Я знаю, о чем говорю, у меня была некая Чапа – ужас моей жизни с семи до девяти лет. Я боялась взять ее в руки. Она производила тонны, буквально тонны омерзительного навоза. Я подпихивала ее на даче под соседский забор, три дня и три ночи кисла от ужасающего чувства вины, а потом натыкалась на эту тварь в двух шагах от нашего крыльца. Если бы не Чапа, я, уверена, выросла бы гораздо более светлым человеком[113].

 

Среди реальных земноводных, облик и повадки которых пробуждают воображение, упомянем огненную жерлянку[114] – лягушку с большими оранжево-красными пятнами на брюшке. Поэт Готфрид Бюргер сравнивал монотонное пение жерлянок с пением призраков, а натуралист Адольф Брем – со звоном стеклянных колокольчиков.

Не забудем и пупурную лягушку[115], живущую под землею на глубине до 4 м. А также лягушку-кузнеца[116] из Аргентины и Бразилии: ее крики напоминают удары молотка по медному подносу. А также лягушку-призрака[117], обитающую исключительно в человеческих могильниках Ущелья Скелетов на отрогах Столовой горы в Южной Африке.

А также китайскую гигантскую саламандру[118] почти двухметровой длины. А также ящерицу из Индонезии, которая именуется «летучим драконом»[119] и может планировать наподобие белки-летяги[120]. А также австралийского молоха[121], названного в честь финикийского божества: это ящерица семейства агамовых, вся из рогов и шипов; в тени она принимает оливково-серую, а на солнце – ярко-желтую или оранжевую окраску.   

 

Геологический серпентарий. Самый наш знаменитый Змей – по отчеству Горыныч, то есть сын Горы46. Это русский вариант дракона, у него бывает от трех до двенадцати голов, пасти которых извергают пламя. Такой Змей может также родиться от змеи, которая семь лет не слышала человеческого голоса, или от сорокалетней рыбы. Вариант этого образа – Тугарин Змей, которого победил былинный богатырь Алеша Попович[122].

В славянских языках слово «змей» одного корня с землей. По русскому поверью, на Воздвиженье змеи собираются в ямы и пещеры и лижут там бел-горюч камень Алатырь. В славянских преданиях упоминается змеиный рай – Ирей или Вырей, куда змеи удаляются на зиму сразу после Воздвиженья (осеннего равноденствия)[123].

 

В высшей степени интересен словацкий рассказ, – пишет Афанасьев. – Однажды – это было осенью, в то самое время, когда змеи уходят спать в землю, – лежал в поле овчар и смотрел на ближнюю гору. Он увидел чудо: множество змей ползло со всех сторон к каменной горе; приближаясь к ней, каждая змея брала на язык травку, которая тут же росла, и прикасалась ею к твердой скале; скала открывалась, и змеи одна за другой исчезали в ее вертепах. “Надо посмотреть, что это за трава и куда ползут змеи!” – подумал овчар; трава была ему неведомая; как только он сорвал ее и дотронулся до скалы – эта тотчас же раскрылась перед ним... Он вошел в отверстие и очутился в пещере, стены которой блистали золотом и серебром. Посреди пещеры стоял золотой стол, а на нем лежала огромная старая змея. Вокруг стола лежали другие змеи. Все они спали так крепко, что ни одна не пошевелилась, когда вошел овчар... Скала в ту же минуту сомкнулась за ним, как только он вступил в ее недра. Овчар не знал, как и где найти ему выход, и сказал сам себе: “Если нельзя отсюда выйти, так стану я спать!” Лег наземь и уснул. Сильный шум и шипение разбудили его; раскрывши глаза, он увидел множество змей, которые лизали золотой стол и спрашивали: “Не пора ли?” Старая змея медленно подняла голову и отвечала: “Пора!” Потом вытянулась от головы до хвоста, как гибкий прут, спустилась со стола на землю и направилась к выходу из пещеры; все змеи поползли за ней. Старая змея прикоснулась к каменной стене – и скала немедленно отомкнулась; вышли змеи, вышел и пастух, но каково было его удивление – вместо осени была уже весна, природа одевалась в новую зелень, и жаворонки оглашали воздух сладкозвучными песнями[124].  

 

Болгарский змеиный царь восседает на золотом троне в пещере в окружении ужей. Башкирский повелитель змей Кахкаха живет в золотом дворце, где собраны драгоценности со всей земли. Финны рассказывали о судебном заседании змей под предводительством коронной змеи на особом судебном камне (karajakivi)[125].

Царственный гад обыкновенно наделяется особым атрибутом – это может быть корона, золотой перстень, рожки, гребень, ключ во рту. В русском заговоре змея Гарафена лежит на черном руне, а черное руно на золотом камне.

Белорусы рассказывают, что над всеми гадами есть царь; под его личным начальством пресмыкающиеся подданые идут на зимнюю спячку; царь-змей идет впереди, чешуя его отливает серебром и золотом, на голове его корона из маленьких золотых рожков. «По свидетельству кельтских и германских сказаний, король-змей носит на голове золотой венец с бесценным блестящим камнем (Schlangenstein)... Когда король-змей купается в источниках или пьет приготовленное ему молоко, он непременно снимает с себя корону; предание это известно и между чехами»[126].

Известен и рецепт завладения короной или ключами змеиного царя: нужно расстелить у реки белое полотно; отправившись купаться, царственный гад оставит на нем свои атрибуты. В тирольской легенде мельник расстилает на берегу свою куртку, испачканную мукой. «Король ужей... принял куртку за белый камень, оставил на ней свою корону и отправился в воду». Если удастся заполучить чудесный предмет, он гарантирует помощь в нахождении кладов, приносит благополучие и магические способности. Однако нападать на змеиного предводителя нельзя: «Царь ужей свистнул, и тут же сбежались змеи со всей округи. Они окружили повозку и начали ее раскачивать так сильно, что парень упал без чувств. Когда пришел в себя, схватил корону и бросил ее наземь. Царь ужей вмиг надел ее на себя и отправился восвояси, а все змеи за ним. Через пару мгновений они исчезли»[127].

Впрочем, в австрийской легенде малолетняя девочка из Юденбурга, дочь рабочего каменоломни, нечаянно завладевает короной Королевы змей. Но это не приносит счастья ни ей, ни ее семейству. Ночью змеи со всей округи осаждают их дом; испуганный отец семейства выбрасывает корону в окно. Змеи бесследно исчезают; лишь большая белая змея, утратившая корону, остается лежать у порога мертвой.   

В рассказе, записанном в Забайкалье, змеиная царица не наделена особыми атрибутами, зато сам рассказ связан с добычей золота:

 

Это был один старичок, значит... И вот если в случае где появились змеи, то, значит, его просят... И вот был случай в Золотой Пади. Там прииска были, золото мыли. И мужики его попросили!.. Он сказал: “Давайте, я изделаю!”

Но и действительно, изделал. Поставил колушек, прутик взял в руку. Помахал – сама больша пришла, начала крутиться вкруг колышка, и за ней все пришли, в комок свились, шипели-шипели... Он махнул прутом – она пошла вперед, и те за ей. Увела. Ушли и не стало[128].

 

Аспид – крылатый змей с птичьим носом и двумя хоботами; видом пестр разными цветами; обитает в Печерских («пещеристых») горах; никогда не садится на землю – только на камень; не любит звука труб; куда ни полетит, все опустошает.

Впрочем, с аспидом умеют управляться знахари: они выкапывают яму, ставят там уголье горящее, берут с собою трубы и клещи каленые да покрываются дном железным. Когда вострубят, аспид засвищет, сотрясая горы, прилетит к яме, найдет небольшую дырочку и просунет хобот; тут его и хватают клещами калеными. Для чего его ловить – на этот счет есть разные версии: по одной из них, аспид охраняет дерево, дающее душистый бальзам; по другой – носит на лбу камень-карбункул, который светится в темноте. Заговоры на аспида не действуют: он прижимается одним ухом к земле, а другое затыкает хоботом и таким образом затворяет слух.

Иногда русский змей, как и западный дракон, выступает хранителем не сокровищ, а магического оружия. «Под морем под Хвалынским стоит медный дом, а в том медном доме закован змей огненный, а под змеем лежит семипудовый ключ» от богатырской сбруи, то есть доспехов; «в той збруе не убьют меня ни пищаль, ни стрелы»[129].

В башкирском сказании все упомянутые мотивы смешиваются прелюбопытным образом. Царь змей Кахкаха обладает брильянтовой палицей; это оружие способно обречь всю землю пожару или затопить ее до самых небес водой; хранится же палица во дворце, который можно открыть лишь золотым ключом, спрятанным в сердце девятиглавого змея, главного визиря царя Кахкахи[130].

 

Огненный змей. Об этом баснословном гаде есть рассказы у всех классиков русской этнографии; мы приведем его описание по Далю:

 

Поверья об огненных змиях, почитаемых злыми духами мужеского пола, основаны, вероятно, на явлении метеоров, сопровождаемых огнем и треском. В особенности народ полагает, что змеи эти летают к женщинам, с коими дружатся и коротко знаются. Такие девки или бабы обыкновенно худеют, спадают с тела и почитаются нечистыми, а иногда и ведьмами. Сказки об этом сохранились у нас издревле, и богатырь Тугарин Змеевич и Краса Зилантовна (зилан – по-татарски змея) суть исчадия такой четы, родившейся в диком воображении народа[131].

 

Огненный змей, как и василиск, может вылупиться из яйца, вдруг снесенного петухом. Такое яйцо следует носить сорок дней в паху или под мышкой, причем человек-наседка должен в инкубационный период отрешиться от христианских обрядов, ни с кем не разговаривать, не мыться, не причесываться и не менять белье. По истечении срока из яйца вылупится маленький змееныш; его следует держать в тепле и кормить яичницей.   

Сергей Максимов утверждает, что у огненного змея «голова шаром, спина корытом и длинный-предлинный хвост – иногда до пяти сажен»[132]. По другим сведениям, огненный змей похож на ужа, только с крыльями и несколько больших размеров; он весь золотой, горит как жар и особенно ярко светится во время полета. В избу огненный змей проникает через печную трубу и располагается обыкновенно за печкой. Такой домашний змей приносит своему хозяину золото и серебро, обеспечивает хороший урожай и плодовитость скота. Дитя, прижитое девицею от огненного змея, становится кикиморой.

 

Вера в существование огненного змея, приносящего золото... доведена до того, что существует даже способ добычи этого змея вживе. Для этого следует достать “спорышок”, т. е. маленькое уродливое яичко, суеверно признаваемое за петушье (в нем один желток и нет белка), и носить его шесть недель под мышкой и, когда вылупится змей, то на ночь лечь спать в нежилой избе (например, в бане). Во сне черт передаст этого змея в услуги смельчаку, на определенный срок и при известных условиях. Тогда отогретый змей начнет носить деньги[133].

 

Осенью 1796 года, за несколько дней до кончины Екатерины II, огненного змея видели над Зимним дворцом. Петербуржцы связывали его явление со сватовством шведского короля Густава Адольфа IV к внучке императрицы, великой княжне Александре Павловне. Сватовство расстроилось, причем внезапный отказ шведского монарха после долгого ожидания сочтен был оскорбительным. История эта будто бы ускорила кончину Екатерины – с ней случился удар, от которого она уже не оправилась

Немцам известен Драк, называемый «огненным кобольдом» или «огненным селезнем». Он приносит своему хозяину сено, съестные припасы, а изредка и сокровища. Это маленькое создание в красной куртке и колпачке, при полете принимающее облик огненной полосы. Прозвание Драк (Drek, Drake, Trech) происходит от слова «дракон».

В чешских Татрах известен Блавор, он же Рогатая Вака – дух  склепов и пещер в виде рогатого ужа с рожками. Этот змей любит сырость, но сохраняет и связь с огнем: иногда его называют стражем Пекла.

Теллурические мотивы заметнее всего во французском варианте огненного змея: это вуйвр со сверкающим камнем во лбу, хранитель подземных сокровищ, обитатель заброшенных замков и башен-донжонов. Герой сербского эпоса Змей Огненный Волк рождается от огненного змея, существует в человечьем облике, но в рубашке из волчьей шерсти и сохраняет способность оборачиваться волком.

Индейцы яномам из Венесуэлы рассказывали такую историю. Некая женщина тайно спозналась с Земляным Червем и прятала его у себя за очагом в куче хвороста. В лесу Червь превращался в человека и добывал множество дичи; своему брату женщина объясняла, что дичь убил сокол. Червь также сбрасывал для нее плоды с деревьев, а когда спускался, залезал ей в вагину. Однажды брат с матерью обнаружили Червя и засыпали горячими углями. Когда женщина стала рожать, из всего ее тела полезли земляные черви; женщина бросилась в воду; черви, родившиеся в реке, стали электрическими угрями.

 

Алтайский серпентарий. Александр Мисюрев рассказывает, как на Змеиногорском руднике рудокопам некогда приходилось отлавливать кишмя кишащих гадов по расписанию, отбивая часы в чугунную доску. Ему вторит исследователь алтайских древностей Валерий Иванченко:

 

Крупнейшее месторождение металлических руд на горе Змеиной (ныне город Змеиногорск) было известно древними чудскими копями и кишевшими в них змеями. Змей там было так много, что первое время их убивали, складывали в кучи и сжигали. Рассказывали, например, о змее огневке красного или рыжего цвета, необычайно ядовитой, совершающей прыжки в несколько метров и нападающей даже на всадника. Из двух видов обитающих на Алтае ядовитых змей – гадюки и щитомордника – последний действительно имеет порой красноватый цвет, однако ни одна из этих змей никогда не нападает первой и не может прыгать, делая выпады не далее чем на треть собственной длины. Но самыми поразительными были истории о чудовищных размеров змее-полозе, живущем в пещерах и старых штольнях. Видят его редко, чаще встречают следы: “будто бревно через дорогу протащили”[134].

 

Об этом Полозе заговор, записанный в Симбирской губернии, сообщает: «Ползет тот змей из земли из поганския, из-за моря Астраханского, выползает, к поклажам приставников назначает, православных не допускает; на том змее три главы, на главах три короны: первая корона казанская, вторая астраханская, третья сибирская»[135].

На Алтае, если верить Иванченко, имеется и аналог змеиного Вырея:

 

Среди людей, часто путешествующих по Алтаю, распространена легенда о неком месте на берегу Катуни, где зимой не ложится снег и зимуют, не впадая в спячку, тысячи змей… В шестом выпуске “Известий Алтайского отделения географического общества СССР” (1965) помещено сообщение геофизика Никифорова “«Змеиный курум» в долине реки Катуни”. Зимой на склоне правого берега Катуни, в 2 км выше устья Урсула, Никифоров обнаружил пятно размером 30 на 70 м, лишенное снега. Снег таял из-за ровного теплого ветра с температурой +4,7^о по Цельсию и слегка повышенным содержанием радона. Ветер дул из-под каменных глыб. При попытке начать раскопки из-под камней поползли змеи... Связывая это явление с выходом термальных вод (так впоследствии и не обнаруженных), Никифоров просто не знал, что указанные параметры в точности соответствуют микроклимату подземных полостей Алтая. Но воздухообмен такой интенсивности указывает на существование под камнями полости просто чудовищных размеров, не сравнимой ни с одной из известных пещер[136].

 

Зверинец Бажова. Самый известный наш геологический бестиарий – бажовская «Малахитовая шкатулка». И главные баснословные создания там – пресмыкающиеся. Бажов ссылается на «Обстоятельное наставление рудному делу, состоящее из четырех частей, сочиненное и многими чертежами изъясненное Берг-коллегии президентом и монетной канцелярии главным судьею Иваном Шляттером», изданное в 1760 году:

 

Что о пребывании ящериц, змей и тому подобных насекомых при богатых рудных жилах говорится, то хотя оное за неосновательное почитается, однако узнавание особливо при Колывановоскресенских заводах ясно доказывает, что сего вовсе опровергать не надлежит: ибо множество змей, находящихся там на горе, золотою и серебряною рудами изобилующей, от которых и оная гора Змеиною горою названа, есть явное свидетельство, что такие гады больше водятся в тех местах, где золотые и серебряные руды находятся[137].

 

Правда, главный образ пантеона бажовских сказов – все-таки не змея, а золотистая ящерка, чем-то похожая на саламандру; она-то и оборачивается Хозяйкою.

 

Образ ящерицы как воплощение Хозяйки горы достаточно ясен для всякого, кому случалось видать открытый выход углекислой меди или ее разлом. По цвету, а иногда и по форме сходство очевидное. Можно думать, что подвижность и веселый вид ящерицы получили отражение в образе Хозяйки горы. Недаром Хозяйка всегда изображалась очень подвижной, быстрой в решениях, большой насмешницей и “мудровальницей”, которая любила потешаться не только над неугодными ей людьми, но часто ставила в затруднительное положение и тех, кто ей нравился[138].

 

Иногда Хозяйку горы сопровождает бурая кошка. К тому же отдельные горящие Кошачьи уши фигурируют в одноименном сказе (Бажов уверяет, что огонек в месте выхода сернистого газа имеет широкое основание и впрямь напоминает кошачье ушко). Алексей Иванов, возводящий бажовские образы к мифологии вогулов-манси либо к фигурам «пермского звериного стиля», сближает эту Кошку с подземным зверем Мамонтом[139], но это сопоставление кажется надуманным.

Кроме Хозяйки, над горными гадами владычествует уже знакомый нам Великий Полоз, который по своему хотению может отводить и приводить золото: «Где он пройдет – туда оно и подбежит». Дочь Полоза носит имя Золотой Волос: золотые прожилки в породе ассоциируются с ее прядями. Сам Великий Полоз также может менять свой змеиный облик на человеческий:

 

Кафтан это на нем, штаны – все желтое, из золотой, слышь-ко, поповской парчи, а поверх кафтана широкий пояс с узорами и кистями, тоже из парчи, только с зеленью. Шапка желтая, а справа и слева по ней красные зазорины, и сапожки тоже красные. Лицо желтое, в окладистой бороде, а борода вся в тугие кольца завилась. Только глаза зеленые и светят, как у кошки[140].

 

В этом портрете очевидна связь не только с золотом, но и с огнем. И действительно, в своей змеиной ипостаси Полоз оставляет после себя участки  выжженной земли. С другой стороны, от него может исходить и могильный холод: «Свет не такой, как от солнышка, а какой-то другой, и холодом потянуло»[141].

Встреча с Полозом обставляется рядом запретов. Нельзя рассказывать о ней другим («Молчок про эти дела, а то все испортите»). Ссоры из-за добычи, ложь и несправедливость также могут спугнуть фарт («Не любит, вишь, он, чтобы около золота обман да мошенства были, а пуще того, чтобы один человек другого утеснял»). Мотив любовной связи со змеем претерпевает в данном случае любопытную инверсию: не Полоз выступает соблазнителем, но башкирский охотник Айлып трижды пытается похитить его дочь-златовласку[142].

Пародии журнала «Красная Бурда» обыгрывают сразу два мотива из вышеперечисленных: страсть Полоза к справедливости и опасность встречи с ним:

 

Про бегемота нашего, зоопарошного, рассказать тебе? Нет? Ну дак я тогда и не буду. А вот еще, сказывают, завелся у нас в Свердловске Канализационный Полоз. Вроде как ползает он везде по трубам, и где какой засор, али дырка в трубе – он все слесарям да ассенизаторам указыват. Только, говорят, не всем, а только которые с чистой душой да с добрым сердцем. А который слесарь со злом али с жадностью к канализации подходит – того полоз к себе в трубу засасыват... Потому у нас в Свердловске слесарей-то мало[143].

 

Одно время слух пошел, что на заводе нашем меди видимо-невидимо, и поверху, мол, лежит в бухтах да в самородках, а ежели поглубже копнуть, то и вовсе. Только, мол, ту глубокую медь голой рукой не возьмешь. И сколь старателей за ней охотились – все сгинули. А мужичонко один – Ванька, по прозванию Коврик, все хвалился, что, мол, он глубоку медь взять сможет, да и не только взять, а в скупку сташшить, а на вырученны деньги пировать, мол, станет со всем заводом.

Вот раз ночью сидит этот Ванька Коврик у костерка, недалеко от подстанции заводской, ну сразу за оврагом, где грибы да бутылки берем летом. Меди уж набрал порядочно, да все мелочь – катанка, кусок анода да обрезь всяка. И тут выходит к Ванькиному костерку мужичок. Одет неброско: телогрейка, штаны, лицом похож на электрика нашего – Кукуева... А на плече у его огромный моток медного провода, тыщ на пятьсот-шестьсот. Ванька сразу смекнул: Медный Полоз в гости к нему пожаловал. Ну, понятно, с лаской к нему, мол, выпить-закусить, не желаете ли. Тот молчком выпил, закусил, да и прочь пошел. А Ванька-то и приметил, что пошел он в сторону электроцеха, прямо к старому рубильнику.

Ну, Ванька хвать лопату и айда копать по следу Полоза. И на глубине с полсажени сразу наткнулся на жилу богатимую, да не утерпел вида меди-то, руками за нее схватился, да и сгинул. Утром другие старатели нашли Ваньку-то, обугленного, след Полоза увидали, по нему до рубильника добрались. С тех пор меди там, конечно, поубавилось, но говорят, что и сейчас еще можно метров десять найти, только вот рубильник сперва отключить надо[144].

 

Из прочих бажовских гадов выделим змеиного царя Дайко, увенчанного золотою короной и умеющего своим взглядом обращать людей в камень. А также Голубую змейку, которая иногда показывается старателям. По правую сторону от нее летят золотые искры, по левую брызжут черные струйки: привычное сопоставление золота и угля. Счастлив тот, кто увидит Голубую змейку в одиночку: направление ее движения обозначает золотую богатую жилу. Те же, кому привелось увидеть ее в компании, обычно кончают ссорой, а то и смертоубийством.

Отыщутся в одном из сказов «Малахитовой шкатулки» и муравьи-рудознатцы.

 

Муравьи в золотых лапотках присутствуют только в сказе “Жабреев ходок”... – пишет Алексей Иванов. – На бляшках Пермского звериного стиля очень редко, но присутствуют “муравьеподобные” насекомые. Правильнее их было бы идентифицировать с пауками, но с точки зрения фольклора между пауком и муравьем особой разницы нет... На бляшках звериного стиля два огромных паука занимают место ящера (напомним, что в сказе муравьи увеличивались в размерах). Следовательно, функция этих пауков-муравьев та же, что и у ящера. Точно так же муравьи ведут старателя Жабрея к подземным богатствам[145].

 

Мы уже знаем о непосредственной связи муравьев с золотом; протягивать эту связь через пауков и ящеров – все равно что лечить зубы через задний проход. К тому же главная мифическая функция паука – никак не добыча золота, но прядение судеб. К тому же паук – существо одинокое, тогда как в образе муравьев подчеркивается коллективизм. Исследователя здесь подводит стремление вывести весь бажовский зверинец из одного-двух традиционных источников.  

О бажовской Огневушке-Поскакушке мы уже упоминали; сейчас нас интересует спутник Огневушки – Филин, который, издевательски ухая, отводит старательское счастье от ведьминых кругов, образуемых его хозяйкою. Филин – хранитель кладов является и в другом сказе Бажова, так что его нельзя считать случайным персонажем.

Подруга филина – сова считалась у греков птицей Афины, как в силу приписываемой ей мудрости, так и в силу способности к ночному зрению (постоянный эпитет Афины – светлоокая). По Афанасьеву, сова может служить олицетворением огня, как в русской загадке: «Летела сова из красного села, села сова на четыре кола». Отгадка – горящая лучина в держателе-светце с четырьмя ушками[146]. Таким образом, становится понятна связь Филина с пламенной Поскакушкой.

Наконец, упомянем козла по имени Серебряное копытце. Судя по описанию, он может переведаться отдаленным родством с китайскими небесными оленями:

 

Рассказал ей Кокованя, что ростом козел не выше стола, ножки тоненькие, голова легонькая. А Даренка опять спрашивает: “Дедо, а рожки у него есть?” – “Рожки-то, – отвечает, – у него отменные. У простых козлов на две веточки, а у него на пять веток”. – “Дедо, а он кого ест?” – “Никого, – отвечает, – не ест. Травой да листом кормится. Ну, сено тоже зимой в стожках подъедает”. – “Дедо, а шерстка у него какая?” – “Летом, – отвечает, – буренькая, как вот у Муренки нашей, а зимой серенькая”. – “Дедо, а он душной?” Кокованя даже рассердился. “Какой же он душной! Это домашние козлы такие бывают, а лесной козел, он лесом и пахнет”[147].

 

Козла Серебряное копытце, как видим, сопровождает все та же кошка бурой масти. Там, где этот козел ударит своим копытцем, открываются россыпи самоцветов, что, конечно, куда приятней, чем зловонные лужи поднебесных оленей.

 

Бажов и фольклор. В какой степени баснословие «Малахитовой шкатулки» выводимо из реального уральского рабочего фольклора? Самое радикальное мнение на этот счет высказывает Константин Мамаев:

 

Совершенно справедливо эта мифология выводится за пределы горнозаводского фольклора. Она возникла в среде старателей и ремесленников. Она не могла возникнуть в условиях коллективного труда, в промышленном производстве... Экскаваторщик зачерпывает волокушным ковшом тонн десять грунта, который при включении механизма поворота перебрасывается в отвал, находящийся в ста метрах от места выемки и в пятидесяти от его кабины. Он видит только пустую породу и притом всю смену и всю трудовую жизнь... Так какой тут миф? В пору своей инженерной деятельности я и следов его не знал. Не такова ли и ситуация горняков, которые девять лет освобождали, а затем двенадцать лет поднимали и обтесывали сообща одну сорокатонную глыбу малахита? Миф остается, быть может, геологу[148].

 

Тем не менее, уральские фольклористы анализируют бажовские сказы наравне с фольклорными. Зооморфные образы Бажова находят соответствие не только в традициях Урала, Башкирии и Алтая, но и в фольклоре горнорабочих Западной Европы. Скажем, у табу, связанных с Великим Полозом, имеются несомненные западные аналоги: немецкие предания рассказывают о Драконьем озере, в котором погребена целая горняцкая фамилия, пострадавшая за свою гордость и заносчивость[149].

Функции бажовского Филина в немецком фольклоре, по мнению Наталии Швабауэр, выполняет пестрая птичка: «Абрахам по прозвищу Монах, самый набожный горняк в Визентале, как-то обнаружил на вершине горы красивый источник, дно которого блестело, как золото. Он сел и стал рассматривать золотой ручей. На одном берегу он заметил красивую пеструю птичку, а на другом – Горного монаха с раскрытой книгой»[150].

В этой связи совершенно правильной следует считать интуицию Гастона Башляра: «Павлин – в высшей степени земное существо. Это музей минералов»[151].

Образ Серебряного копытца также находит европейские отражения. Фольклору западных рудокопов известен козел с золотыми рогами; в Англии и Македонии шахтеры его

боятся, в Германии считают его появление добрым предзнаменованием[152]. А в австрийском Гарце известен олень, наделенный даром речи: «Недалеко от Гослара решили как-то заложить шахту в том месте, где предполагалось много руды. Вдруг появился белый олень и стал, к удивлению всех, убеждать человеческим голосом, что нужно отказаться от этой затеи. Мол, пока еще есть руда в Раммельсберге, нечего рыть новую шахту. Так же внезапно, как появился, олень исчез»[153].

 

Рога и копыта. Аристотель, вслед за Аристофаном, упоминает козлооленя как пример несуществующего животного; впрочем, на греческих вазах классической эпохи изображения козлооленей порою встречаются[154]. Стоит припомнить также Керинейскую лань, которую преследовал Геракл во время одного из своих подвигов: рога у этой лани были золотые, а ноги медные.

Нельзя не упомянуть и превращенную в козу нимфу Амальтею: она вскормила Зевса в пещере горы Ида на Крите, причем никто не знает, в женском или козьем своем обличье выступала кормилица. Куреты и корибанты в это время по просьбе Реи плясали с оружием и щитами, заглушая плач дитяти, чтобы Кронос его не услышал. Рог Амальтеи, случайно сломанный в ходе этой возни, Зевс позднее сделал рогом изобилия, а шкура ее послужила ему щитом-эгидой в борьбе с титанами[155].

Древние германцы почитали священную козу Хейдрун, живущую на мировом древе Иггдрасиль, и четырех небесных оленей по имени Даин, Двалин, Дунейр и Дуратор, с рогов которых капала медвяная роса. В румынской колядке является Иоанн Креститель, обращенный в «оленя трехгодовалого, с сероватой шерстью, с золотыми рогами и серебряными копытами». Девять лет и девять дней пребывать в лесу закляла его мать, которая на него разгневалась.

В самом общем плане козел связан как с небесами (ездовое животное громовержца – Тора, Перуна, Перкунаса), так и с преисподней (одноногий древнеиндийский Аджа Экапад, козлиное копыто дьявола)[156]. Таджикам известен злой дух Аджина, зарождающийся в кучах золы, выброшенной из домашнего очага. Иногда он является в образе женщины-великанши, но чаще всего принимает облик козла, одиноко блуждающего в горах, вдали от жилья. Путника, поймавшего его, он пугает, произнося человеческим голосом всякие непристойности.

Башкирские горщики верят, что золото в шахте по ночам превращается в козла или барана и ходит по штрекам. Тот, кто увидит во сне златорунного барана или козла, поддевающего его на рога, непременно отыщет самородок.

 

В “Сань-цай ту хуэй” отмечено странное существо – трехрогое животное саньцзяошоу. Это типичное копытное, похожее на лошадь или антилопу, но с тремя рогами и языками пламени по бокам... Четырехрогий олень с человеческими руками вместо передних лап – инжу является персонажем “Шань-хай цзина”... Другой вариант четырехрогого оленя – фучжу. Он похож на белого оленя, но имеет четыре рога. Его появление является предзнаменованием наводнения... К числу редких и далеких животных отнесено безрогое копытное с одной ногой – куй. Само название его в современном языке обозначает понятия: “чудовище”, “ужасный”. О нем сказано в “Шань-хай цзине”: “Внешне похож на корову; темно-голубое тело; нет рогов; одна нога; когда выходит из воды, обязательно начинаются ветер и дождь; он сияет как солнце и луна; его голос подобен грому”[157].

 

Анна Баркова приводит множество примеров оленьих образов, связанных с небесами и с преисподней[158]. В алтайских курганах обнаружены захоронения коней, на которых надевали оленьи маски с огромными рогами: похоже, олень считался перевозчиком в потусторонний мир, так что коня символически превращали в оленя. В мифологии нивхов олень выступает хозяином устья Мировой реки, то есть царства мертвых.

В европейских сказках погоня за белым оленем приводит охотника в сказочный потусторонний мир, а то и вызывает его смерть. В «Рамаяне» погоня за золотым оленем «является косвенной причиной переправы всех героев в потусторонний мир». С оленьими рогами изображали кельтского бога Кернунна, связанного как с культом плодородия, так и с культом мертвых (аналогами его считаются ведийский Рудра и греческий Дионис, связанный с бараньей и козлиной образностью).

С другой стороны, в эвенкийских сказаниях небесные женщины-оленихи считаются хозяйками солнечных лучей. На рождественских и новогодних открытках Санта Клаус или Дел Мороз путешествуют по небесам на упряжке златорогих оленей.

Примером совмещения небесной и подземной ипостасей может служить и лось – главный персонаж сибирских наскальных росписей, где он связан с образом реки, текущей в страну мертвых. Известны русские названия созвездий Большой и Малой Медведицы – Лось и Лосенок. Название сохатый показывает, что широколопастные рога лося воспринимали как небесную соху. Находки в подземных выработках лосиных рогов, служивших инструментами древним рудокопам, стали источником поверий, что лоси живут в пещерах под землей. Еще и сегодня можно встретить утверждения, что лоси якобы использовались как тягловая сила в древних шахтах.

Плиний[159] и Элиан[160] называют лося тарандом или тарандром и приписывают ему свойство мгновенно изменять окраску в зависимости от фона. Этих тарандов помещали в области гелонов – скифского племени, кочевавшего по берегам Днепра.

 

Конь. Лудовико Ариосто утверждает, что в пределах Рифейских (Уральских) гор водятся гиппогрифы – чудовищная помесь грифа и лошади[161]. До времен Павла Бажова эти монстры не дожили. Однако от них только один шаг до настоящих лошадей, которые вплоть до второй половины ХХ века были в шахтах тягловой силой. Описание их найдется у Александра Куприна:

 

Эти лошади, эти благородные животные, созданные для приволья степей, осуждены на многолетнюю жизнь в шахте. Раз спущенная вниз на платформе, лошадь остается в шахте до самой смерти. От постоянной работы во мраке она через год, много полтора, совершенно слепнет и, по-видимому, мирится со своим горестным положением. Удивительней всего, что она какими-то своими лошадиными, непонятными для человека путями начинает ориентироваться во времени. Когда кончается ее упряжка, то есть шесть часов беспрерывной работы, то уже ни за что не удается удержать лошадь в ее лямке. Она протестует против лишней минуты и – едва распряженная – галопом мчится в свою конюшню[162].

 

Последних подземных лошадей в Советском Союзе вывели из кемеровской шахты «Северная» в 1972 году. Сотрудница кемеровского музея «Красная горка» пишет:

 

Лошадей использовали на разных работах: на откаточных штреках при доставке лесоматериалов для крепления выработок, на горизонте 360 м, где наблюдалось большое выделение метана. Использовалась конная тяга и для вывоза угля до ствола. Лошади в шахте проходили расстояние в 3-5 км и более. Жили лошади постоянно в шахтных конюшнях. Иногда их вывозили на поверхность клетью с глубины 360 и 260 м, но только ночью, чтобы они не ослепли. Одна лошадь могла тянуть восемь вагонеток весом полторы тонны каждая. Ни одна лошадь не везла состав больше восьми вагонеток, как говорится, хоть ты ее убей – не потянет... Кроме того, лошадь ни за что не соглашалась оставаться дольше положенной смены на работе, она рвала постромки и бежала в свою конюшню... Лошадь привыкала к своему грузу, и если положить лишнюю лесину или затяжку, она отказывалась везти груз. Мы полагали, что она знает счет[163].

 

Александр Мисюрев упоминает характерную черту горнозаводского производства, вошедшую в пословицу: «Горнорабочие Алтайского округа привлекались к работам с семилетнего, а позднее с двенадцатилетнего возраста. “Малолеты” разбирали, то есть сортировали руду на конской шкуре, разостланной нередко под открытым небом... Отсюда пошло выражение, распространенное среди старых рудокопов: “на конской шкуре вскормлен аржаными крохами”»[164].

В Античности в рудниках и каменоломнях по большей части трудились ослы. Тут опять придется припомнить мифологему солнца, упрятанного в подземелье. Осел считался животным, посвященным Солнцу, и в этом качестве участвовал в мистериях в честь Диониса, Осириса и Аполлона. Герой романа Апулея превращается в такого ослика; само его имя Луций означает «светлый», «лучистый». Христос, въезжающий в Иерусалим на осле – евангельский след тех же мистерий.

 

В праздник Весты ослы играли определенную культовую роль, в которой соединялись с Богиней, возрождая тем самым земное плодородие... – пишет Валерий Цагараев. – Того же достигал и кельтский король, в процессе коронации ритуально совокуплявшийся с жертвенной белой кобылицей. В древнеарийском обряде ашвамедха главная жена царя символически совокуплялась с жертвенным конем... Поучительная история произошла в начале ХХ века с участницей одной из русских геологических экспедиций в горной Осетии. В пути женщина пересела на осла, и когда путешественники достигли ближайшего селения, его жители начали возмущенно роптать, прося Бога: “Не оскверняй земли нашей стопами блудницы”. Удивленные этой враждебностью, русские геологи перенесли отрицательную реакцию осетин на счет их дикости и невежества, а удивленные горцы никак не могли взять в толк, до какого уровня пала эта женщина, если она едет на осле – фаллическом символе (то есть символически совокупляется с ним), и при этом еще смеется[165].

 

В конской мифологии есть и индустриальный компонент. Достаточно припомнить Сивку-Бурку русских сказок, у которого «из ноздрей дым столбом валит, из ушей пламя пышет», или не менее удивительного Конька-Горбунка, повелителя волшебных котлов. Мощность двигателей до сих пор измеряется в лошадиных силах. Лошадь непосредственно связана с кузнечным ремеслом через процедуру подковывания: это «единственное животное, в которое можно забивать гвозди».

Георгий Агрикола рассказывает, что в одной из шахт серебряного рудника в Анненберге дух-хранитель руды принял облик коня и с бешеным ржанием затоптал насмерть двенадцать рабочих. Шахту после этого пришлось бросить, хотя запасы руды в ней далеко еще не были выработаны.

Кстати придется и другой рассказ того же автора: «Вот что говорят о возникновении рудника Гослар. Один дворянин – его имя не упоминается – привязал свою лошадь Раммель на горе, лошадь била копытами и разбрасывала землю; таким образом она раскопала скрытую свинцовую жилу, как в свое время крылатый конь Пегас, как писали поэты, открыл родник, названный его именем»[166].

Родник, открытый Пегасом, называется Иппокрена («Лошадиный источник»). Этот конь, порождение Медузы и Посейдона, высек своими копытами и другой источник под названием Аганиппа; воды его также дарят вдохновение, но этот ключ почему-то менее популярен[167]. Интересно и другое деяние Пегаса: когда гора Геликон от пения муз стала расти до неба, Пегас ударил копытом в ее вершину и прекратил рост.

Карл Юнг изрядно пополнит нашу конюшню:

 

В образе Дроссельбарта (“Лошадиной бороды”) Вотан является получеловеком, полуконем, то есть существом кентаврообразным... Лошади обладают даром ясновидения и сверхъестественно чуткого слуха... В “Илиаде” лошадь произносит зловещую речь; лошадь слышит слова, произносимые покойником, когда его везут хоронить, чего люди не могут слышать... Все это соответствует типическим манифестациям бессознательного. И становится вполне понятным, что лошадь как образ злой животной компоненты человека, имеет ближайшее отношение к черту. У черта одна нога лошадиная, а когда нужно, он и весь является в образе лошади. Ведьмы часто превращаются в лошадей, вследствие чего на их руках можно заметить знаки от подковных гвоздей. Поповы кухарки после смерти превращаются в лошадей... Подкова – редуцированный образ лошадиной ноги – приносит счастье и отводит беду. В Нидерландах вешают в конюшнях целую лошадиную ногу против злых чар. Особенно действенной оказывалась кость лошадиной ноги в качестве громоотвода – по принципу клин клином. Лошади также имеют значение огня и света. Примером тому являются огненные кони Гелиоса. Коней Гектора зовут Ксантос (желтый, светлый), Подаргос (быстроногий), Лампос (светозарный) и Аифон (пламенный)... Лошадь есть также “дерево смерти”; так, в Средние века погребальные носилки назывались “лошадью св. Михаила”, а на новоперсидском языке вместо “гроб” говорят “деревянная лошадь”... Троянская лошадь представляла собой единственное средство победить город, ибо лишь тот является непобедимым героем, кто вновь проник в мать и из нее вновь возродился[168].

 

Вооружась этими сведениями, мы можем вернуться к огнедышащему Сивке-Бурке. Образ этот подробно разъясняет Владимир Пропп. Сам по себе полета в образе птицы или на птице – очень древнее явление. Позднее на образ птицы накладывается образ коня как проводника в загробный мир: известно, что коней хоронили вместе с воинами.

С развитием культа предков развивались и пространственные представления: умершему стали приписывать далекий путь и дальний полет. «Лошадь же осталась как атрибут умершего вообще, хотя, собственно, утеряла свой смысл». Но в сказке остатки этого смысла удержались: волшебный конь дарится мертвецом, годится только тот конь, который взят из склепа (иногда из подвала или «казенного погреба»)[169].

Масть «сивки-бурки, вещей каурки» Афанасьев объясняет, во-первых, как «блестящую, сияющую» (месяц представлялся сивым жеребцом), во-вторых, как «седую или с проседью» («каурый» – то же, что бурый, только с темным ремнем по спине) [170]. Пропп говорит о преобладании в сказках двух мастей – сивой и рыжей: 

 

На русских иконах, изображающих змееборство, конь почти всегда или совершенно белый или огненно-красный. В этих случаях красный цвет явно представляет собой цвет пламени, что соответствует огненной природе коня... Белый же цвет есть цвет потусторонних существ... цвет существ, потерявших телесность. Поэтому привидения представляются белыми. Греки приносили в жертву только белых лошадей... В верованиях конь часто уносит умершего в страну мертвых. Точно таким же посредником был и огонь. В мифах Америки, Африки, Океании и Сибири герой без всякой помощи животных, только при помощи огня отправляется на небо. Когда появляется лошадь, роль огня переносится на лошадь... Сказочный конь, совершенно как ведический огненный конь Агни, добывается из огнива[171].

 

Примерно такую же роль играют кони в шаманизме. Шаманы – не только хозяева огня[172], но и владельцы коней, помогающих сноситься с потусторонним миром.

 

Мы знаем, что в числе помощников шамана имеются и лошади... К онгону, называемому “покровитель телеутов”, минусинский шаман обращается со словами: “На сине-сивом коне ты приехал сюда в полдень из гор Кузнецка”. В якутском мифе дьявол действует так: “Тут дьявол перевернул свой бубен, сел на него, три раза ударил его своей палкой, и бубен этот превратился в кобылу с тремя ногами. Севши на нее, он поехал прямо на восток”[173].

 

Итак, в образе сказочного Сивки-Бурки сливаются сразу три стихии: воздух (птица), земля (конь) и огонь. Отсюда можно разъяснить и цвета знаменитых коней Апокалиписиса – рыжего и вороного, белого и «бледного»[174]. Рыжий и черный – цвета жара и потухших углей, образность здесь та же, что и в сказаниях об огненных птицах. Белый и бледный (сивый, сизый) – цвета воздушной стихии и смерти.

Завершая лошадиную тему, упомянем несколько гибридных существ. Если греческие сатиры были «с козлиными элементами», как сказала одна студентка, то греческие силены, духи плодородия из свиты Диониса, изображались с конскими хвостами и копытами. На греческих вазах и сатиры, и силены обыкновенно забавляются с нимфами. Классические кентавры к горному делу отношения вроде бы не имеют – их считают божествами ветров, оттого-то они такие буйные. Зато в русских легендах Китоврас, оборачивающийся то конем, то человеком, выступает соперником царя Соломона[175]. В частности, он учит Соломона, как добыть чудесную птицу Шамир, с помощью которой можно тесать камни, не используя железа, чтобы не осквернить Иерусалимского храма[176]. Шамир в еврейском фольклоре – существо, способное пожирать камень и неуязвимое для огня. По легенде, Бог создал Шамира на шестой день творения; по другой легенде, Бог устроил Великий Потоп, потому что испугался могущества Шамира. Иногда он представляется птицею, иногда – червем или змеей; эта двойственность восходит к образу египетского Феникса, который рождается как червячок из пепла своего предшественника, а через четыре года становится птицей. В талмудической традиции Шамир – магический камень, который используется Аароном для огранки самоцветов на наперснике первосвященника, а затем Соломоном при постройке храма[177].

 

Гусь и его товарищи. Гусака мы уже упоминали в связи с представлением о близости горняков и металлургов к сексуальной сфере. По представлениям башкирских старателей, гусем может оборачиваться дух золота (ср. гуся, похищаемого Михаилом Паниковским в романе Ильфа и Петрова «Золотой теленок»).

Бык встречается в фольклоре горнорабочих сравнительно редко; впрочем, образ чудовищного подземного быка известен со времен критского Минотавра, а образ Золотого тельца – с библейских времен. Башкирские старатели и шахтеры олицетворяют в образе быка Хозяина золота. Чаще всего подземный бык ревет, когда переносит золото с места на место; в это время лучше не попадаться ему на пути. Герой одного из рассказов «только дошел до первой штольни, налетел невесть откуда взявшийся бык и поддел его рогами». Очнулся горняк уже в яме для стока воды, которая находилась в десяти метрах от входа в штольню. «Едва ли остался бы жив, если бы не подоспели товарищи. Они вытащили его из зумпфа и подняли наверх. Но он недолго после этого прожил»[178]. Встреча с бодливым козлом или бараном в золотоносной шахте – куда более благоприятное предзнаменование.

Облик быка принимает также персонаж фольклора чилийских горняков, известный как Тамайский дьявол. По преданию, горный хребет Тамайя был когда-то богат золотом. Однажды на шахту пришел наниматься работник, поставив условие, что он будет работать в одиночку и по ночам. Золота он добывал больше всех; управляющий решил за ним проследить и увидел, что новичок превращается в огромного быка и роет породу рогами. Испуганный управляющий позвал шахтеров, но бык, завидев распятие, пробил дыру в горе и исчез, унеся с собою все золото[179].

Свиньи в немецком фольклоре обыкновенно подчиняются Белой даме; на Урале облик свиньи может принимать и сам горный дух. «Пойдут с работы – свинья бежит. Человек бежит – весь запышется. Свинья за ним – изо рта огонь. Стали дежурить – никакой свиньи. Дежурства нету – опять свинья забегает»[180].

Перечислять тут мифических огненных свиней, от эдического кабана Гуллинбурсти до Свинки Золотой Щетинки из русской загадки, нет никакой силы-возможности. Ограничимся указанием на то, что кабан и свинья снабжены мощными клыками и любят рыться в земле («понурая свинка глубок корень роет»), а стало быть, не чужды теллурическим интересам[181]. Ведийский бог Рудра, «красный вепрь неба»[182], именуется так не только за связь с огнем, но и за связь с рудокопным делом. Как вепри с железными клыками изображаются и Маруты, сыновья Рудры, духи бури, грома и молнии; они  раскалывают скалы и прокладывают пути водным потокам[183]. 

 

Заяц. О зайце мы уже говорили в связи с образом Горного хозяина или Горного батюшки. Известно, что алтайские бергалы старались не поминать зайца в забое. Однако английских шахтеров есть примета: белый кролик в штольне – к удаче. У нынешних донецких горняков присутствия сверхъестественного существа в забое считается синий заяц.

Амбивалентные качества зайца стоят в связи с традиционным пониманием его образа. С одной стороны, заяц и кролик слывут существами сексуально активными и весьма плодовитыми; стало быть, появление зайца в горной выработке может указывать на богатую добычу. С другой стороны, заяц считается зверем нечистым и блудливым, как в славянском фольклоре, так и в западных традициях; прозвание «косой» также указывает на его связь с нечистою силой. Поэтому встреча с зайцем может быть и дурною приметой.

Неожиданный свет на этот образ проливают разыскания Бориса Хаймовича[184] и Владимира Бондаренко[185]. Они анализируют распространенный в разных культурах орнаментальный мотив: три зайца бегут  друг за другом, образуя круг; при этом уши их сливаются, так что на троих изображается только три уха.

В Британии и континентальной Европе этот мотив появляется около XIII века. Заячий круг изображается в виде рельефа на стенах или сводах домов и храмов. Считается, что три зайца символизируют христианскую Троицу. Правда, у католиков заяц традиционно считался слугою дьявола, а ведьма могла оборачиваться зайцем. Тем не менее, в английском Девоншире рельефы трех зайцев украшают тридцать храмов «в четко очерченном районе вокруг Дартмура». Очень распространен этот мотив и в Корнуолле. Британские исследователи выдвигали версию, что заячий круг мог быть знаком гильдии рудокопов Девона и Корнуолла: ведь зайцы роют свои норы подобно горнякам. Этот символ пытались связать также с алхимическим знаком олова.

Однако Борис Хаймович обнаружил этот символ в росписях деревянных синагог XVIII–XIX веков, а также на надгробиях еврейских кладбищ в Галиции и Подолии. Он полагает, что евреи заимствовали этот мотив из европейских орнаментов, где три зайца «украшали окна готических соборов, фасады жилых домов, циферблаты ратуш, служили эмблемой профессиональных гильдий в Германии, например, в Эльзасе».

По словам Хаймовича, в европейское искусство этот мотив проникает с Востока. На медных иранских блюдах XII–XIV веков он встречается в двух вариантах, с тремя и четырьмя зайцами. Американец Ричард Этинхаузен, исследуя циклические композиции из птиц, рыб или животных на медной посуде из Передней Азии показал, что они имеют солярную символику. В четырех существах, догоняющих друг друга, несомненно, видели четыре времени года. На более поздние композиции из трех существ влияют мусульманские представления о трехликом солнце.

Заячий круг встречается серебряных шкатулках и медных монетах 1280-х годов иранского и монгольского происхождения. Однако самые ранние образцы этого мотива, утверждает Бондаренко, ссылаясь на исследования Вэй Чжана и Петера Расмуссена, найдены в буддийских пещерных храмах близ китайского города Дуньхуана, они восходят к VI–IX векам. Троезаячьими фресками здесь были украшены своды 17 пещер. Заячий круг вписан в орнамент из восьми лепестков лотоса.

Кроме того, круг из четырех зайцев был известен в Тибете. Этот мотив обнаружен на панелях Белой башни древнего королевства Гуге, расцвет которого пришелся на Х век.

до своего падения в 1630 году. Другие буддийские изображения заячьего круга известны в индийском Ладакхе (штат Джамму и Кашмир), в храмовом комплексе конца XII–начала XIII века, когда эти места находились под культурным влиянием Западного Тибета.

Владимир Бондаренко полагает, что мотив заячьего круга возник все-таки в Китае, под влиянием мифологемы о лунном Нефритовом зайце. Другие исследователи полагают, что в Тибет и Китай он мог проникнуть из Ирана времен Сасанидов, но доказательства этого еще предстоит отыскать.

Все это, однако же, не отменяет теллурической символики заячьего круга. Как мы видели, он был одинаково популярен у иранских медников, у китайских строителей пещерных храмов, в германских ремесленных коллегиях, в иудейской кладбищенской символике и в храмах горнопромышленных Девоншира и Корнуолла.

 

Мышь и крыса. Баснословный сюжет про гору, родившую мышь, отсылает нас как к Эзопу с Лафонтеном, так и к греческому географу Страбону, который называет мышей «землерожденными» (γηγενεΐς)[186]. Плутарх в очерке «О сребролюбии» пишет о каких-то грызунах, «которые в рудниках поглощают золотой песок и от которых можно получить золото не ранее, чем они помрут и будут взрезаны». Но эти грызуны – аллегорические: им уподобляются сквалыги, которые при жизни ничего не уделяют своим близким[187].

Последняя версия мифологемы про гору и мышь обнаруживается в стихах Льва Лосева:

 

Многоочитая, как ахиллесов щит,

В лопнувших жилах рудных входов,

Гора отдыхает от трудных родов.

Новорожденная мышь пищит.[188]

 

Теофраст отмечал способность мышей предсказывать грозу танцами и пением, то есть суетой и писком[189]. Известны греческие монеты с изображением мышей: они использовались в качестве амулетов против всего недоброго. Больным детям в качестве крайнего средства, когда другие лекарства не помогали, греческие врачеватели прописывали намазанную медом мышь.

К сочинениям Аристотеля восходит мнение, что мыши самозарождаются в грязном белье[190]. В Средневековье верили, что мыши рождаются от грозы; что человек, отведавший пищи, которую ели мыши, теряет память; что мышь, съевшая что-нибудь в церкви, превращается в нетопыря. С мышью связаны русская Баба Яга и немецкая фрау Холле. В средневековом искусстве белая и черная крысы – символы дня и ночи.

В повести Брюсова «Огненный ангел» от брака ведьмы с демоном родится белая мышь, причем очень хорошенькая. Существовало поверье, что душа спящей ведьмы выскакивает у нее изо рта в виде розовой мыши, а душа умершей ведьмы – в виде серой мыши.

 

В фольклорных грезах народа живот предстает как приемлющая полость... – пишет Гастон Башляр. – Перелистывая “Адский словарь” Коллена де Планси, мы без труда найдем легендарную фауну желудка, где объединены все животные, которых люди считали изрыгнутыми из себя. К примеру, в рот спящего влезает и вылезает ласка. Может, это блуждающая душа? В статье Malfices (“Порча”) нам говорят о подвергнутой порче девице, которая “изрыгала маленьких ящериц, каковые ускользали в дыру, образовавшуюся в полу”. Кардано, со своей стороны, рассказывает, что некий спящий, проглотивший гадюку, спасся, вдыхая дым паленой кожи. Окуренная змея вылезла изо рта больного... Часто встречается сказка о том, что изо рта спящего рудокопа вылезает маленькая мышка. Шахтер, копающийся в недрах земли, бесцеремонно проглатывает обитателей подземного мира[191].

 

Обличье мыши, змеи или мухи могли принимать мары – злые хтонические демоницы, известные южным и западным славянам, немцам, грекам, албанцам и др. От того же корня – русская кикимора и слово «кошмар» (франц. cauchemar, от старофранц. сaucher, «давить», и mare, «ночное
привидение»). Славянская народная традиция причисляет мышей и крыс к гадам – наряду с лягушками, жабами и змеями. Главным признаком гада выступает тесная связь с землею. Восходят эти представления, вероятнее всего, к иранским ариям, которые причисляли к нечисти-храфстра рептилий и земноводных, червей и ракообразных, пауков, насекомых и грызунов.

Болгары считают, что мыши произошли от дьявола, лопнувшего в церкви от запаха ладана. Кашубы – что дьявол сотворил крысу, а Бог бросил в нее рукавицей, из которой появилась на свет кошка. По белорусскому поверью, появление мыши в выкопанной могиле означает, что покойник был колдуном. «Mysterium, mystes, mystik, – пишет Рудольф Отто, – все эти слова, вероятно, восходят к одному и тому же корню, который сохранился в санскритском mus. Это – “скрытое, спрятанное, темное тяготение” (а потому может принимать значение обмана и воровства)»[192].

Использование мышей в гаданиях и ворожбе – постоянный мотив процессов против ведьм. Древнерусский «Киприанов кодекс» указывает особый вид предсказаний – мышеписк[193]. Мышь существо не по росту могущественное: в русских сказках она разбивает золотое яичко, снесенное Курочкой Рябой, и помогает выдернуть из земли чудовищную Репку.

Существует устойчивое поверье, что слон боится мышей. Впрочем, в образе мамонта – «большой земляной мыши» – образы мыши и слона сливаются воедино.

Мышиный царь фигурирует в греческом пародийном эпосе «Батрахомиомахия» («Война мышей и лягушек»). Мышиный король – в «Щелкунчике» Гофмана. Мышиная королева – в «Мудреце из страны Оз» Баума и «Волшебнике Изумрудного города» Волкова.

 

В Германии существуют следующие поверья: кто есть хлеб, изгрызенный мышами, у того будут болеть зубы; чтобы у дитяти легко прорезывались зубы, мать должна откусить у мыши голову и привесить ее на шею ребенка; когда у детей выпадают молочные зубы, то советуют закидывать их в мышиную норку, приговаривая: “Maus, Maus! komm heraus, bring mir einen neuen Zahn heraus”. На Руси заставляют детей бросать выпавший зуб за печку с таким приговором: “Мышка, мышка! на тебе зуб костяной (или репяной), а мне дай железный (или костяной)”; то же соблюдается и лужичанами... Уподобление молний зубам грызунов сообщило Аполлону, метателю убийственных стрел, эпитет Сминфий (сминфос  – полевая мышь) и придало мышам мифический характер[194].

 

В эссе Максимилиана Волошина «Аполлон и мышь» имеется целая коллекция баснословных грызунов. Мы приведем только финал этого трактата:

 

Белые мыши копошились под алтарем Аполлона в Троаде. На острове Тенедосе бог истребил их солнечными стрелами. Мышь являлась для нас то тонкой трещиной, нарушающей аполлинийское сновидение, то символом убегающего мгновения, то сосредоточием загадочного и священного страха; гора вечности потрясалась, чтобы родить смешную мышь; вильнув хвостиком, мышь разбивала золотое яичко, и мудрая рябая курочка произносила вещие слова о том, что простое яичко лучше золотого... Так слова поэта – “Жизни мышья беготня” – выяснились перед нами как зрелище изначальной скорби и вечной борьбы, составляющей основу жизни[195].

 

Интересно, что Аполлон как мышиный покровитель противостоит Афине, эмблемой которой является сова.

В зороастризме злокозненная Муш также вступает в конфликт с солнечным Митрой, но позднее они заключают союз:

 

Пари, пери, пэри, в иранской мифологии один из духов. Термин “П.”, возможно, восходит к реконструируемому индоевропейскому пер, “производить на свет, рожать”, или пеле, “наполнять”. В “Авесте” пари – паирика – злокозненные существа женского пола... Митра после захода солнца “сокрушает паирика” (“Яшт” X 26). В “Бундахишне” (5, 25) “воровка” Мушпар Пари (авест. Муш паирика, “мышь-пари”, “Ясна” XVI 8) в образе летучей мыши пожелала затмить свет солнца и луны, но была одолена солнцем, присоединившим ее к своему сиянию... Выделяются паирика – персонификации отрицательных явлений, например засухи и неурожая, паирика-крыса – демон чувственности... Другие паирика имели человеческий образ и своей красотой обманывали или обольщали людей и героев. Вместе с тем образ пари имел положительную нагрузку, ср. зороастрийское жреческое имя Парик. В средневековой персидско-таджикской поэзии изобилуют положительные значения слова “пари”; пари бывает невидимкой, а когда появляется – “очень красива и мила”, очаровывает, иногда творит добро, но способна лишить сознания, разума… Пари у таджиков выступают в антропоморфном и зооморфном обликах. Доброжелательные пари являются в виде красивых птиц, бобра или неядовитой, белой и желтой, змеи, а злые – в облике ядовитых змей, лягушек, черепах... В антропоморфном облике доброжелательные пари – красивые девушки или молодые женщины в белой, синей или красной одежде... Злые пари имеют отталкивающую наружность и грязную одежду... Мужчины – избранники пари – становятся шаманами, а сами пари выступают как шаманские духи-помощники[196].

 

Весь этот мифический комплекс (солнечный блеск, шаманские умения, колдовская амбивалентность мыши-соперницы) мы находим и в сюжете про Аполлона и мышь.

Связь солнца и мыши заметна и в русской сказке «Репка»[197]. В репке нетрудно различить солнечный символ, в кортеже из людей и животных – ритуал освобождения светила из новогодней темницы. Мышка закономерно играет в сюжете вызволения солнца решающую роль.

Напомним также легенду про Гаммельнского крысолова. Германский город Гаммельн был настолько наводнен крысами, что жизнь в нем стала невыносимой. В 1284 году некий пришелец-флейтист в пестрой одежде предложил избавить город от крыс за вознаграждение. Он играл на флейте, расхаживая по улицам, и таким образом выманил всех крыс из нор, собрал их в огромную стаю, привел к реке Везер и утопил в ее водах.

Но жители Гаммельна отказались отдать флейтисту награду. Тогда он снова заиграл на флейте, и к нему со всего города стали сбегаться дети. Он привел их к горе Коппельберг на краю города; гора раскрылась, впустила их и вновь закрылась за ними. Остались только два опоздавших ребенка: один из них был слепым, другой немым[198].

Для нас в этом сюжете важнее всего связь горы и крыс: когда флейтист губит детей горы, он возвращает ей детей человеческих. Впрочем, это не единственный пример связи мыши и музыки. Сербы считают, что если будешь играть ночью на музыкальном инструменте, приманишь мышей в дом. А в сказке польского Поморья герой получает от мыши волшебную дудочку, исполняющую желания.

Вариант, где фигурирует не гора, а башня, излагается в немецкой легенде про епископа Гато. Этот скупой прелат во время голода заживо сжег бедняков в пустом амбаре, чтобы они не докучали ему мольбами. Души крестьян превратились в мышей, с которыми сравнил их епископ, и подступили к его дому. Он пытался укрыться в башне на середине Рейна, но мыши переплыли реку, прогрызли каменные стены и заели епископа заживо[199].

В тирольской легенде на тот же сюжет мотивировки несколько иные. Последний из графов Франкингов, удел которых находился близ Хольцестерского озера, был ужасным злодеем. Нищих в своих владениях он приказывал хватать и бросать в подземелье башни, где они умирали голодной смертью. Граф пировал под их вопли с друзьями и соседями и приговаривал: «Слыхали, как пищат мыши в моих амбарах!»

Однако в замке вдруг случилось нашествие мышей: они истребляли припасы, бегали по пиршественному столу и заползали даже в графскую постель. Тогда граф решил выстроить новый замок на островке посреди озера. Но не успел справить новоселье, как увидел, что полчища мышей переплывают озеро на деревянных дощечках. Слуги в страхе покинули замок, граф остался один-одинешенек и вскоре его сожрали мыши.

Нам уже известно, что горные духи чаще всего оборачиваются мышами и крысами. Например, в башкирской традиции облик черной крысы принимает Хозяйка горы. А в немецкой мышь указывает путь к серебряной жиле: 

 

В горах возле Тотенау вел однажды разведку старатель. Когда он присел на отдых, разложил хлеб и хотел приняться за еду, из отверстия в скале выскочила мышь и стала подкрадываться к хлебу. Рабочий бросил в нее кайлом, кайло ударилось о скальную стенку, и открылась нора, в которой блестело серебро, которое сделало старателя богатым. В благодарность он назвал рудник Мышью[200].

 

Китайский вариант сюжета про гору и мышь приводит Юань Кэ. На священной горе Куньлунь, куда порою спускается с небес Нефритовый государь, вечно пылает пламя; в этом пламени живет мышь величиною с быка и весом в тысячу цзиней; ее шерстинки длиною в два чи и тонки как шелковые нити. Эта мышь красного цвета, но когда выходит из огня, становится белой как снег. Из ее шерсти прядут нити и ткут ткань, обладающая всеми свойствами магического асбеста и шкуры саламандры[201].

Чернолицый китайский герой Бао Гун, один из судей подземного мира, еще в земной жизни прославился разоблачением хитроумных преступлений пятерых мышей-оборотней.

Китайским буддистам известен также один из четырех Алмазных владык Неба по имени Мо Лишу. Он изображается с двумя кнутами и сумкой из шкуры пантеры; в сумке сидит белая крыса Хуа Худяо, которая состоит у него на посылках. Оказавшись на свободе, эта крыса превращается в белого крылатого слона или змею, пожирающую людей.  

 

Невидимый туко-туко и голый землекоп. Еще один вариант вечного сюжета про гору и мышь: весною 2006 года в Лаосе американские зоологи открыли новый вид грызунов – близких родственников первых млекопитающих, вымерших 11 млн. л. н. Это живое ископаемое, которое сравнивают со знаменитой рыбой целакантом, обитает на отрогах горного кряжа близ границы с Таиландом.

Научное название, данное этому грызуну – Laonastes aenigmamus («живущая в горах загадочная мышь»). Местные жители зовут его кха-ню и охотно употребляют в пищу: открытие было сделано на туземном рынке, где продавались крысиные тушки.

К семейству гребнемышиных, обитающих в Южной Америке, относится чилийский туко-туко[202], подземный зверек длиной до 25 см. Он роет сложные двухъярусные норы, целые лабиринты из штолен и штреков, гезенков и сбоек в черных вулканических песках Чилийских Анд. Название туко-туко – подражание звукам, которые доносятся из-под земли в результате его жизнедеятельности.

Другое его название – окульто, то есть «невидимый», «скрытый». Дело в том, что местные жители туко-туко почти не видят: он питается в основном подземными частями растений, а на поверхности появляется изредка по ночам. Впрочем, гаучо из Патагонии уверяют: когда над владениями туко-туко перегоняют овец, этот мирный грызун приходит в бешенство. «Очевидцы рассказывают, будто нередко можно видеть ошеломленного барана, в которого вцепился разъяренный туко-туко»[203]. 

В Африке обитает слоновые землеройки[204] – зверьки размером с мелкую кошку. Сначала их назвали слоновыми в шутку, из-за длинного носа, похожего на хобот. Но когда провели генетические исследования, оказалось, что они и вправду ближе к слонам, чем к землеройкам, и входят в надотряд Afroteria, возникший в Африке около 100 млн л. н. Кстати говоря, Плутарх замечает: «Землеройку египтяне обожествили, говорят, вследствие ее слепоты, на том основании, что мрак, по их мнению, древнее света. При этом они полагают, что она рождается в пятом поколении от мышей, в новолуние, а также – что печень ее уменьшается во время лунного затмения»[205].

Грызун под названием голый землекоп[206] также обитает в Африке – в полупустынях Кении, Эфиопии и Сомали. Внешне он напоминает небольшую крысу, но почти лишен волосяного покрова. Землекопы живут в подземных туннелях колониями до трехсот особей. Подобно муравьям, они делятся на рабочих, солдат и матку-королеву; это едва ли не единственный вид млекопитающих, устроивший свою жизнь таким образом[207]. Они малочувствительны к боли, не боятся воздействия тяжелых металлов, не болеют раком, легко переносят повышенную концентрацию углекислого газа. Живут они очень долго для грызунов, до тридцати лет, если не гибнут в боях со змеями.

В Австралии эволюция создала удивительные сумчатые аналоги плацентарным млекопитающим других континентов (волку, кунице, белке-летяге, муравьеду; аналогом антилоп считают кенгуру). Существуют и сумчатая мышь, и сумчатый крот.

Эмблематический австралийский зверек коала имеет сумку, открывающуюся вниз, а не вверх. Казалось бы, при жизни на деревьях это очень неудобно. Но коалы ведут свою родословную от вомбата[208] – сумчатого подземного зверя, похожего на маленького медведя. Вомбата называют «живым экскаватором» и «чемпионом по копанию». Если бы сумка вомбата открывалась сверху, в нее неизбежно попадала бы грязь. Коалы поднялись на деревья в поисках новых источников пищи, но унаследовали прежнее строение сумки. 

 

Крот. Владимир Топоров проводит типологическую параллель образу Аполлона Сминфия: индийский пламенный бог Рудра таким же образом связан с кротом. Связь крота с Солнцем прослеживается и в других традициях[209]. В мифе эмбу, живущих в Танзании, Солнце велит кроту отнести на землю живую воду. Крота встречает гиена, которая боится, что ей недостанет трупов для прокормления и подменяет живую воду мертвою. С тех пор люди умирают, а крот наказан – ему велено жить в земле.

У индейцев винту из Калифорнии койот ловит Солнце в ловушку, натянув веревку между двух гор. Крот перегрызает веревку и освобождает Солнце, но при этом слепнет.

Карл Юнг, ссылаясь на  Олимпиодора, приводит герметическую легенду о кроте, которого проклял Бог, и теперь он обитает в «черной земле». Крот был когда-то человеком, разгласившим тайны Солнца, и потому был проклят и ослеплен: он «знал очертания Солнца, каким оно было»[210].

По русскому поверью, Бог ослепил крота за то, что он копал землю на Благовещенье. Русские рассказывали, что Бог обещал дать кроту глаза, когда он выроет столько бугров, сколько звезд на небе. Белорусы – что Бог услал крота в нору за то, что тот стал портить райские насаждения, и определил, что глаза его будут уменьшаться и к Страшному Суду кроты останутся без глаз. По представлениям болгар, крот вылезает из норы лишь раз в неделю, в субботу до восхода солнца.

Связь крота с небесами можно проследить и в цикле чехословацких мультфильмов 1970-х («Крот и ракета» и др.). Правда, Крот из андерсеновской сказки про Дюймовочку – нарочито приземленный персонаж. Но здесь мы имеем дело с другой мифологемой: по германским и славянским поверьям, воробей на зиму превращается в мышь, ласточка – в крота, ласку или лягушку.

У западных славян ведьма перед полетом на шабаш натирается кротовым жиром. Болгарская легенда говорит, что отец проклял сыновей за то, что они поссорились из-за земли, хотя наделены были поровну. Сыновья превратились в кротов, и теперь у каждого из них по сорок кротовин, а им все равно тесно. Доказательство человеческого происхождения крота видят в сходстве его передних лап с рукой человека. Белорусы считают, что если повесить на кол живого крота головою вниз, можно вызвать дождь.

Чтобы кроты не рыли нор в огороде, у русских в Страстной четверг хозяин объезжает на кочерге вокруг огорода, приговаривая: «Крот, крот, не ходи в мой огород, в день Чистого четверга тебе в жопу кочерга». Помогает также соблюдение запретов: не прясть от Рождества до Крещения (у украинцев), не есть хлеба в саду (у болгар), не класть на стол шапку (у чехов), не спать с женой в воскресенье (у поляков).

Кротовину бросают через рой пчел, чтобы он сел на землю, или через горящий дом, чтобы усмирить пожар. Перед первым выгоном скота посыпают рога животных землею из кротовины, чтобы скотина не была бодлива. У поляков девушка дает съесть парню вареное сердце крота как приворотное средство.

В Южной Африке обитает семейство златокротовых (Chrysochloridae) – подземные грызуны, похожие больше на слепышей, чем на кротов. Они получили свое латинское название в 1825 году и к открытию местного золота отношения не имеют. Зато шерсть их обладает красивым металлическим блеском красного, желтого, оливкового или бронзового оттенка.

Французские сюрреалисты использовали в своих сочинениях образ крота-звездоносца (Condylura cristata), обитателя Южной Америки с множественными тактильными отростками вокруг носа, расположенными в форме звезды. Роже Кайуа называет его «монстром пострашнее гибридов Босха»[211].

 

Крысы в шахте. Сетевой ресурс WikiMining сообщает:

 

Заселение шахт крысами происходит через наклонные выработки, соединяющиеся с поверхностью, а также пассивным путем (завоз грызунов с лесом, оборудованием)... Размещение крыс в шахте тесно связано с количеством людей на разных ее участках, особенно много их в местах добычи угля – лавах... Питаются крысы как продуктами, принесенными с собой шахтерами, так и отходами их жизнедеятельности... Среди шахтеров ходят истории, как крысы обгрызают спящим пальцы, уши и носы. Якобы их слюна действует как обезболивающее, и спящий человек не чувствует боли. Рассказы эти ничем не подтверждаются... Установлено, что крысы слышат звук микротрещин, предшествующих крупным трещинам и обвалу, и массово покидают выработку перед аварией. Это их качество помогало шахтерам в XIX – начале XX века... В то же время крысы являлись разносчиками опасных заболеваний... На старых фотографиях американские шахтеры всегда держат в руках металлические судки, называемые piece box. Таким образом они пытались предохранять свой завтрак от крыс... “Старый откатчик Федор Лытков не однажды рассказывал, как в войну крысы насмерть заели ослабевшего от плохой еды и большой работы его друга-шахтера. Горный мастер с полсмены отпустил того домой, а он полпути до ствола не смог одолеть, свалился, тут на него и напали полчища” (Александр Плетнев, “Шахта”)... Известны случаи, когда крысы спасали шахтеров. “Один работяга спал под лавой. Проснулся от того, что кто-то покусывал его за палец. Открывает глаза – крыса! Несколько раз он отгонял ее, кидал камнями, но безрезультатно: как только он закрывал глаза, крыса продолжала кусать палец. В конце концов он не выдержал, встал и погнался за ней. Через полминуты там, где он лежал, обрушилась кровля”. Замечено, что крысы различают шахтные сигналы. “Сидит крыса на ленте, грызет газету от тормозка, раздается сигнал запуска конвейера. Она спокойно перебирается с ленты на трос, поддерживающий конвейер, а после остановки снова переходит на ленту и идет искать свою газету”[212].

 

Вариант сюжета про гору и мышь можно разглядеть в шахтерской байке, услышанной мною от покойного моего приятеля, поэта Максима Уколова. Речь там шла о зловещей Белой крысе. Горняки, как сказано выше, относились к крысам не без уважения; но Белую крысу все ненавидели, потому что встреча с нею, по поверьям, предвещала гибель.

В версии Макса байка завершалась характерным пуантом. Как-то два молодых шахтера без предрассудков сумели накрыть Белую крысу рештаком (род стального лотка или корыта) – и ну лупить по нему кувалдами. Били-били, рештак едва не сплющили; ну, думают, если она еще не померла, так ума решилась. Подняли рештак – а она уши себе заткнула и язык высовывает, причем предерзко.

Историю эту я сообщил другой моей приятельнице, Яне Глембоцкой, которая сотрудничала с кемеровским театром «Ложа». И вскоре имел удовольствие опознать ее, поэтически преображенную, в спектакле «Угольный бассейн», который доныне считаю лучшим, талантливейшим театральным произведением на шахтерскую тему.