Феномен идейного коллаборационизма

В издательстве РОССПЭН выходит в свет в ноябре книга «“Свершилось. Пришли немцы!” Идейный коллаборационизм в СССР в период Великой Отечественной войны» (Сост. и отв. редактор О.В. Будницкий, авторы вступительной статьи и примечаний О.В. Будницкий и Г.С. Зеленина). В книгу включены «Дневник коллаборантки» Лидии Осиповой (Поляковой) и воспоминания Владимира Самарина (Соколова), идейных коллаборационистов, которые намеренно остались в оккупации и для которых сотрудничество с немцами было сознательным выбором. 

Безобидное французское слово collaboration – сотрудничество – с нелегкой руки маршала Филиппа Петена в годы Второй мировой войны приобрело негативные коннотации, ибо стало означать сотрудничество с врагом. Со временем в обиход вошел специальный термин, производный от collaboration – коллаборационизм, означавший исключительно сотрудничество жителей оккупированных территорий с оккупантами. В научной литературе выделяются различные формы коллаборационизма – от военно-политического до бытового. Коллаборационизм был общеевропейским явлением: с нацистами по разным мотивам и в разной степени сотрудничали миллионы людей. В том числе миллионы граждан Советского Союза. Это было не удивительно: на оккупированной территории  оказалось около 70 миллионов человек. Разумеется, сотрудничество происходило в разной степени и в разных формах: служба в полиции, в административных органах, созданных оккупантами, в вооруженных формированиях Германии, работа на предприятиях, производивших продукцию для нацистов, и т.д.

Коллаборационизму посвящена обширная литература[1]; немало написано (преимущественно за последние 20 лет) и о коллаборационизме в СССР. Не вдаваясь в детальный историографический анализ, заметим, что отечественная литература о коллаборационизме изрядно политизирована, исследователи (что вполне объяснимо) далеки от того, чтобы писать «без гнева и пристрастия». В литературе можно встретить и апологию «освободительного движения», как квалифицируют некоторые авторы власовское движение, и некритический пересказ документов НКВД, сотрудники которого преследовали иные, нежели исторический анализ, цели[2].

Нетрудно заметить, что на сотрудничество с оккупантами и в странах Европы, и в СССР люди шли в основном в силу сложившихся обстоятельств. Так, трудно вообразить, что герой Вердена маршал Петен ждал прихода гитлеровцев для реализации своих амбиций: так уж случилось, что он возглавил правительство Франции после разгрома ее армии, а его попытки спасти страну вылились в предательство ее интересов. Благополучный советский генерал Власов вполне мог закончить войну столь же славно, как он ее начал, не попади он в плен. Ничто не указывает на то, что он собирался «освобождать» Россию до пленения и выбора: остаться одним из узников немецкого лагеря для военнопленных или начать делать политическую карьеру – карьеру коллаборациониста.

Миллионы людей, оказавшиеся на оккупированной территории, должны были как-то добывать средства к существованию. На практике это означало, что они работали на предприятиях, продукция которых полностью или частично шла на нужды Германии и ее союзников, не говоря уже о крестьянах, плоды трудов которых в значительной степени доставались оккупантам. Это были коллаборационисты – еще раз – в силу сложившихся обстоятельств; собственно, мы используем этот термин в данном случае за отсутствием какого-либо другого, адекватно определяющего положение людей наемного труда в зоне оккупации[3]. Среди продолжавших трудиться на своих рабочих местах были не только рядовые, но и администраторы, не сумевшие или не захотевшие эвакуироваться. Оккупанты далеко не всегда стремились сменить управленческий аппарат, да и где было взять опытных администраторов? Так, в Ростове-на-Дону остались на своих местах директора табачной фабрики и зоопарка[4]; любопытно, что они не сделали впоследствии попытки уйти вместе с отступающими немецкими войсками, видимо, полагая, что они не совершили ничего преступного.

В Советском Союзе накануне войны было немало людей, мечтавших о гибели советской власти; некоторые из них ради этого были готовы пойти на сотрудничество с любой внешней силой, способной эту власть уничтожить. В литературе уже высказывалась мысль о том, что корни коллаборационизма, наряду с обстоятельствами военного времени, следует искать в истории советского общества 1920-1930-х годов, в политике советской власти[5]. Модернизация по-сталински привела к созданию тяжелой промышленности и колхозного строя. И к гибели миллионов людей; потери населения в результате голода начала 1930-х годов были сопоставимы с общим числом погибших в годы Первой мировой войны во всех странах-участницах вместе взятых. Объективные – демографические - результаты этой политики к началу 1940-х годов выглядели следующим образом: в конце 1930-х гг. половина всех умерших относилась к самодеятельному населению в возрасте от 16 до 49 лет, причем доля умерших в возрасте от 16 до 29 лет составляла 20% от умерших всех возрастов. В 1940 г. ожидаемая продолжительность жизни в СССР составляла у мужчин 38,6 года, у женщин - 43,9. В РСФСР картина была еще более удручающей: ожидаемая продолжительность жизни мужчин составляла 35,7 года, женщин – 41,9[6].

К тому же, как раз в конце 1930-х годов власть развернула мощную антирелигиозную кампанию, точнее, приступила к массовой ликвидации религиозных объединений и репрессиям священнослужителей. Это была реакция на результаты переписи 1937 года, согласно которым большая часть населения страны, несмотря на интенсивную атеистическую пропаганду, оказалась верующей и не скрывала этого, откровенно отвечая на вопросы переписчиков. Если в 1936 г. в СССР еще действовало 20 тысяч церквей и мечетей, то в начале 1941 года их оставалось менее тысячи. В 1936 г. в  СССР насчитывалось свыше 24 тыс. «служителей культа»; в начале 1941 г. их число составило 5665, причем более половины из них было зарегистрировано на территории присоединенных к СССР в 1939-1940 гг. Западной Украины и Западной Белоруссии, прибалтийских государств, Бессарабии и Северной Буковины[7].

По-видимому, антисоветские настроения, вплоть до надежд на внешнее вмешательство, которое покончит с безбожной властью (один из характерных слухов в связи с коллективизацией гласил, что дети колхозников будут отмечены печатью Сатаны), наиболее широко были распространены среди крестьян. Самым упорным «на протяжении всех 30-х гг. … был слух о том, что скоро будет война, иностранные армии вторгнутся в Россию и колхозы будут отменены»[8].

<…>

Несмотря на массовые репрессии, чистки, жесткий идеологический контроль, советской власти не удалось выявить всех своих противников. Это было невозможно, отчасти потому, что большинство врагов власти никак себя не проявляли, понимая безнадежность борьбы с ней, мимикрировали, пытались приспособиться к существовавшим в сталинском СССР «правилам игры»; другой причиной было то, что сама власть своей политикой способствовала появлению новых противников в среде молодого поколения. В СССР существовал слой людей, не принимавших советского режима, его идеологии, обычаев, мечтавших о его крахе. Это была «внутренняя эмиграция». Термин «внутренняя эмиграция» вошел в обиход в 1922 году, после публикации в литературном приложении к берлинской сменовеховской газете «Накануне» частного письма К.И. Чуковского к А.Н. Толстому. Ни кто иной, как автор «Мойдодыра» обвинил своих товарищей-литераторов, обитателей петроградского Дома искусств во «внутренней эмигрантщине». Термин прижился, был подхвачен «Правдой»[9].

<…>

Антисоветские настроения и даже рассуждения о благодетельности неудачной войны, иными словами, пораженчество, совсем не обязательно означали сотрудничество с врагом, когда война на самом деле началась. Коллаборационистами нередко оказывались благополучные советские граждане и даже члены партии[10], в то же время люди, ненавидевшие большевиков, оказывались вполне лояльными гражданами и патриотами. <…>

Однако же тысячи  советских, точнее, «подсоветских» людей, по терминологии коллаборационистской печати, встретили начало войны с надеждой. Надеждой на поражение своей страны. Среди них была чета Николая Николаевича и Олимпиады Георгиевны Поляковых.

О довоенной жизни Олимпиады Георгиевны известно немногое. Родилась она как будто в 1902 году, училась в гимназии в Новочеркасске, в 1919-м вышла замуж за Николая Николаевича Полякова. Н.Н. Поляков родился в 1889 г. в Риге; в 1912 г. окончил Петербургский университет. <…> Преподавательскую работу Поляков чередовал со службой вахтером, ночным сторожем, бухгалтером. Преподавал гуманитарные дисциплины, как правило, в «незаметных техникумах». Поляковы постоянно кочевали, перебираясь с места на места. Очевидно, это был способ избежать ареста, учитывая взгляды Полякова, и его неумение эти взгляды долго маскировать. Как писал, видимо, хорошо знавший Полякова автор некролога в «Новом русском слове», «его безудержный полемический талант выдавал его с головой»[11].

В конце 1920-х годов Поляковы жили в станице Приморско-Ахтарской на Кубани, где Н.Н. Поляков преподавал историю, потом перебрались в Москву, где он работал бухгалтером, впоследствии – под Ленинград, войну встретили в Пушкине[12]. Здесь они дождались немцев. Как следует из «Дневника коллаборантки», о котором ниже, ждали с нетерпением. Первую военную зиму Поляковы провели в Пушкине; в мае1942 г. перебрались в Павловск, через год – в Тосно, в октябре 1943-го – в Гатчину, еще через месяц – в  Ригу.

Поляковы в той или иной форме сотрудничали с нацистами на протяжении всего периода оккупации. Несмотря на то, что очень скоро, если верить «Дневнику коллаборантки», разуверились в освободительной миссии германской армии. Понося заглазно оккупантов и частенько сравнивания их по тем или иным поводам с большевиками, причем в пользу последних, Поляковы тем не менее продолжали сотрудничать с нацистами, считая их злом преходящим, а большевизм - злом «своим» и потому более опасным. <…>

В июле1944 г. Поляковы были эвакуированы из Риги в Германию; к тому времени они сблизились с представителями Национально-трудового союза (впоследствии – сменившего название на Народно-трудовой союз, сокращенно – НТС); в том же году они вступили в эту организацию. В 1944-1945 гг. Поляков читал лекции «по истории и идеологии освободительного движения» в лагере Санкт-Йоганн-им-Вальде. После капитуляции Германии они оказались в лагере перемещенных лиц (ди-пи) Менхегоф близ Касселя в американской зоне оккупации. Опасаясь преследований со стороны советских властей, Поляковы сменили имена – Олимпиада Георгиевна стала Лидией Тимофеевной Осиповой, Николай Николаевич – Николаем Ивановичем Осиповым. <…>

«Дневник коллаборантки» был подготовлен Осиповой к печати не позднее апреля1950 г. В архиве Б.В. Прянишникова сохранился машинописный экземпляр «Дневника» с дарственной надписью Осиповой председателю Совета НТС В.М. Байдалакову от 2 апреля1950 г. Вполне возможно, что побудительным мотивом для подготовки «Дневника» к печати была дискуссия об отношении к коллаборационистам в целом, и к власовцам в особенности, развернувшаяся среди деятелей «первой волны» русской эмиграции во второй половине 1940-х гг. <…> В настоящем издании «Дневник коллаборантки» впервые публикуется полностью и без каких-либо купюр, по рукописи (машинописная копия), хранящейся в Архиве Гуверовского института при Стэнфордском университете (Калифорния, США).