Дневники. 1920-е
Место издания:
Наследие Ариадны Владимировны Тырковой: Дневники. Письма. Сост. Н. И. Канищева. – М.: РОССПЭН, 20124 янв[аря 1920]. Новороссийск
Докатились до моря. Как это произошло, никто не понимает. Когда началось отступление, не верилось, что отдадим Харьков. Теперь спешно заняты подготовкой эвакуации Новороссийска, хотя, по слухам, Батайск еще наш. Кроме слухов, почти ничего у нас нет. Все порвалось, перемешалось, спуталось. Те, кому верили, оказались слабы. То, что мы считали ядром нарождающегося русского государства, оказалось если не мыльным пузырем, то каким-то комком глины, который распался от первого толчка.
Едва ли не хуже всего, что катастрофа еще больше обнажила общее одичание, обнагление, распущенность. Вся ткань гнилая и как будет вылезать из этой тины народ, неизвестно.
Все гражданское управление сводилось к длинным заседаниям. Они обдумывали все мелочи, но были неспособны что бы то ни было исполнять. Полное бесплодие и бездарность. Вчера, в заседании комиссии по эвакуации, Астров сообщил как будто с удовлетворением, что англичане привезли 2000 тонн угля. Стыдно было слушать. Сидели месяцами в Донецком бассейне и не сумели не только отстоять, но даже использовать его.
Вообще все эти последние недели горечь стыда душит. Противно и стыдно. Мы были слепы и глухи. Верили в приведения, мирились с тем, против чего следовало кричать. Таких людей, безволие и близорукость которых были для всех очевидны, мы осуждали в кружках, но этой же кружковщиной и поддерживали их.
Как теперь выходить? Где люди? Где путь?
И ведь знаю, что красные слабы. Это не сила на силу, а слабость на слабость.
И рабство перед иностранцами неизбежно.
До сих пор я смотрела смело в глаза иностранцам. Внешние условия были против нас, но я верила, что внутренне мы правы. Теперь мы осыпались изнутри. Сникли.
Третьего дня мы были в миссии у Маккиндера[1]. В нарядном доме управляющего заводом, среди хорошо одетых, самоуверенных англичан на меня сразу пахнуло Англией богатой и сильной. Стало больно и сиротливо. Мне не жаль нашего поколения, но молодежь, бездомная, кот[орая] в своей стране обречена на горечь скитания, кот[орая] не имеет родины и не видит перед собой авторитета – это слишком тяжело.
Маккиндер внушительный, грубоватый, сознающий и важность своего положения, и удачливость своих планов, выглядел именинником. Настоящий иноземец, решающий судьбу низшей расы. Его план, это давно знакомый мне план расчленения России. Это называется de facto признание самоопределившихся окраин.
На самом деле это больше похоже на исполнение старого плана Бисмарка[2] разбить Россию на куски.
Маккиндер первый раз в России. Перед приездом сюда работал месяца два, изучал, быть может, даже кое в чем разобрался, но, конечно, издалека, дилетантски. А все-таки ему поручена если не судьба России, то сегодняшнее мгновение. И так мы слабы, так безличны и безвольны, что нечем и некому дать отпор, оборонить наследие предков, отстоять права будущих поколений.
На каждом шагу натыкаешься на это бессилие. Нет никакого сопротивления. Бросают. Уходят. Пугают друг друга.
Последние дни носятся с эвакуацией. Запись идет в грязной кофейне. На стульях сидят вереницей дамы, жены военных и служащих. Между ними мелькают напуганные фигуры мужчин. Их англичане не везут. Везут только женщин, детей и стариков. Идет ропот. Мужчины считают, что они, кормильцы, не должны отрываться от семьи. Хотя какие же они заграницей кормильцы. Ищут предлогов, спрашивают, суетятся. Точно уже все кончено, точно уже нет ни территории, ни сопротивления. Полная дряхлость. И это самое противное.
Власть развалилась. Никто даже не знает, кто теперь начальство, где оно и как его зовут. Но еще на горизонте маячит тень Деникина, еще слово «Ставка» что-то значит.
9 янв[аря 1920]
Видела Бернацкого. Он говорит об эвакуации с раздражением: «Если хотите, ч[то]бы офицеры дрались, оставьте их жен здесь Им, по крайней мере, будет что защищать, т. к. драться за родину они больше не желают». Он упрямо верит в то, что мы выправимся, не отдадим Крым и Черном[орское] побережье. Его семья тоже отмахивается от заграницы: «Конечно, мы остаемся в России». Так же рассуждает и милая многолюдная семья Челищевых[3]. Но большинство готово все бросить и бежать куда глаза глядят.
Мне очень тяжело на пункте. Там англичане хозяева, а русские вроде слуг. Служба в миссии очень портит и офицеров и барышень. За немногими исключениями, они точно чванятся своей экстерриториальностью.
Эти дни слухи об оккупации. Почему-то ждут ее на 14. Когда пришли дредноуты, потом несколько сот английской пехоты промаршировало, в городе началось волнение, скорее, радостное.
А. Титов[4] сказал мне: «Конечно, с точки зрения гражданской, это неприятно, но безопасность». Стал ругать Лукомского, что он небось все подготовил для своего отъезда. Я напомнила, что Луком[ский] из Ростова уехал последний, да и раньше достаточно доказал свое мужество. Одна из подробностей этих срамных дней – представители общественных организаций бросили раненых и служащих, а сами удрали. Титов стал все валить на Шереметева[5]. Я просила доказательств. Он замялся.
Вот и выбирай опору среди общественности.
Среди постыдного переполоха и животного страха русские люди точно не отдают себе отчет, какой кризис мы переживаем. Два года копились силы и сорвались. Соберутся ли они снова? Пользуясь нашей слабостью, союзники опять выдвинули план близкий к расчленению России. Пройдет ли он? А если пройдет? Тогда мне сдается, что неизбежна близость с Германией.
9 февр[аля 1920]
Н. В. Савич[6] сказал в заседании Нац[ионального] центра и госуд[арственного] объединения: «Наша главная вина была в том, что мы не умели воспитывать власть. Мы были слишком деликатны и потому молчали. Это довело власть до самодурства». В нем сидит упрямая мысль, что красная и белая армии как-то сольются и это разрешит все. На том же заседании Н. Н. Львов[7], пламенный Дон Кихот, говорил о доблести юношей, кот[орые] и сейчас продолжают отдавать себя родине… «Кто смеет упрекать нас в отсутствии упорства?
Там, на фронте, добровольцы опять оправились. А здесь, среди холода, голода и мора, разве мы не делаем огромного усилия, стараясь воссоздать жизнь. Даже газеты снова воскресли среди невероятных трудностей. А ведь, казалось, что мы докатились до самого края бездны».
Это было третье такое заседание на этих днях. Правы были Кривошеин[8] и Г. В. [Вильямс], удивлявшиеся блеску речей на этих собраниях. Полтора месяца бродили верхи русской интеллигенции по грязным, холодным, бессмысленным улицам Новороссийска. Одинокие, разрозненные, ошеломленные, многие испуганные и все охваченные огнем тоски, они про себя переживали катастрофу. Порой собирались по два, по три и в нетопленных, угрюмых, безнадежно чужих комнатах, нервно перебрасывались опытом последней горечи. И только недавно поняли, что надо вслух, хотя бы в кругу избранных, обдумать, осмотреться. А когда сошлись и заговорили, то оказалось, что все униженья внезапного разгрома не притушили их, а напротив, углубили, придали новую яркость их мыслям.
Началось с Ц. К. Мы заседали 4 февр[аля]. Слушали письмо Астрова к Милюкову, такое же расплывчатое, половинчатое, скользящее, как все, что делает и думает этот к[а]д[етский] Гамлетик. Он звал Мил[юкова] сюда, ручался, что «ген. Д[еникин] будет ему рад, хотя мы [с] Вами и рискуем».
Сейчас же перешли на все темы сразу. Обсуждали резолюцию П[авла] Ив[ановича Новгородцева]. Как отнестись к Верховному Кругу, к казачьему правит[ельству], к тому, что вместо диктатора у нас ответственное министерство. Можно ли работать? С[офья] Вл[ади-мировна Панина] передала мнение Юренева, что мы присягнули Ден[икину] и Добрармии, должны с ней умереть, идти на все посты. Степанов[9] иначе посмотрел. «Лично я продолжаю обожать Ден[икина], но он сам от нас отошел, и при новой политической комбинации он в нас не нуждается. Если будут военные победы, он сбросит с себя всю эту чепуху и будут перемены. Если нет, то Д[еникин] погибнет. Но как быть с живыми силами? Нельзя ли опереться на Крым и, во всяком случае, не чураться новых имен». Он думает, что Кубанский эксперимент[10] не подымет среди офицеров авторитета Д[еникина]. Так спутаны были сведения, что в Одессе был слух о самоубийстве Ден[икина].
Интересно было мне слушать Панину. В ноябре 1917 г. она сердилась, когда я требовала лозунга – беречь людей. И Шингарев вторил ей. Теперь у нее проснулся личный страх не за себя, а за любимого человека и она требует – берегите живых людей. «Мы пережили личную катастрофу, т. к. связали идею России с преданностью Ден[икину]. Надо понять, что присягали мы России, а не Ден[икину]. Партия не должна дон-кихотствовать. Я не верю в победу. На нас идет эсэровщина, левее Аргунова[11]. Они нас просто убьют. Что же делать? Ехать в Крым? Но Крым не может существовать самостоятельно. Остается эмиграция, конечно, для того чтобы там продолжать служение России».
Пав[ел] Ив[анович Новгородцев], как всегда, забрал глубже всех. «Пора подумать о народе. Война кончается. Казачье правит[ельство] есть правит[ельство] мира, а не войны. Ден[икин] уже не хозяин. Мы придем или к иностр[анной] жандармерии или к эволюции от чумазого к культуре».
Кстати, чумазого он у меня стащил. Я сказала, что Тимошенко[12] и казаки это чумазый и это хорошо, т. к. мы белоручки и чистоплюйки, а укрощать чумазую смуту должен чумазый.
И в Госуд[арственное] Объединение[13] три дня тому назад вернулся этот чумазый. Там собрались бывшие министры, от которых жизнь ушла еще дальше, чем от к[а]д[етов]. Кривошеин это откровенно высказал. А все же Билимович[14] выражал сентиментальную веру в возможность какого-то понимания между тонким верхним слоем и широкими массами, кот[орым] надоели лозунги революционной демократии.
В ответ на высказанное кем-то сомнение, можно ли еще воевать, Савич заявил, что хотя армия устала, но весной она опять двинется с юга: «К этому времени надо суметь дать армии близкие ей лозунги».
И вдруг Мусин-Пушкин[15], монархист и мечтатель, нашел формулу: «Кто знает, не будет ли будущая русская монархия эсеровской с примесью махновщины?» – Петр Берн[гардович Струве] все время утверждает, что произошел провал военщины, и все приписывает государственному невежеству генералов.
– Как описать Новороссийск? (Поезд № 10. Кадеты. Тюрьма. Греки, беженцы.)
Разговор Паниной с Челищевым. Кадеты до 500. Греки на солнце. Солдаты в гор[одском] саду. Борода Долгорукова. Пав[ел] Ив[анович Новгородцев] (приду и ищу. Одну нашел). Больницы. (В суде на корзинах) Молодой Ельяшевич, Гуля, Евг[ений] Трубецкой. Дон Кихот – Львов.
Nord-Ost.
Перестали мыться. Нет белья. Спят на столах. Болтаются подошвы <…>
Мальчики. Внук министра, кудрявый, глазастый, заикается. «У него пуля в мозгу, это не способствует умственным упражнениям». Смеется. – И женщины улыбаются.
А на улицах все гробы. Иногда с музыкой, редко с помпой. Чаще бегом, рысью, на тех же дрогах люди. За Трубецким[16] шло 20 человек. На путях умирают.
Столкнуло всех на край бездны. Истощенные, измученные, они даже не могут пировать среди моря.
Что-то оскорбительное в слове «беженец».
Контраст с англ[ийской] миссией. Наши офицеры парии. В грязи, в лохмотьях.
Офицеры околачивают пороги интендантств.
Лукомская[17] – мы все говорим о вшах.
12/II.[1920]
Видела Лукомскую. Как и все, она говорит о том, что Д[еникин] никого и ничего не хочет слушать. Ее муж писал из Крыма подробные донесения, предупреждал об опасности. Д[еникин] просто не отвечал и теперь не зовет его, не торопится узнать, в чем дело. Она тоже считает положение безнадежным, отчасти из-за этой слепоты Д[еникина]. В Крыму, по ее словам, все, не исключая Вр[ангеля][18], потеряли голову. Немудрено. Что может быть хуже положения офицеров, не верящих больше в силу и ум вождя. Да еще в гражд[анской] войне.
Простились мы с Лукомской сердечно, почти дружески. Она умная и сильная. В такие бурные полосы людей яснее видишь, острее ощущаешь и ближе к ним подходишь.
Утром пили у меня кофе Н. Н. Львов и пятнадцатилетний солдатик, Мясоедов-Иванов. Оба [–] и состарившийся среди политических битв и гражданского хаоса Львов, и мальчик, контуженный, искалеченный, с пулей под черепом (красный солдат выстрелил в него, лежачего, раненого) были равно бездомны и равно радовались горячему кофе. Сколько таких.
Я говорила сегодня в Ц. К., что война кончена. Надо спасти силу, живую. Мой план опоздал – мне казалось, что надо ввести Крым и Черноморье в Южную федерацию и тут отсидеться. Возражение – полная невозможность и Д[еникин] не согласится входить в какие бы то ни было сговоры или перемирия с больш[евиками]. Умрет сам и других погубит, но соглашений не допустит.
1920. 26.VII. London
Приехали вчера из Парижа, где пробыли два дня, ч[то]б[ы] повидать Струве. Когда в начале мая, возвращаясь с Балкан, мы были там, никто не признавал Врангеля. Мечтали создать что-то вроде правительства в Париже. Теперь кн. Львов хвастается успехами Врангеля. Нольде[19] говорит, что это наша последняя ставка.
Вопреки нашим опасениям, Струве хорошо справился с задачей[20]. От франц[узского] правит[ельства] он добился большего, чем можно было ожидать. Millerand[21], перед тем как выступить в Палате, вызвал его и вставил в свою речь часть его мыслей.
Странно было видеть метущуюся, рассеянную фигуру П. Б. [Струве], ставшую центром нашего посольства. Его приемная полна. Глеб[22] и Ляля[23], почти похожие на дипломатических юношей, принимают и ходят с докладом.
Забавная тройка: он и его сыновья. Ляля – ты отличный человек, но отец ты нестерпимый.
(После обеда.) Струве затащил нас к Petit[24], потом исчез в розовой гостиной Hôtel Americain[25], точно в кинематографе.
29.VII.[1920]
Был Гришин, ординарец Деникина. Из солдат. Вероятно, Буденный[26] такой же.
«Взяли мы броневики, поехали в Александровск. Подпустили махновцев, потом из 8 пулеметов».
Сидим в будке, говорят на ст[анции] махновцы. Мы пошли втроем. Темно. Коменданта уже убили и телеграфиста.
«Ты кто?» – «Я офицер русской армии А ты кто?» – «А я батько Махно»[27]. – «Вот как!» И ударил его кинжалом. Ушли на тачанках. Я в черкеске и при орденах.
Евреев били, ну да, ведь, по правде сказать, как их и не бить.
Романовский[28] был милый человек, но много от него было зла.
17.VII[29] [1920]
Врангель держится. Варшава отбивается. Л. Дж[ордж] уперся[30].
ГА РФ. Ф. 10230. Оп. 1. Д. 56. Л. 37об.–59. Автограф.
19.XI.[1920]
Столкновение в Ком[итете] с Милюковым. Он признает продолжение вооруж[енной] борьбы, но считает нужным как можно скорее «дезавуировать» Врангеля. «В будущей России нет места для него и его армии. Их туда не пустят». Я предложила послать телегр[амму] Врангелю как вождю армии[31].
«Я ее не подпишу», – сказал Милюков.
Тогда Г[арольд] Вас[ильевич Вильямс] заявил: «Мне стыдно это слушать».
М[илюков] убежал. Тел[еграмма] была принята.
<…>
ГА РФ. Ф. 10230. Оп. 1. Д. 67. Л. 15об.–16об. Автограф.
Автор комментариев - кандидат исторических наук Н. И. Канищева
[1] Маккиндер (Mackinder) Хэлфорд Джон (1861–1947) – английский географ, общественный и политический деятель. Директор Лондонской экономической школы. Член Палаты общин (1910–1922). В 1919 назначен британским военным комиссаром на Юге России.
[2] Бисмарк-[Шёнхаузен] (Bismarck-Schönhausen) Отто, фон (1815–1898) – князь (1871), германский политический и государственный деятель, 1-й канцлер Германской империи (1871).
[3]Глава семьи Челищевых – Челищев Виктор Николаевич (1870–1952) юрист, общественный и политический деятель. Член кадетской партии. После Февральской революции 1917 председатель Московской судебной палаты (март–октябрь). Входил в правление Национального центра. В ноябре 1918 выехал на юг России. С декабря 1918 по декабрь 1919 возглавлял управление юстиции Особого совещания; заместитель председателя Особого совещания А. С. Лукомского. Председатель комиссии по разработке аграрного проекта, член комиссии по формированию гражданской власти при Особом совещании. В 1920 эмигрировал.
[4] Титов Александр Андреевич (1878–1961) – политический деятель, член президиума Трудовой народно-социалистической партии. Один из создателей Союза возрождения России (1918). По заданию Союза выехал в июне 1918 на Дон, вел переговоры с генералом М. В. Алексеевым. В декабре 1918 делегирован Ясским совещанием в Париж и Лондон для переговоров с союзниками. Ростовское совещание Союза возрождения России направило его (в составе делегации) к генералу А. И. Деникину для обсуждения вопроса о демократизации его политического курса.
[5] Видимо, имеется в виду Шереметев Сергей Владимирович (1880–1968) – полковник (1913). Участник Белого движения, главный начальник санитарной части Вооруженных сил Юга России, помощник главноуполномоченного по борьбе с заразными заболеваниями. Эмигрировал во Францию.
[6] Савич Никанор Васильевич (1869–1942) – политический деятель, октябрист. Входил в бюро Совета государственного объединения России. Член Особого совещания «без портфеля» (1919). Государственный контролер в правительстве генерала П. Н. Врангеля (1920). Эмигрировал.
[7] В марте 1919 Н. Н. Львов возглавил областное отделение Совета государственного объединения России, Член Национального центра. Редактор выходившей в Екатеринодаре газеты «Великая Россия». В ноябре 1920 эмигрировал.
[8] С октября 1918 по 1920 А. В. Кривошеин занимал пост товарища председателя Совета государственного объединения России, с ноября 1919 – начальника управления снабжения Вооруженными силами Юга России (ВСЮР). В июне 1920 приказом генерала П. Н. Врангеля назначен помощником главнокомандующего по гражданской части; председатель правительства Юга России. В ноябре 1920 эвакуировался из Крыма в Константинополь. Эмигрировал во Францию.
[9] Степанов Василий Александрович (1873–1920) – горный инженер, политический деятель. Член ЦК кадетской партии (с 1916). Депутат III и IV Государственной думы. Товарищ министра торговли и промышленности во Временном правительстве (1917). Входил в Правый центр, в Союз возрождения России, член правления Национального центра. Участвовал в работе Донского гражданского совета во главе с генералом М. В. Алексеевым. Государственный контролер в Особом совещании. В феврале 1920 эвакуировался из Новороссийска в Константинополь.
[10] Речь идет о конфликте между генералом А. И. Деникиным и Кубанской Радой. Рада, руководствуясь идеями самостийности Кубани, пыталась проводить независимую политику на международной арене. Она послала в Париж специальную делегацию для предполагаемого участия в мирной конференции. В Париже делегация заключила союзный договор с меджлисом горских народностей Кавказа (Ингушетия, Чечня, Дагестан), объявивших свою независимость от России. Заключение договора фактически означало и отделение Кубани от России (сентябрь 1919). Генерал Деникин, усмотрев в этом признаки государственной измены, издал приказ о предании военно-полевому суду лиц, подписавших договор и поручил генералу П. Н. Врангелю, воспользовавшись ситуацией, положить конец кубанской «самостийности». В Екатеринодар был направлен генерал В. Л. Покровский, который ввел в город свои войска, окружил законодательную Раду и потребовал выдачи изменников. Рада подчинилась требованию, однако большинству обвиняемых удалось скрыться. Выдан был А. И. Калабухов, которого военно-полевой суд приговорил 6 ноября 1919 за измену к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение в ночь на 7 ноября.
[11] Аргунов Андрей Александрович (1866–1939) – политический деятель, один из лидеров Партии социалистов-революционеров, член ее ЦК. Депутат Учредительного собрания. Вошел в Союз возрождения России. Принимал участие в работе Уфимского государственного совещания, избран в состав Директории (сентябрь 1918). В результате колчаковского переворота в Омске 18 ноябре 1918 был арестован и выслан за границу. В начале 1919 через Шанхай прибыл в Европу. Издал в Париже книгу «Между двумя большевизмами», посвященную событиям 1918 в России.
[12] Тимошенко Иван Петрович (? – после 1918) – председатель Верховного круга Дона, Кубани и Терека, заместитель председателя Кубанской краевой рады, председатель Кубанской чрезвычайной миссии в Закавказье (Тифлис). Эмигрировал в Чехословакию, председатель Комитета освобождения Кубани и полномочный представитель Центросоюза в Чехословакии.
[13] Совет государственного объединения России (Согор) – антибольшевистская межпартийная организация консервативного толка, созданная в Киеве в октябре 1918. Союз строился на принципе членства организаций, исключение составили несколько политических деятелей, включенных в состав Совета персонально. Согор объединил представителей бюро совещания членов Государственного совета и Государственной думы, Союза земельных собственников, Правительствующего Сената, Всероссийского Церковного Собора, а также представителей земств (цензовых), городов, торговых, промышленных и финансовых кругов. Председатель – барон В. В. Меллер-Закомельский, его заместители – А. В. Кривошеин, С. Н. Третьяков. В декабре 1918 бюро Согор переехало в Одессу, в апреле 1919 – в Ростов-на-Дону. Сеть местных отделений Согор действовала на территории, подконтрольной белым армиям. Отсутствие идейного единства внутри Совета, неустойчивость его политической линии помешали Согор стать влиятельной политической организацией. С окончанием Гражданской войны Согор прекратил свое существование.
[14] Билимович Александр Дмитриевич (1876–1963) – экономист, статистик, публицист. Профессор Университета св. Владимира (Киев). Печатался в газете «Киевлянин». В годы Гражданской войны входил в состав Совета государственного объединения России. В 1919 возглавлял управление земледелия и землеустройства в Особом совещании. Работал в комиссии по национальным делам, написал программную работу «Деление южной России на области». В 1920 эмигрировал в Югославию.
[15] Мусин-Пушкин Владимир Владимирович (1870–1923) – граф; общественный и политический деятель. Депутат IV Государственной думы (8 февраля 1915 отказался от звания депутата). В феврале–сентябре 1915 – товарищ главноуправляющего землеустройством и земледелием, затем причислен к Главному управлению землеустройства и земледелия. После Октябрьской революции 1917 активный участник Белого движения. В 1920 эмигрировал в Константинополь.
[16] В Новороссийске Е. Н. Трубецкой заболел сыпным тифом и умер 23 января 1920.
[17] Лукомская (урожд. Драгомирова) Софья Михайловна (1871–1953) – жена генерала А. С. Лукомского, дочь генерала М. И. Драгомирова.
[18] Врангель Петр Николаевич (1878–1928) – военный и политический деятель, генерал-лейтенант Генштаба; один из вождей Белого движения. С весны 1919 командовал Кавказской армией. После поражения Добровольческой армии под Орлом и продолжившегося отступления на юг назначен ее командующим (5 декабря). Предпринял неудавшуюся попытку сместить Деникина, обвинив его в ошибочной стратегии и неспособности справиться с развалом армии и тыла. 3 января 1920 снят с должности, однако 4 апреля на военном совете избран главнокомандующим Вооруженными силами Юга России (с 11 мая – Русской армии). После поражения в Северной Таврии и Крыму 14 ноября 1920 со значительной частью армии отплыл в Константинополь.
[19] Нольде Борис Эммануилович (1876–1948) – барон; профессор международного права. Член кадетской партии, входил в ее ЦК. После Февральской революции 1917 товарищ министра иностранных дел (с марта), входил в Особое совещание по выработке закона о выборах в Учредительное собрание. Летом 1919 эмигрировал. Принял активное участие в деятельности Российского общества Лиги Народов, член Главного управления Российского общества Красного Креста. Сотрудничал в газете «Последние новости».
[20] 29 марта 1920 П. Н. Врангель назначил П. Б. Струве начальником управления внешних сношений правительства Юга России. Находясь в Париже, Струве в своих публичных выступлениях всемерно подчеркивал демократизм начатых П. Н. Врангелем реформ, прежде всего земельной, сообщал о военных успехах Русской армии. Он провел ряд встреч с политическими деятелями Франции, был принят премьер-министром А. Мильераном. Струве подготовил и передал Мильерану (20 июня) обширное письмо, в котором конкретизировал политику правительства Юга России в аграрном и национальном вопросах: намерение передать крестьянам в частную собственность захваченные ими в ходе революции и Гражданской войны земли, воссоздать Россию на основе федеративного договора между существующими политическими субъектами. Предпринятые Струве шаги содействовали тому, что 10 августа 1920 Франция де-факто признала правительство П. Н. Врангеля. Кроме того, Струве вел переговоры о получении крупного займа. Решение о выделении Врангелю займа в 100 млн фр. было принято французским правительством в середине сентября (предполагалось, что вся сумма займа пойдет на оплату военных поставок в Крым).
[21] Мильеран (Millerand) Александр (1859–1943) – французский политический деятель, адвокат, редактор. Член Палаты депутатов (с 1885). Премьер-министр Франции и министр иностранных дел (20 января – 24 сентября 1920). Президент Франции (с сентября 1920 до 1924).
[22] Струве Глеб Петрович (1898–1985) – литературовед, журналист, переводчик, педагог. Старший сын П. Б. Струве. Вместе с отцом эмигрировал в 1919, жил в Лондоне.
[23] Струве Лев Петрович (1902–1929) – 4-й сын П. Б. Струве; историк, славист, политолог.
[24] Очевидно, название французского ресторана.
[25] Отель Американец (франц.); расположен в центре старого района Парижа – Маре, на ул. Шарло.
[26] Буденный Семен Михайлович (1883–1973) – военачальник, участник Гражданской войны, командующий Первой Конной армией.
[27] Махно Нестор Иванович (1888–1934) – украинский военный и политический деятель, один из вождей анархистского движения в годы Гражданской войны. Весной 1918 организовал несколько партизанских соединений для борьбы с немцами и режимом гетмана П. П. Скоропадского. Позднее заключил соглашение с Красной армией о совместных действиях против Украинской Директории и С. В. Петлюры, согласился на оперативное подчинение его отрядов Красной армии. В апреле 1919 разорвал союз с большевиками. В июле-декабре 1919 во главе созданной им Революционно-повстанческой армии Украины вел партизанскую войну против деникинцев, вновь вступил в соглашение с большевиками. После занятия большевиками Южной Украины в январе 1920 вступил в борьбу с Красной армией, но ввиду угрозы наступления войск П. Н. Врангеля в октябре 1920 подписал соглашение о военном сотрудничестве с командованием Южного фронта. В 1922 уехал в Польшу.
[28] Романовский Иван Павлович (1877–1920) – военачальник, генерал-лейтенант (1918). Принял непосредственное участие в формировании Добровольческой армии. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода. С 8 января 1918 начальник штаба главнокомандующего Вооруженными силами Юга России, затем помощник главнокомандующего. 22 марта 1920 выехал вместе с генералом А. И. Деникиным из Феодосии в Константинополь. Был непопулярен в армии, считался «злым гением» Деникина, безосновательно обвинялся в гибели генерала М. Г. Дроздовского, с которым находился в напряженных отношениях. 5 апреля убит в здании русского посольства в Константинополе.
[29] Так в тексте. Видимо, следует читать 17.VIII.
[30] Ллойд Джордж отказывался официально признать правительство П. Н. Врангеля, избегал каких-либо контактов с его представителями в Европе.
[31] Имеется в виду телеграмма в поддержку Русской армии и ее главнокомандующего, вынужденных после поражения покинуть Россию и отплыть на кораблях в Турцию.
