Утопия, сон, наваждение
Нынешней зимой в московском Мультимедиа Арт Музее прошла выставка «Вера. Надежда. Маньчжурия», на которой были представлены снимки, сделанные более семи десятилетий назад японским ученым в старообрядческом селе Романовка в Маньчжурии.
К открытию выставки было выпущено объемистое издание. Язык не поворачивается назвать его каталогом или альбомом. Это, скорее, иллюстрированное монографическое исследование о феномене «маньчжурского старообрядчества» (и, шире, – о традиции бегства русских староверов на окраины и за пределы страны), а также о жизни и быте обитателей Романовки. История этого села на первый взгляд может показаться локальной, но в ней сконцентрировались многие ключевые вопросы истории, общества и религии.
Ямадзоэ Сабуро. Марья Ануфриева с сыном Федей. Село Романовка, Маньчжурия. 1938–1941 годы. Приморский государственный музей им. В.К. Арсеньева
В первой половине 30-х годов сотни старообрядцев Сибири и Дальнего Востока бежали от советской коллективизации в Маньчжурию. Там было много пустующей невозделанной земли, но трудной работы старообрядцы не боялись. Для них главное было – сохранить в новой земле традиционную веру и привычный жизненный уклад. В СССР это уже не представлялось возможным, а вот власти нового государства Маньжчоу-Го не возражали против создания русских старообрядческих сел в малолюдных степях.
Романовка – одно из сел, возникших в результате этого переселения. Основано оно было в 1936 году и просуществовало до середины 50-х. В нем жило всего несколько сот человек, это был замкнутый мир, как, впрочем, и всегда во всех удаленных поселениях староверов. Назвали село его основатели по фамилии последней российской венценосной семьи.
Ямадзоэ Сабуро. Игра. «Партия» на «партию» Село Романовка, Маньчжурия. 1938–1941 годы. Приморский государственный музей им. В.К. Арсеньева
Романовцы терпеливо и небезуспешно «поднимали целину», охотились, разводили скот, строили избы. Защищались, при необходимости, от набегов местных китайских воров и разбойников – хунхузов. Ружья, сельскохозяйственную технику и инвентарь они выписывали из-за границы. Женихами и невестами нередко обменивались с другими старообрядческими селами «русского Китая». В Романовке они создали особый социум, свой микрокосм.
Опыт русских сельских колонистов в конце 30-х годов заинтересовал японцев, которые чувствовали себя хозяевами в «независимой» Маньчжоу-Го. Япония и сама планировала обживать дикие земли – не только в Манчжурии и Китае, но и (после ожидавшейся победоносной войны) в русской Сибири. Поэтому в ту пору интерес японцев к старообрядцам носил как научный, так и прикладной интерес. Из различных институтов Токио в маньчжурские степи начали отправлять экспедиции.
Ямадзоэ Сабуро. Сотрудники Института освоения земли беседуют с Василием Тимофеевичем Селетковым. Рядом его сын Миша. Село Романовка, Маньчжурия. 1938–1941 годы. Приморский государственный музей им. В.К. Арсеньева
Один из токийских ученых, молодой биохимик из Института освоения земли Ямадзоэ Сабуро, приехал в Романовку в 1938 году. Он оказался не только хорошим специалистом, но и тонким дипломатом и прилежным фотографом. Японский гость сумел расположить к себе жителей старообрядческой общины, обычно настороженно относящейся к чужакам и иноверцам. Ведя необходимые биохимические исследования, он наблюдал также за жизнью и бытом романовцев, принимал участие в сельхозработах, много фотографировал на любительскую камеру. Сельчане разрешали Сабуро снимать даже в святая святых – своих избах. Он испытывал неподдельную симпатию к этим людям, покинувшим Родину ради сохранения обычаев и веры. По итогам поездки был составлен подробный научный отчет для института. Подборка же фотографий, представлявших не только социальный и этнографический, но и большой культурный интерес, до последнего времени оставалась неопубликованной.
Ямадзоэ Сабуро. Марфа Калугина нянчит племянницу Иринушку. Село Романовка, Маньчжурия. 1938–1941 годы. Приморский государственный музей им. В.К. Арсеньева
(С точки зрения конспирологии, любопытно было бы поразмышлять, имел ли Ямадзоэ Сабуро, помимо научного, также разведывательное задание. Накануне войны с СССР японцев не могли не волновать настроения русских – пусть и белых русских – в будущей прифронтовой зоне. Ну а сам по себе факт сотрудничества с японскими исследователями, возможно, служил для русских поселенцев своего рода тестом на лояльность.)
Ямадзоэ Сабуро уехал, вскоре началась война, в 1945-м пришедшая и в Романовку: в селе расквартировали подразделение Красной армии, поблизости, в степи, шли бои. Жителей поначалу не трогали, но затем в селе появились офицеры СМЕРШа, начались допросы, аресты. Многих старообрядцев осудили за «нелегальный переход советской границы» и отправили на долгие годы в ГУЛАГ. Оставшиеся в 50-е годы понемногу разъехались – кто в Бразилию, кто в Австралию, кто в США. Новые китайские власти не чинили препятствий с выездом. Некоторые бывшие жители Романовки и их потомки сегодня живут в России, в основном на Дальнем Востоке.
При подготовке выставки и книги сотрудники Приморского государственного объединенного музея имени В.К.Арсеньева (Владивосток) разыскали многих романовцев, записали их воспоминания, комментарии к фотографиям. Снимки к тому времени были переданы из японских архивов в музей. Теперь они, в сопровождении исторических и мемуарных материалов, вышли в книге.
Ямадзоэ Сабуро. Анисим Иванович Калугин показывает пойманных тигрят жене Елене Исаевне и дочери Ирине. Село Романовка, Маньчжурия. 1938–1941 годы. Приморский государственный музей им. В.К. Арсеньева
Публикация этих фотографий сродни открытию Атлантиды. Какой-то совершенно неизвестный, автономный, независимый от окружающей цивилизации мир открывается на этих любительских снимках. Где-то готовятся к мировой войне, великие державы ссорятся и заключают пакты, на границе СССР и Японии тучи ходят хмуро – а в селе Романовка все так же по-старозаветному сеют зерно и пекут хлеб, строят избы, разводят пчел, доят коров, ловят тигров, растят детей, варят кашу. Кажется, село существовало вне времени и пространства. В Романовке трудились все, здесь всё создавали своими руками. Это был оазис какой-то иной, «нездешней» жизни. В селе царил, что называется, «здоровый социальный климат»: не было нищеты и богатства, не было пьянства и прочих типичных для русской жизни пороков. На снимках – крепкие, сильные, свободные люди. Редкой внутренней красоты лица. Из примет современной цивилизации здесь разве что фасонистые городские шляпы да несложные сельскохозяйственные механизмы. И никакой фотопостановки: абсолютная естественность, что также свидетельствует о крепком духовном здоровье. Это своего рода крестьянская утопия, сон, наваждение. Или, скорее, – воспоминание о «маньчжурской старообрядческой России», которая окончательно исчезла с воцарением в этих краях Мао Цзедуна.
