Ян Карский. Я свидетельствую перед миром. История подпольного государства. – М.: Астрель: CORPUS, 2012

Эта книга совпадает со своей историей.

Ян Карский – подпольный псевдоним, сохраненный автором в качестве официального имени, когда после 1945 года стало ясно, что в Польшу он не вернется. Но сначала его звали Ян Козелецкий, он был выходцем из Лодзи, из семьи среднего достатка, и до начала Второй мировой войны изучал дипломатию, а также получил военное образование. За неделю до 1 сентября 1939 года он был мобилизован – отправлен на границу с Германией, в Освенцим. После того, как польская армия потерпела от немцев сокрушительное поражение, Карский отступает на восток с деградирующими остатками боевых частей – до тех пор, пока они не встречают советские войска, оккупирующие в этот момент Польшу с другой стороны. Советский командир объявляет, что они пришли, чтобы вместе с поляками бороться против фашистами – но первым делом требует, чтобы поляки сдали оружие. Интересно, что поляки ведутся – оружие сдавать им не хочется, однако идея воевать вместе с русскими против немцев не кажется совсем уж дикой. Но отправляют их, естественно, не на фронт, а в Белоруссию в концлагерь. Причем впоследствии происходит обмен частью заключенных с немцами (вообще по воспоминаниям Карского, большевики и фашисты в данный момент всюду появляются рука об руку, и отношения славянских и немецких офицеров между собой вполне дружественные) – часть поляков немцы забирают в Белоруссии и отправляют в свои лагеря, взамен отдают тех, что сидели у них. Карскому удается попасть в такую обменную партию. По пути, уже на польской территории, он бежит из поезда – и вот тут-то впервые узнает, что никакой Польши больше нет и бороться за нее вроде бы и некому, армии не существует, военная помощь Англии и Франции, на которую поляки рассчитывали после поражения, не состоялась. Переживая совершенное опустошение, Карский добирается до Варшавы, находит тут своих прежних знакомых и через них узнает, что подполье хотя еще и формируется, но уже действует. Вступает в подпольную армию он не раздумывая, однако использовать его начинают сразу в качестве курьера – сперва в самой Польше, устанавливая связь между подпольными организациями в разных городах, затем – для доставки материалов польскому правительству, располагающемся в еще не занятом немцами Париже.

Роль этого польского правительства до 1945 года куда выше, чем обычно бывает у подобной власти в изгнании, старательно изображающей из себя настоящую. Дело в том, что в оккупированной Польше, в отличие от других покоренных немцами стран, не организовалось вообще никакого собственного профашистского правительства, подобного, например, вишистскому, не было и соответствующих силовых структур (зато ярко проявили себя фолксдойче – Карский вспоминает, что в день немецкого нападения польских военных в Освенциме активно обстреливали из окон своих домов вчерашние мирные жители). Польское правительство, оказавшееся в Париже, а затем в Лондоне, до 1945 года было действительно единственным реальным польским органом верховной власти, имеющему у поляков высокий кредит доверия. При этом в правительстве понимали, что вряд ли получится из Парижа управлять вооруженной борьбой «на местах», потому руководители Сопротивления и впоследствии Армии Крайовой находились в Польше. Целью заграничного правительства было сохранить саму властную структуру, не позволять прерываться политическому процессу – чтобы после освобождения всю государственную систему не пришлось строить заново, да и чтобы мир знал – страна Польша не сгинела, дела обстоят не так, что осталась от нее лишь горстка подпольщиков и партизан.

Значение курьеров, обеспечивающих связь между правительством и подпольными политическими и военными структурами в Польше, нельзя переоценить, по сути, это узловые фигуры, недаром почти все они считаются настоящими героями Сопротивления. При этом связь была и самой уязвимой, самой опасной частью подпольной структуры. Карский пишет, что представление о подпольной деятельности сильно романтизированы, на самом деле большая часть ее напоминала обычную конторскую работу, у самого Карского, скажем, в Варшаве был офис, в который вполне регулярно ходили на работу три машинистки, стучали на машинках и получали зарплату – и это не был офис прикрытия. Грамотно организованная конспирация, конечно, не упраздняла риск – люди погибали, попадали в руки гестапо – но сводила его к возможному минимуму. А вот кто рисковал, пишет Карский, больше всех и кому редко когда удавалось продержаться больше нескольких месяцев – это женщины-связные. Ничего героического они вроде бы не делали, просто что-то кому-то передавали – однако у них всегда были с собой обличающие их материалы, они постоянно находились на виду, первым делом бросались в глаза при любой слежке – и погибали практически все. Карский посвятил им в книге отдельную главу.

Сам он попал в гестапо в одном из своих курьерских маршрутов, после многодневного горного перехода, на территории Словакии. Его пытали, предлагали сотрудничество в такой форме, что вроде бы не зазорно и согласиться - то есть, ничего даже ни от кого не скрывать, не становиться перебежчиком, предателем – а посодействовать установлению контактов, созданию возможности коммуникации между немцами и верхушкой подполья. Карский отказался. Его перевезли в гестапо на территории Польши, тут он попытался вскрыть себе вены – и попал в больницу. Но из больницы местные подпольщики все-таки устроили ему побег.

В конце концов, Карского отправляют уже в Лондон – Париж к тому моменту захвачен – с новой миссией. Теперь он должен выступать не как связной, а как очевидец – и сообщить западному миру о том, что происходит в Польше, какая идет борьба. Поляки еще сильно надеются на союзников. Непосредственно перед этой – последней для него – поездкой происходит судьбоносная встреча. Карскому предлагают поговорить также с представителями еврейского подполья. На встречу приходят два еврея, которые в обычной жизни, как понимает Карский, юность которого прошла в той части Лодзи, где евреев было много, были бы непримиримыми противниками: один из них бундовец, другой сионист. И они озвучивают ему чудовищные цифры – число людей, ежедневно вывозимых из варшавского гетто, якобы на работы – и исчезающих, разумеется, навсегда. Карский не верит, потому что поверить в это действительно сложно. Ему устраивают «экскурсию» в гетто, откуда Карский выходит уже другим человеком (особенно после того, как наблюдал там вполне легальную охоту на людей каких-то юнцов из гитлерюгенда – мальчики ходили в гетто повеселиться и пострелять по евреям). Более того, Карский (в оккупированной Польше очень много можно было сделать за деньги) в форме украинского охранника проникает на территорию одного из лагерей и наблюдает погрузку евреев в «поезд смерти», где живых пересыпают негашеной известью. Евреи-делегаты просят его о дикой, в общем-то вещи: потребовать у союзников, чтобы был выпущен приказ уничтожать этнических немцев везде, где бы они ни проживали – по их мнению, только такое требование окажется достаточно сильным, чтобы привлечь мировое внимание к тому, что творят фашисты с евреями в Польше. На прощание они говорят, что понимают, им самим не выжить – однако они постараются напоследок о себе заявить. Карский отправляется в Лондон, в гетто поднимается восстание – первое из двух страшных варшавских восстаний.

В Лондоне миссия Карского вроде бы проходит вполне успешно. Он много выступает и встречается с крупнейшими политиками. Он делает упор на том, что говорит только о том, что видел сам. Слушают его внимательно – в той части, где речь идет о системе польского Сопротивления. Сведения об уничтожении евреев уже просачивались на Запад, но тут считают их сильно преувеличенными. Карский встречается с членом Польского национального совета и представителем Бунда в Лондоне Шмулем Зигельбоймом – вот он оспаривать достоверность свидетельства Карского не стал и пообещал сделать все, что в его силах. Несколько месяцев спустя Карский получил известие, что Зигельбойм покончил с собой, оставив письмо – он сделал все, что мог, но ничего не вышло. Отравился он газом – чтобы умереть, как евреи в лагерях смерти.

Карский хочет вернуться в Польшу, но теперь, после Лондона, он уже слишком «засвечен» для подпольной работы. Его отправляют в Америку – с той же свидетельской миссией. Здесь он в конце концов попадает даже на встречу с президентом Рузвельтом. Президент говорить ему про Польшу и ее борьбу всякие добрые слова, но Карский уже начинает понимать, что все это только словами и останется. На самом деле в огромной действующей махине мировой войны Польша – небольшая разменная монетка, судьба ее по большому счету никого особо не интересует. У Карского есть также план снять здесь художественный фильм о польском сопротивлении, однако он не получил необходимой для этого дела субсидии. Идея с фильмом переформатировалась на более бюджетный вариант – Карский садится писать книгу, в которой, собственно, описывается то, что приводит к ее появлению. Написал он ее в короткий срок, всего за два месяца. И книга неожиданно стала бестселлером. Не в плане пропагандисткой компании, ее просто покупали люди в магазинах.

Но был уже 1944 год. Мир к этому времени поделили в Тегеране (Карский впоследствии говорил, что, по его мнению, для Польши война была проиграна именно в Тегеране, далее следовало заботиться о том, чтобы как можно больше поляков просто остались в живых – из сего следует, что к варшавскому восстанию 1944-го он относился не особо одобрительно). Судьба польских евреев, как вдруг обнаружил Карский, не очень-то и волнует большой цивилизованный мир, в освобожденном Красной Армией Люблине устанавливается просталинская коммунистическая администрация, и в конце концов именно ее договорившиеся с СССР союзники признают официально, а полномочия лондонского польского правительства считаются прекращёнными. Героев Сопротивления из Армии Крайовой большевики отправляют в те же самые лагеря. куда всего несколько месяцев назад отправляли узников немцы. К концу войны Карский, судя по всему, переживает страшное потрясение – рухнуло вообще все, во что он верил и чему рискуя жизнью служил, коммунистическую Польшу он, разумеется, внутренне принять не способен, к тому же наверняка догадывается, что и она будет счастлива его видеть прежде всего в качестве подследственного и заключенного. Карский остается в Америке, преподает политологию в университете – и тридцать лет вообще молчит о войне, не может и не хочет о ней говорить. В университете о том, кто он такой и какое у него прошлое, знает только ректор – он знаком с Карским еще с 1943 года. Со своей женой, перешедшей в католичество польской еврейкой, Карский заключил договор вообще никогда не вспоминать военные годы.

Однако в середине 70-х Карского вспомнили и нашли. Режиссер Клод Ланцман снимает его в своем знаменитом документальном фильме «Шоа», после которого тема Холокоста в ее нынешнем виде начинает входить в культуру – а затем и превращается в политический инструмент. В 82-м году иерусалимский институт Яд Вашем присваивает ему звание Праведника мира. Даже польская коммунистическая власть вынуждена была признать, что такой человек существует – хотя книга его в Польше по-прежнему оставалась запрещена. Его называют «человеком, который в одиночку пытался остановить холокост» , но он не был услышан. Хотя есть мнение, что деятельность Карского в Англии и в Америке все же заставила лидеров союзников прислушаться к тому, что он пытался до них донести – и это облегчило судьбу евреев Будапешта.

Сам Карский последние пятнадцать лет жизни был уже публичным человеком, знаменитостью – но лишенной всякого пафоса. Он считал, что удалось слишком мало, и судьбу Польши, и страшную трагедию польских евреев переживал как свои собственные. Он явно не был лишен писательского таланта и сумел книге, написанной вроде бы со свидетельской целью и очень быстро, обеспечить свойства хорошей литературы. Это и умело выстроенное изложение, и емкие образы людей, которых он встречал в Сопротивлении, и выбранные выразительные эпизоды, которые как бы фокусирует в себе суть происходящего (вот небольшая глава о том, как, отправляясь в Лондон, он в Берлине навещает семью своих немецких друзей, до войны очень близких, и не имеющих понятия, что он подпольщик – и как они теперь, через четыре года войны, испытывают к нему трудно скрываемое чувство гадливости, чистокровному немцу стало противно даже просто находиться с поляком рядом; правда, переиздавая книгу в восьмидесятые, Карский перед немцами извинялся – он не хотел оскорблять весь народ, но тогда была война, время страстей).

Это книга живая и задевающая. Еще один знаковый для истории текст минувшего века, дотягивающегося всеми возможными щупальцами и до нашего появился на русском языке.