Игорь Кузнецов: "Существуют второе, третье измерения, в которые нелегко войти, но они всегда где-то рядом"
Беседу ведет Дмитрий Стахов
Игорь Кузнецов, прозаик, критик, эссеист, родился в 1959 году. Выпускник Литературного института (семинар Анатолия Кима), составитель нескольких изданий Ивана Гончарова, к которым подготовил биографические статьи и комментарии. Публиковался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Иностранная литература», «Смена», «Ясная поляна», автор нескольких сценариев для телевизионных художественных фильмов. В 2010 году вышла книга Игоря Кузнецова «Бестиарий. Книга историй».
- Вы вроде бы писатель-реалист, автор исследований о Гончарове, и вдруг вас тянет в область мифологии, причем в область древнеегипетских мифов. И вы – не единственный из современных литераторов, которых привлекают к себе древние мифы. Почему такое происходит? И почему – Древний Египет?
- Всё настоящее в мире случается исключительно по любви. Даже если ты этого сразу не осознаёшь. Но потом понимаешь – это тебе дар, некое буквальное подтверждение взаимности этой любви. Так вышло и с Гончаровым. Я никогда не занимался литературоведческими исследованиями, но «Обломов» всегда для меня был одним из самых чудесных и таинственных романов в русской литературе. И тут мне как-то предложили сделать «Обломова» для школьников с моим предисловием и комментариями. И потом это же случилось ещё в одном издательстве, которое выпускало многотомную «Библиотеку отечественной классики» – только там я уже писал биографию Ивана Александровича и комментарии ко всем его четырём книгам. И – тогда уж о забавном «реализме»: я теперь от всех изданий Гончарова, правда, только в этой серии, получаю роялти – и считаю это, конечно же, подарком от Ивана Александровича. Правда, что-то нынче Гончарову мало платят.
Если же вернуться к серьёзному, то, конечно, Гончаров – создатель удивительного русского мифологического героя. Илья Ильич Обломов – это не просто «типический» герой, он – олицетворение русской мечты о гармонии человека и мира, той мечты, которая была прежде всех начал и на которой твёрдо и неколебимо стоит наше мироздание. И тут мы уже буквально вступаем на территорию мифа, в каком-то смысле – счастливого сна человечества.
По большому счёту «Обломов» – счастливый сон самого Гончарова. А взыскуемым идеалом его была жизнь любимого героя, который по собственному хотению волен был располагать свободным временем, которого у него было в избытке. Другое дело, что и романов Обломов не писал. Да и зачем? За него это делал Гончаров.
Илья же Ильич, как стихийный, то есть самый истинный даос, за Гончарова жил, следуя правилу дао: осуществление недеяния всегда приносит спокойствие. Спокойствие же, как известно, создаёт порядок в мире.
Прозорливый Иннокентий Анненский называл Гончарова «созерцателем по преимуществу», на самом деле соотнося его именно с Обломовым, созерцателем «чистой воды».
И что тут сказать? Обломов прожил не самую худшую на свете жизнь, в которой были и любовь, и страдания, и, в каком-то смысле, сознание выполненного перед жизнью долга. Просто этот долг для Обломова – быть хорошим человеком. А это не так уж и мало. По нынешним временам и вовсе кажется запредельным. Хотя профессию порядочную тоже иметь не мешает.
А вообще, взять бы понемножку от созерцателя Обломова и от деловитого Штольца – и вышел бы идеальный русский человек. Но нет, не выйдет. Почему? Нет ответа. Разве что в «Дао Де Цзин»: «Человек следует законам земли. Земля следует законам неба. Небо следует законам дао, а дао следует самому себе»…
- Прошу прощения, что увожу в сторону, но сейчас упоминание любых, пусть забытых религий и мифологий некоторыми людьми может расцениваться как «провокация», «оскорбление чувств верующих» и тому подобное. Понятно, что мы имеем дело не совсем с адекватными людьми, но тут приходится соблюдать осторожность…
- Ну, древние египтяне вроде обвинять не могут, а буддизм и даосизм явления добрые, поэтому невозможно представить со стороны их последователей какую-то негативную реакцию. И вообще, я разумно побаиваюсь только фанатиков, особенно неофитствующих, которым вчера только показали, как креститься или в какой стороне находится Мекка. Что же касается Древнего Египта… Египетские Боги и всё египетское мироздание, оно никуда не исчезло. В моём понимании, если две тысячи лет назад пришел Христос, если возникла христианская религия, то тысячелетия других мировоззрений всё же не канули в никуда. Они остались, пусть в форме архетипов, но на них мир зиждется. И в некоторых слоях мироздания все эти египетские боги продолжают существовать. Пока есть я, как человек пишущий об этом, пока есть египтологи, древние египетские боги существуют.
- Очень близкая мне позиция… Но все-таки – как русский человек становится древним египтянином?
- В моём родном городе, в Иванове, на берегу реки стоял огромный, похожий то ли на пирамиду, то ли на зиккурат, драматический театр. Его построили на месте разрушенного монастыря. С монастырем ничего никогда не делалось, а вот театр постепенно сползал в реку. Эмоционально, технологически театр не смогли вписать в этот берег, а монастырь смогли. И в одном из крыльев здания театра находился Ивановский художественный музей, где была очень хорошая древнеегипетская коллекция, в том числе - мумия. С неё, пожалуй, всё и началось. Много позже она стала «героиней» моего рассказа «Птицы ночи», но тогда я чувствовал, что между этим сползающим в реку театром, между музеем, его экспозицией, мумией, древнеегипетскими амулетами существует трудно подающаяся объяснению связь. А я нахожусь где-то в центре… И под крышей театра поселились настоящие ибисы…
Причем я никогда не стремился придумать нечто в стиле современных мифотворцев, использующих миф просто как модный тренд. Я же никогда не думал, что буду писать о мифах, такой задачи, естественно, никогда не ставил.
- То есть всё пришло и родилось совершенно естественным образом?
- Думаю – да. Я могу сказать совершенно искренне: я уверен, что существуют второе, третье измерения, в которые не так-то легко войти, но они всегда где-то рядом с нами. Если бы их не было, то не было бы ни христианства, ни буддизма, ни ислама, никаких мировых религий и не было бы никаких мифологий. Ведь чтобы объяснить какие-то элементарные сложные вещи, надо попытаться сначала понять их мистическую природу – здравый рациональный смысл тут практически бессилен. Об этом, собственно, была написана первая моя серьёзная вещь – «Осирис – Владыка Прекрасного Запада». Там старик из бывшей номенклатурной обслуги, выйдя на пенсию и оказавшись вне привычных и ясных координат, буквально воссоздаёт своими умелыми руками древнеегипетских богов, а они потихоньку начинают участвовать в создании его собственного мира.
- Писатель, использующий миф, обладает более сюжетообразующим материалом в отличие от писателя, который черпает образы из реальности?
- Для меня особой разницы нет. Ведь соприкосновение с мифом может быть самым разным. Например, вроде бы простое созерцание открывающегося перед тобой пространства, как произошло со мной в Монголии. И если Маканин пишет о том, как небо сходится с холмами, то там, в монастыре Манджушри, я буквально видел, как небо соединяется с землёй. И там исчезают в обычном смысле пространство и время. И для меня поэтому неудивительно – об этом я узнал, работая политтехнологом, - что в Туве кандидаты в депутаты перед выборами ходят к шаманам. Там никто, кроме каких-то совсем уж бестолковых индивидуумов, не будет планировать ничего серьёзного, не посоветовавшись с шаманом.
- То есть, мифология порой вполне буквально находит отклик в повседневности...
- Конечно. Если продолжить «выборную» тему, то опять вспоминается моя любимая Монголия. Мы там работали на выборах президента. Должен был состояться второй тур, во время которого, по местным законам, запрещена любая прямая агитация. И я просто взял и написал три сказки, в которых – будучи узнаваемыми – боролись наш герой-кандидат и его противники. И мои сказки дали прочитать нашей монгольской переводчице, с вопросом: поймёт ли читатель, что это писал не монгол? «Это писал монгол», - прочитав, сказала она. Для меня это было, наверное, самой высокой оценкой моего «литературно-мифологического творчества». На самом деле, это я к тому, что некоторые вещи всё-таки проявляются как-то архетипически, если ты соприкасаешься, бережно и с уважением, даже с «чужим» мифом.
- Был один писатель, который в себе тем или иным способом соединил многие мифологии…
– Павич? С ним у меня связана и удивительная личная история – мы с ним были знакомы, общались. Но я, при всей своей любви к Милораду обязан быть объективным, если уж мы говорим о столь серьёзных вещах. «Хазарский словарь» может нравиться или нет, но эта вещь гениальна, а дальше идут повторы, есть лучше, есть хуже, но уже всё не то! Со временем он стал относиться, как мне кажется, к мифу просто как к литературному приёму, а миф такого не прощает. С этим согласны многие, кто всерьёз знает Павича.
Есть ещё феноменальный румын – историк религий, писатель и мистик Мирча Элиаде. Он-то, в отличие от многих, существовал буквально внутри мифа, был мистиком практикующим. Хотя от последнего он как-то и открещивался, и всё же проговаривался порой. Не иначе как – специально… Но, видимо, очень не хотел прослыть элементарным жуликом.
- И всё же использование мифологии очень часто выступает как хороший коммерческий ход.
- Всё, что я читал из «этого» – очень плохо. Миф отличается от фантастики тем, что в фантастике мистика должна быть объяснена логически, рационально. В мифе мистика объясняется вновь через миф. Павичу один раз удалось написать полностью мистический текст – «Хазарский словарь», потом он, возможно, утратил какие-то тонкие ощущения. Его мифотворчество перешло в игру, временами – необязательную. Его мифы получили объяснение…
- Объективизировались?
- Да. А миф – это всё. Объективизированный, он превращается в приём или в товар, без разницы. В нечто выхолощенное.
- При этом у Павича огромное число эпигонов, которые нещадно эксплуатируют его приемы…
- В девяти случаях из десяти это так. Но есть, например, Горан Петрович или Данила Киш. На Балканах писателей «фантастического реализма» больше, чем у нас, и многие из них вовсе не эпигоны Павича.
Эпигонство и использование мифа в коммерческих целях может привести к коммерческому успеху. «Код да Винчи» попал в маркетинговую правильную нишу. Его автор быстро заработал денег. Только и всего. Но если именно это и было его целью, то он не писатель, а удачливый предприниматель. А по мне, так писателем быть всё же интереснее. Хотя коммерчески вполне успешными оказались и многие настоящие, большие писатели, работавшие «на грани» мифа – тот же Павич и Борхес, Итало Кальвино и Маркес. Так что можно и не халтурить. Но о читателе тоже забывать не стоит: читатель не обязан вас читать, если ему элементарно не будет интересно.
Беседу вел Дмитрий Стахов
